Кэтрин Уэбб - Опускается ночь

– У тебя есть с собой какие-нибудь деньги? – спрашивает он.

Клэр мотает головой, и видит, что он озадачен. Он вздыхает, некоторое время молчит и приподнимает пальцем тонкую золотую цепочку на ее шее:

– Ты этим дорожишь?

Клэр снова мотает головой:

– Подарок. От моего мужа.

– Нам это понадобится, – говорит он, и его рот слегка кривится от отвращения.

Без малейших колебаний Клэр расстегивает замочек и кладет цепочку ему в руку. Этторе передает ее Пино, который обматывает ее вокруг своих массивных пальцев и говорит что-то Этторе.

– Что он сказал? – спрашивает Клэр.

– Он сказал, что это слишком много, и это правда. Но выбор у нас только между слишком много и ничего… – Этторе пожимает плечами.

Луна высовывает голову из-за плеча мужа, чтобы взглянуть на драгоценный металл, лицо у нее при этом словно у ребенка в Рождество, и Клэр догадывается, что ей еще никогда не доводилось видеть золото. Во всяком случае вблизи. Пино сжимает украшение в кулаке, словно желая оградить ее от соблазна, и Луна поднимает восхищенные глаза на Клэр, в них столько вопросов и удивления, что Клэр смущенно отводит взгляд. Пино что-то тихо говорит жене, целует ее в губы и выходит на улицу. Клэр и Этторе молча следуют за ним.

Мужчины, кажется, видят в темноте куда лучше, чем она. Проворно двигаясь, они сворачивают вначале налево, затем направо, минуют подворотни, обходят навоз и мусорные кучи. Клэр, спотыкаясь, почти бежит за ними и вскоре начинает задыхаться. Пьяцца Плебишито, которую они пересекают с короткой западной стороны, залита желтым светов уличных фонарей, но пустынна. Никто не прогуливается по ней, не дышит воздухом, не слоняется без дела, не курит и не беседует. Во всей Джое царит тишина, словно в городе введен комендантский час, ощущение повисшего в воздухе напряжения лишь усилилось с тех пор, как Клэр впервые оказалась здесь месяц назад. Кажется, будто свет на площади только сгущает тени, чтобы можно было двигаться незаметно, следить, оставаясь невидимым. Клэр прижимается к плечу Этторе, ощущая тревогу и чувствуя себя незащищенной, словно идет по узкому уступу над смертоносной бездной, а не по широкому тротуару. Несмотря на все, что ей довелось увидеть своими глазами и о чем рассказывал Этторе, только сейчас она испугалась по-настоящему. Только сейчас она ощутила угрозу, исходящую от этого мета.

Пино ведет их к Виа Рома, на окраину города, за которой начинаются поля и огородные делянки. Рядом с красивой приземистой виллой он поворачивается и прикладывает палец к губам. Они крадучись огибают ее, затем обходят конюшню и видят перед собой пристройку, из-за двери которой пробивается свет лампы. Пока Пино говорит с миниатюрным пожилым мужчиной внутри, Этторе обращается к Клэр:

– Этот человек отвезет тебя обратно на лошади, когда закончит притворяться, что твоя цепочка недостаточная плата за это. Его зовут Гвидо, ему можно доверять, он родственник Пино.

– Ты не поедешь?

– Ты сама знаешь, что нет, Кьяра. Я не могу вернуться туда.

Сзади на них смотрят слепые, закрытые ставнями окна виллы. Почерневшее небо сверкает россыпью звезд; ночь тепла и приветлива, и это кажется обманом. Теперь, когда миг расставания близок, Клэр чувствует, что она близка к панике. У нее начинает кружиться голова, ужас сжимает сердце. Она хватается за него, за его рубашку, за его руки, даже когда он пытается высвободиться.

– Прекрати. Прекрати это. Ты поедешь с Гвидо. Вернешься в массерию и останешься там. И постарайся найти способ уехать из этого места.

– Этторе, я не могу.

– Сделай, как я говорю. – Он целует ее лицо, лоб, переносицу. – Пожалуйста, сделай, как я говорю. – Держа ее на расстоянии вытянутых рук, Этторе словно задумывается о чем-то. – Подожди здесь секунду, – говорит он и исчезает в конюшне. Он возвращается, держа что-то в руке, и затем протягивает Клэр живой и теплый комочек. Она судорожно глотает воздух. – Это Пипу. Может, он станет ему другом, – говорит Этторе, и Клэр опускает глаза на копошащегося щенка, который начинает сонно тыкаться в ее руку – исследуя ее с помощью носа, зубов и языка. – Возьми для Пипа. Гвидо все равно всех утопит.

– Скажи, что мы еще увидимся. Скажи, или я никуда не поеду, – молит Клэр, и ее голос дрожит.

Этторе вздыхает и несколько мгновений смотрит на нее.

– Ладно, скажу. Мы увидимся.

– Когда?

– Я дам тебе знать, – говорит он, и она понимает, что он лжет.

Гвидо, молчаливый и хмурый, седлает лошадь, садится верхом и вынимает ногу из стремени, чтобы Клэр могла сесть сзади. Пино с улыбкой помогает ей, очевидно, его ничуть не смущает вся эта история. Когда она садится в седло, юбка рвется сзади по шву. Лошадь почти бесшумно минует пыльный двор и столь же бесшумно идет по камням, которыми вымощена Виа Рома. Опустив глаза, Клэр видит, что лошадиные копыта обмотаны старыми мешками, приглушающими цоканье. Щенок, доверчиво устроившись у нее на руках, снова засыпает. Между двух пар длинных лап раздутый от глистов живот, сквозь гладкую медно-рыжую шерстку проглядывает розовая кожа. Клэр смотрит назад на дорогу, Пино и Этторе едва можно различить в темноте, и в конце концов они исчезают в ней вовсе. Но она продолжает смотреть, пока у нее не затекает шея и не начинает болеть голова.

Как только они выезжают из Джои, Гвидо щелкает языком, и лошадь пускается тряской рысцой. Расстояние до Дель-Арко они преодолевают за малую толику того времени, которое понадобилось ей, чтобы добраться до Джои пешком и в попутной повозке. Зловещая луна восходит на небе, оранжевая, яркая. Одной рукой Клэр держится за Гвидо, другой прижимает к себе щенка; она позволяет страданию захлестнуть себя, испытывая почти физические муки. Она чувствует себя постаревшей, опустошенной, обокраденной. Ей вновь становится нехорошо. Подкатывает дурнота. Мучительное расставание и тряская дорога вызывают спазмы в желудке и тошноту. Она спешивается у ворот, чувствуя, как дрожат ноги, и Гвидо поворачивает лошадь, не сказав ни единого слова, никак не ответив на ее тихое изъявление благодарности. Со всей невозмутимостью, на какую она способна, Клэр встречает хмурый взгляд стражника у ворот, не обращая внимания на его нарочито медленные подозрительные движения. Он держит винтовку в правой руке, не убирая пальца с курка. Карло впускает ее в массерию, не выказывая ни малейшего удивления, она спрашивает его о времени и не может поверить, услышав, что еще нет и полуночи. Ей кажется, что прошли годы с тех пор, как она ускользнула отсюда, пустившись на поиски Этторе. С улыбкой Карло треплет щенка по ушам. Он просыпается, осоловело смотрит по сторонам и зевает, открывая влажную розовую пасть, вооруженную острыми, как иглы, зубками. Она бросает настороженный взгляд на террасу, прежде чем выйти из спасительной тени арочного проема.

– Все спят, – говорит Карло на ломаном итальянском, и Клэр одаривает его благодарной улыбкой, прежде чем пересечь двор.

Она поднимается по лестнице, стараясь ступать как можно тише, пересиливая приступ тошноты, из-за которого лоб покрывается испариной, в спину вонзаются иглы, а колени делаются ватными. Страх, радость и горе, пережитые за последние несколько часов, заставляют ее страстно жаждать темноты, тишины и забвения. Стоя наверху лестницы, Клэр заглядывает в оба конца коридора, после чего, на цыпочках пробираясь к двери своей комнаты, тянется к карману за ключом, чтобы отпереть замок. И тут она замирает с упавшим сердцем. Ключа нет. В тщетной надежде она обшаривает другие карманы. Она вспоминает, с каким неистовством и поспешностью они с Этторе предавались любви, как спешили в темноте по Виа Рома, вспоминает о тряской рысце на всем пути обратно. Ключ мог выпасть где угодно.

Клэр закрывает глаза, и ноги у нее подгибаются. Она понятия не имеет, что делать дальше. Спустя несколько минут она идет по коридору дальше со смутной, отчаянной мыслью все-таки подергать за ручку на тот случай, если она не сумела как следует запереть замок. Щенок тихонько взвизгивает и дергается, и она понимает, что сжимает его слишком сильно. Ее испуг сменяется настоящей паникой – стук сердца замедляется, почти замирая. И она застывает на месте. Кто-то стоит у двери ее комнаты, слегка ссутулившийся и такой знакомый. У нее в руках щенок, появление которого она никак не может объяснить, она стоит у запертой двери в спальню, внутри которой должна находиться, она вся в грязи, от нее исходит запах секса, пота и Этторе, и Пип, прислонившись к двери, смотрит на нее из темноты сердитыми глазами.

На обед только аквасале – похлебка из воды и черствого хлеба, приправленная солью и острым перцем. Теперь, когда Поэте не работает в сыроварне, в ней больше нет моцареллы. После месяца в массерии Этторе чувствует, как урчит и бунтует его желудок, требуя более сытной и обильной пищи. Деньги, которые дала Марчи, и те, что заработал он, ушли на оплату долгов Валерио, новое одеяло для Якопо, набойки на башмаки, оплату жилья и небольшой запас сушеной фасоли, макарон и оливкового масла, который жестокосердная Паола решительно спрятала до наступающей зимы. Она смотрит через маленький стол, как он выскребает жидкий суп до последней капли.

– Вспоминаешь, что такое голод? – злорадно спрашивает Паола.

Валерио, которому полегчало настолько, что он может встать со своей постели, продолжает сосредоточенно хлебать суп, не обращая внимания на своего отпрыска.

– Я никогда не забывал. Вот только мой живот, – отвечает Этторе.

Паола хмыкает:

– У мужчин что голова, что живот – все одно. Что голова, что член – никакой разницы. – Она поджимает губы и наливает последнюю поварешку похлебки Валерио.

Этторе сердится.

– Так вот к чему ты ведешь? Из-за этого ты злишься?

– О нет. С чего мне злиться? Что из того, что все это время ты, как выяснилось, забавлялся с чужой женой? Я-то думала, ты работал, терпел страшные муки, скорбел.

– Я работал! Я терпел боль! Я скорбел и сейчас скорблю.

– Нет, братец, не думаю, что у тебя есть право и дальше носить траурную повязку. Ты, видно, там отъелся и так сумел ее ублажить, что она пешком проделала весь путь до города в надежде на продолжение!

– Паола, – молит он, от досады и смущения теребя переносицу.

Валерио перестает есть и вперяет в него лишенный выражения взгляд.

– Что? А если узнает муж? Если она продолжит вот так бесстыдно являться сюда, он скоро догадается, а может, уже догадался.

– Я сказал ей, чтобы она больше не приходила.

– И ты думаешь, она тебя послушает?

– Не знаю, Паола! Хватит выкручивать мне яйца! – кричит он, со стуком бросая ложку в пустую миску.

В своей кроватке просыпается Якопо и тихо испуганно вскрикивает. Он начинает плакать, и Паола встает, чтобы успокоить его, бросая злобный взгляд на брата.

– Идиот, – бормочет она, проходя мимо него.

Этторе отворачивается, чтобы не видеть глаз отца, и начинает рассматривать остатки некогда покрывавшей стены штукатурки – отслаивающаяся и шелушащаяся, она напоминает сыпь на коже. Он тщетно пытается вновь представить Кьяру в этой комнате, где он живет с самого детства. Было так невероятно видеть ее стоящей здесь с Якопо на руках. Этторе и теперь трудно поверить, что это происходило наяву, в тот момент его охватило удивительное чувство тихого счастья. Ее образ, эта нереальная сцена наполнили сердце почти забытым умиротворением; боль и тревоги отступили, на миг выпустив его из своих тисков. А теперь остался лишь неотвязный страх, который ему совершенно не нужен, а также новые осложнения и обязательства, которые он не хочет на себя брать, но от которых не может уклониться. Он боится за Кьяру.

Валерио осторожно поднимается и идет к своей нише, где одеяла пропахли его потом и его недугом. У кровати Паола укачивает малыша, что-то напевая ему, пока он успокаивается, засыпая.

Когда Паола возвращается к столу, она уже не так сердится и настроена более миролюбиво. Некоторое время слышится лишь шипение лампы, ее свет падает на лицо Паолы, подчеркивая его черты. Она вздыхает и стягивает шарф, расплетает волосы и пробегает по ним пальцами. У нее такие же длинные, густые и черные волосы, как у их матери. Распущенные по плечам, они смягчают ее лицо, меняя ее почти до неузнаваемости. Она кажется юной и хрупкой.

– Ты такая красивая, – говорит Этторе.

– Не пытайся меня умаслить. Ты знаешь, что она влюблена в тебя? Твоя бледная моцарелла?

– Нет, она…

– Не спорь. Всякая женщина это поймет, это ясно как божий день. Она влюблена в тебя и мечтает еще об одном ребенке.

– У нее нет своих детей. Парень – сын ее мужа.

– Тогда все еще понятнее. Ты ее любишь?

– Нет! Только… Я не знаю. Не так люблю. Не как Ливию.

– А как кого тогда?

– Не знаю! Скоро она уедет домой, и все закончится. Не спрашивай когда, потому что я не знаю.

– Господи, Этторе, только послушай себя, ты говоришь, как ребенок. Как обиженный маленький мальчик. Что она болтала о Джирарди? Я слышала, как она упоминала Джирарди.