– И ты ему поверила? – Картер яростно потряс головой. – Ложь. Наглая ложь.

В глазах Доротеи блеснули непролитые слезы.

– Пожалуйста, Картер, ты должен выслушать Ролли, прежде чем выносить такое категоричное суждение.

«Почему она плачет? Из-за меня или из-за Роллингсона?» Картер повелительно поднял руку, надеясь заставить жену молчать. Ему нужно было время подумать.

– Я отказываюсь слушать этот вздор, – решительно заявил он, обращаясь к майору.

Роллингсон, скрестив руки на груди, заносчиво смотрел на Картера.

– Я говорил вашей жене, что именно так вы и отреагируете, – с горечью произнес он.

– Нет! – воскликнула Доротея. – Картер не такой, как герцог. Он разумный человек. Он выслушает вас. Расскажите ему все, Ролли.

Ее пальцы впились в руку мужа, умоляя остаться. Он поборол побуждение стряхнуть ее ладонь, хотя все его инстинкты взывали к тому, чтобы повернуться и бежать прочь. Но Доротея была так настойчива, так взволнована. Он выслушает майора, опровергнет его грязную ложь, а уж потом уйдет.

Роллингсону потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки и обрести голос.

– Моя мать была благородной женщиной, дочерью лорда, – начал майор свой рассказ. – Она выросла в достатке и уюте и была воспитана, как подобает леди. Но когда отец умер, долги достались дочери – его единственному ребенку. Когда все было уплачено, денег осталось очень мало. У матери не было никакого приданого, и она не хотела быть обузой для родственников, поэтому ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь.

Картер насмешливо фыркнул. Помоги ему Бог, если Роллингсон скажет, что его мать стала любовницей герцога. Он разобьет ему нос, и не важно, как отреагирует на это Доротея. Всем отлично известно, что герцог Гейнсборо обожал жену и всегда был верным и преданным мужем.

Словно угадав направление его мыслей, Роллингсон нахмурился.

– Она нашла себе место гувернантки, – с ударением произнес он.

– Моей гувернанткой была женщина, которую я всегда вспоминаю с любовью, – перебил его Картер. – Она всю жизнь служила нашей семье – заботилась о моем отце, когда он был мальчиком. Она была слишком стара, чтобы произвести вас на свет.

– Разве я сказал, что мою мать наняли, чтобы заботиться о вас? – заявил Роллингсон. – К тому же вовсе не ее наниматель жестоко обманул ее и воспользовался наивностью юной красивой беспомощной женщины. Это был ваш отец – герцог. Он жил тогда в соседнем поместье. Герцог соблазнил мою мать и оставил с ребенком одну, опозоренную и без поддержки.

– Кто был нанимателем вашей матери? – спросила Доротея.

– Лорд Олдертон.

– Это ничего не доказывает! – крикнул Картер, хотя и был несколько смущен, услышав это имя. Поместье Олдертонов граничило с Рейвнзвудом, а его отец был единственным герцогом в округе.

Доротея заметно волновалась:

– Твой отец питает явную неприязнь к лорду и леди Олдертон. Возможно, эта вражда как-то связана с этим несчастьем.

Картер неловко поежился. В памяти всплыли обрывки разговора, подслушанного в детстве. Вспомнились слова, произнесенные в гневе во время ссоры между родителями. Слова, лишенные смысла, совсем ничего не значившие. До сегодняшнего дня.

– Мне, естественно, требуются более веские доказательства, чем то, что мать Роллингсона когда-то служила у Олдертонов, – заявил Картер. – Даже если это правда.

– Которую достаточно легко проверить, – согласился Роллингсон. – А в остальном… Насколько мне известно, моя мать никогда никому не говорила, кто отец ее ребенка. Она открыла это мне только на смертном одре.

Доротея прижала пальцы к виску:

– Должна сохраниться какая-нибудь запись, какие-то документы.

– Остались письма, – сказал Роллингсон.

– Письма можно подделать, – заметил Картер.

Роллингсон поднял брови:

– Как же вы похожи на своего отца, Атвуд. Когда я к нему явился, он сказал в точности то же самое.

– Вы разговаривали с герцогом?

– Да. Дважды. – Майор опустил голову и уставился на свои сапоги. – В первый раз – когда мне было пятнадцать. Я отправился в Лондон на следующий день после похорон матери. Мне потребовалась не одна неделя, чтобы туда добраться, и еще несколько дней, чтобы подстеречь герцога на улице возле его клуба. И вот я, зеленый наивный мальчишка, тяжело переживавший потерю единственного родного человека, который меня искренне любил, встретился лицом к лицу с тем, кто разрушил жизнь моей матери, сломал жизнь нам обоим. И все же, как ни старался, я не смог возненавидеть его.

– Что же случилось? – спросила Доротея.

– Он дал мне свою визитную карточку и велел прийти к нему домой позже в тот же день. Я пришел, полный надежд, имея при себе письма, которые он писал моей матери. Герцог внимательно выслушал все, что я рассказал, а потом приказал лакею вышвырнуть меня на улицу. Но прежде чем я ушел, он пригрозил, что прикажет арестовать меня и отправить в тюрьму, если я когда-нибудь осмелюсь произнести вслух хоть слово этой грязной лжи.

Сдерживаемый гнев, возмущение и обида, кипевшие глубоко в душе Роллингсона, были теперь отчетливо заметны. Глаза майора потемнели и горели яростью. Он крепко сжал кулаки, и, казалось, был готов пустить их в ход, если представится возможность.

– Где эти письма? – спросил Картер, пытаясь определить, говорит ли майор правду.

– Герцог забрал их. Я не сомневаюсь, он швырнул их в огонь еще до того, как моя тощая задница шлепнулась на мостовую перед его роскошным особняком. – Майор старался говорить безучастно, но в его голосе ясно слышалась боль.

– Вы сказали, что разговаривали с герцогом дважды, – напомнила Доротея.

– Я виделся с ним сегодня утром. Было совсем не трудно получить доступ в его дом теперь, когда прислуга меня хорошо знает.

Роллингсон многозначительно взглянул на Доротею, и Картер понял, что он имел в виду. Майор часто сопровождал его жену на светские приемы. Слуги герцога не могли предположить ничего дурного, когда майор пришел с визитом. Это не вызывало беспокойства. Картер задумался: как глубоко может ранить отверженность, как далеко могут завести возмущение и горечь обиды! Достаточно, чтобы причинить вред, отомстить герцогу. Он предположил, что отец так срочно вызвал его этим утром в связи с появлением Роллингсона.

– Что вы сделали? – спросил Картер, внезапно охваченный тревогой.

– Забеспокоились? – прошептал майор, ухмыляясь.

Инстинктивно сжав кулак, Картер испытал нестерпимое желание двинуть им прямо в наглое лицо Роллингсона. Больше всего ему хотелось увидеть широко раскрытые глаза майора, когда голова его откинется назад, а руки начнут беспорядочно молотить воздух в попытке сохранить равновесие. Однако что-то заставило его сдержаться.

– Если вы поспешили к моей жене со своей скорбной историей, значит, герцог выставил вас вон?

– О нет, – возразил Роллингсон ледяным тоном. – На этот раз я ушел по собственной воле. Решение о том, как нам быть дальше, теперь целиком в руках герцога.

– Чего вы хотите? – решительно спросил Картер. Он содрогнулся при виде внезапно вспыхнувших огнем глаз Роллингсона. Это не сулило ничего хорошего.

– Я хочу, чтобы герцог признал, что поступил бессердечно и бесчестно. Я хочу, чтобы он попросил у меня прощения за свою жестокость и пренебрежение по отношению к моей матери.

Испуганный женский возглас нарушил тишину. Картер обернулся и увидел, что Доротея вцепилась в складки своей юбки в попытке остановить дрожь в руках.

– Герцог очень гордый человек, – сказала она. – Даже если законность ваших притязаний будет доказана, я не уверена, что он согласится выполнить ваши требования.

Роллингсон нахмурился:

– Тогда ему придется расхлебывать последствия скандала, который неминуемо разразится.

Картер не подал виду, но угроза майора произвела на него впечатление. Роллингсон, похоже, провел целое исследование и знал, куда больнее всего ударить. Герцог бесконечно гордился безупречной репутацией своего рода. Если и было что-то, чего герцог хотел бы избежать любой ценой, так это позорное пятно на своей благородной родословной.

– Вы сильно недооцениваете влияние герцога, – заявил Картер. – Он человек уважаемый, им восхищаются в обществе. Сам принц-регент благоволит ему. Никто не примет вашу сторону против него, никто не поверит в эту ложь.

– Я уже не пятнадцатилетний парнишка, которого так легко удалось запугать высокомерному могущественному герцогу Гейнсборо, – с презрительной усмешкой сказал Роллингсон. – Но самое главное – все, что я рассказал, не ложь. У меня есть документ, доказывающий это.


Ролли надвинул шляпу ниже на лоб и пришпорил коня. Крепкий встречный ветер нещадно бил ему в лицо, но он не обращал на это внимания, только пригнулся ниже. Чем быстрее он скачет, тем скорее приедет в Лондон, тем скорее все это закончится. Закончится ли? Он помрачнел. Следовало ли приезжать к Доротее? Сомнение в правильности своих действий шевельнулось в душе, усугубляя путаницу в мыслях.

Стычка с герцогом этим утром не принесла ничего, кроме разочарования и досады. Когда он шагал по коридорам роскошного особняка к выходу, ему нестерпимо хотелось изо всех сил врезать кулаком по чему-нибудь или кому-нибудь, потому что он знал, что только так можно получить облегчение.

Вместо этого Ролли попросил передать записку Доротее и узнал от дворецкого, что она отправилась навестить сестру. Не зная, что дальше делать, он поехал в дом Баррингтонов. Учитывая натянутые отношения между лордом и леди Атвуд, он не предполагал, что Картер окажется там.

Ролли помрачнел еще больше. Почему он не может просто уехать и забыть обо всем? Бросить все это раз и навсегда? Герцог никогда не признается в своем отцовстве. В самом деле, что ему нужно от этого человека? Денег? Нет! Наладить отношения? Вряд ли.

Однако с тех пор, как его бесцеремонно выставили из особняка герцога, когда он был юнцом, Ролли был одержим идеей возмездия. В глубине души он знал, что ни за что не отступится, пока не добьется справедливости, которой, на его взгляд, заслуживал. Не столько для себя, сколько в память о матери.

Он вновь пришпорил коня на повороте дороги, мускулы его ног дрожали от гнева и обиды при воспоминании о грустном, безжизненном лице матери. Она была хрупкой, нежной женщиной. Как только Ролли достаточно подрос, чтобы понимать это, он старался поддерживать и оберегать мать, ограждать от всеобщего осуждения, в атмосфере которого они жили.

Он был хорошо воспитанным мальчиком, примерным учеником. Никогда не жаловался, никогда не доставлял матери неприятностей. И все же она страдала. Потому что родила ребенка вне брака. Потому что выглядела недостойной в глазах тех, кто ее осуждал.

Вслед за сожалениями Роллингсона охватила скорбь. Когда он несколько недель назад прибыл в Лондон, его план был прост. Он рассудил, что, если сумеет подружиться с Атвудом, покажет себя стоящим, достойным человеком, маркиз, возможно, поддержит его требования, поможет ему заставить герцога признать свою ответственность. Он также постарался заслужить доверие Доротеи, чтобы укрепить свои связи с этой семьей.

Как всякий смекалистый боевой офицер, Ролли никогда не позволял себе недооценивать противника: герцог оказался холодным, черствым и деспотичным, как Ролли и ожидал. Невероятно жестоким, каким он помнил его по их единственной короткой встрече много лет назад.

Что он на самом деле недооценил, так это собственные эмоции. Он не ожидал, что станет испытывать к Атвуду, своему единокровному брату, такое странное чувство – смесь восхищения и зависти. Что у него возникнет жгучее желание понравиться, но что еще важнее – заслужить доверие маркиза. К Доротее Роллингсон испытывал искреннюю дружескую привязанность и стремление защищать на правах старшего брата.

Ролли задумался. Каков будет их следующий шаг? И тут же громко рассмеялся, потому что представления не имел, в каком направлении ему самому следует действовать. У него не было никакого документа, подтверждавшего отцовство герцога. Такого документа вообще не существовало. Он солгал Атвуду и Доротее, чтобы выиграть немного времени. Чтобы дать им возможность как следует обдумать его историю.

Письма, подробно раскрывавшие развитие отношений между его матерью и герцогом, были у него отняты. Хотя Ролли не мог не признать, что они вряд ли могли послужить достаточным доказательством. Как сказал Атвуд, бумаги легко подделать. У него осталось одно последнее письмо, написанное матерью утром того дня, когда она умерла. Но оно было скорее загадкой, чем доказательством. Хотя мать и писала о нем, о ребенке, которому она и герцог подарили жизнь, в последних строках письма она признавалась, что обманула герцога, и просила у него за это прощения.

Не понимая, что бы это могло значить, Ролли отнес эти слова за счет ее болезни и не придал им значения. По наивности он отдал все письма герцогу много лет назад, но это письмо оставил у себя. Пусть оно ничего не доказывало – он не мог с ним расстаться, потому что это было единственное, что осталось ему от матери.