Подруги вошли в ворота, миновали небольшую аллею и оказались перед окрашенным желтой и белой красками двухэтажным домом. Он имел два низеньких, в один этаж, флигеля. Все сооружение блестело новизной – отремонтированное, отштукатуренное, с новыми рамами и дверями, оно при этом сохранило печать былых времен. Ничего современного в облике не было.

– Отличный дом, – Софья Леопольдовна покачала головой, – очень красивый.

– Обычный, купеческий. Таких знаешь сколько в подмосковных усадьбах?!

– Не знаю. Я вижу этот и понимаю, что он – хорош. Никита – молодец. Это отличное место для гостиницы. Смотрите, вон там – обрыв, а внизу речка. Вы представляете, какой вид из комнат?

– А вот и тот самый дом, наверное. Который предлагают нам, – Вяземская указала в глубь участка. Там стоял маленький домик из красного кирпича. Кладка была фигурной – особенно бросался в глаза узор над окнами. Сами окна оказались чуть вытянутыми, узкими, с коричневыми широкими рамами. По стене кое-где вился плющ – рваные его концы перекинулись на близстоящие низкие сосны. Самой замечательной была дверь. Низкая, массивная, видимо, дубовая, с двумя засовами, она делала дом настоящим, внушительным, тем самым местом, которое и послужит тебе крепостью.

– Вы быстро доехали! – раздался голос сзади. Никита, одетый в рабочую спецовку, спешил к ним.

– Скажите, этот дом вы сдаете? – обратилась к нему Кнор.

– Именно. Тут сделан ремонт полностью. И я еще не придумал, как его использовать. Но, встретив вас, решил, что можно сдавать. Конечно, хорошо бы сделать апартаменты для почетных гостей, но, сами понимаете, у нас еще вообще гостей нет, не говоря уже о почетных. Это когда-нибудь потом. Ну, пойдемте, я вам все покажу.

– Да, хорошо бы. Нам скоро возвращаться в Москву, у меня сегодня торт огромный и десерты – торжество, сами понимаете, с безумным количеством гостей, – Лопахина нервничала, и это бросалось в глаза.

– Конечно, я вас не задержу. Более того, вы посмотрите и спокойно поезжайте, подумайте на досуге, потом позвоните мне. – Никита заспешил вперед. Массивная дверь открылась на удивление легко, но войти в дом можно было, только нагнув голову.

– Я ничего не поменял. Решил, пусть все будет как раньше. Наклонить голову – это же не так сложно, – улыбаясь, пояснил Никита.

– А дом небольшой. – Лопахина уже шагнула в темные сени – маленькое помещение с крохотным оконцем хотелось назвать именно так. Затем шел коридор, в который выходили двери.

– Здесь три комнаты? – спросила Вяземская.

– Четыре. Три маленьких и одна большая. Ее можно использовать как гостиную. Кстати, при спальнях – ванные комнаты. Это, конечно, уже сделали мы. Там все просто: обычная плитка, обычный душ. Никакой роскоши, зато все чистое и свежее.

– Здесь тепло, хотя батареи холодные. – Кнор потрогала чугунные радиаторы.

– Старые толстые стены. Кирпич не такой, как сейчас. Он держит тепло. В жару здесь будет прохладно. Кстати, большой дом точно такой же.

– А что же здесь было раньше? – Лопахина оглядела низкий сводчатый потолок.

– При последнем капиталистическом хозяине, – Никита улыбнулся, – контора. Купеческая контора. В большом доме жила семья, были комнаты прислуги. А здесь велись дела. У него и в центре старого города контора была, а сюда шли, если кто-то приезжал и требовалось обсудить важную коммерцию. Мы отыскали документы, которые это подтверждают.

– Послушайте, а это не памятник архитектуры? Вдруг у вас его государство отберет? – спросила Кнор.

– Нет. К счастью для меня. Но я все равно все сберегу. Мне нравятся и места эти, и дом. История у него не самая простая. Хозяин и его жена умерли еще до семнадцатого года. А взрослые дети к этому времени уже жили за границей. Отец на заработанные деньги их отправил учиться, но они там и остались. Только на похороны родителей и приезжали. А потом здесь был госпиталь, коммуналки. И ведь выстоял дом, хоть бы кирпичик откололся. Крепкий, что гриб свежий. Но я об этом помалкиваю. Пусть думают, что дом негодный, что работы много требует… Меньше завидовать будут, меньше мешать.

– Разумно, – согласилась Лопахина и спросила: – Ну и сколько вы брать с нас будете? Мы платить много не можем.

– Ну, – Никита по всем правилам купеческого торга почесал затылок, – ну, даже не знаю… Может, вы сами назовете сумму?

– Вот интересно! Где же это видано? Вы уж скажите сами! – Лопахина в нетерпении заходила по комнате. – Мы спешим. Нас все устраивает. И воздух свежий, и тихо…

– У вас ремонт закончился? – Вяземская тоном смягчила резкость Лопахиной.

– Да, уже все готово, наводим последнюю красоту, завозим посуду и прочее.

– Не томите, – в голосе Софьи Леопольдовны послышались не свойственные ей умоляющие нотки.

– Ну, с учетом того, что почти сто километров от Москвы, тысяч семьдесят?

– Шестьдесят. И за свет по счетчику! – резко сказала Лопахина.

– Идет, – быстро согласился Никита и тут же добавил: – Зинаида Алексеевна, а иногда в плане кондитерских изделий поможете? Ну, мы будем благодарны…

«Ах ты жук! – подумали подруги. – Кондитера хорошего себе таким образом приобрести хочет!»

– Никита, оценила вашу находчивость… – Лопахина улыбнулась, – но…

– Да не подумайте, мы вас загружать не будем! Но здесь ни у кого такого уровня нет! И потом, ведь кафе будет, люди же сладкое больше водки уважают!

Лопахина посмотрела в ясные голубые глаза молодого предпринимателя.

– Хорошо! Но аренда только по договору, где все будет прописано, каждый шаг!

– Конечно, что я, обманывать вас собираюсь? Мне бы эклеры и торты только в кафе! – Никита довольно потер руки. И неясно было, кого эта сделка привлекала больше.

Глава шестая

Договор об аренде подписали на год. Никита проявил благородство и взял только полторы цены – стоимость первого месяца и половину суммы в качестве страхового взноса.

– Я могу и без этого обойтись! – проговорил он, но Лопахина его перебила:

– Нет, давайте так. Мало ли что… Но мы вам очень благодарны, что только половина суммы. На оставшиеся деньги мы кое-что из хозяйственных принадлежностей купим.

– И не вздумайте – составьте список, я все куплю. Я как раз в большой дом недостающее буду приобретать. Там и для кухни, и для спален… Не тратьте деньги, они вам пригодятся. Вам же теперь на бензин гораздо больше тратить придется!

Лопахина ничего не ответила. Хитрость молодого человека она разгадала. Своей репликой про бензин Никита намекал, что поработать кондитером можно и на месте, тут же, у него.

– Так, мы переезжаем через две недели. А пока надо собраться и с родственниками обо всем договориться.

Лопахина произнесла это бодро, но на душе у нее зацарапали кошки – когда уже все было решено, она вдруг испугалась. «Что я скажу мужу? И как дети без меня?» – эти мысли теперь преследовали ее. Но пути назад не было – на все объяснения подруги дали себе не больше пяти дней.

– Да нечего тут разводить церемонии! – воскликнула Кнор и тут же набрала номер дочери.

– Анечка, как ты там? Хорошо? – прокричала она, хотя слышимость была отличная. – Нет, Анечка, я никуда не вылетаю. Я буду в Москве еще целый год. Во всяком случае, пока я решила так. А потом – посмотрим! Ничего не случилось, просто я хочу пожить нормальной оседлой жизнью. Не буду я жить в квартире – там же просто негде! Там одна мебель и тряпки. Я буду жить за городом. Не одна, с приятельницами.

Тут Кнор отвела трубку от уха, потому что тихая Аня что-то отчаянно заверещала.

– Ох, как она у тебя умеет! – Лопахина покачала головой.

Кнор сделала предупреждающий жест и гаркнула:

– Анна, возьми себя в руки. У меня тоже должна быть личная жизнь! Я напишу тебе подробное письмо!

Потом Софья Леопольдовна отключила телефон и улыбнулась.

– Ну вот. Одна бы я долго собиралась, а в вашем присутствии мне это далось намного легче. Ничего! Пусть попробует пожить без меня. Столько лет замужем, а все между мужем и матерью притулиться пытается!

Остаток пути прошел в молчании и тихой зависти – Лопахина и Вяземская завидовали Кнор. В том, что они затеяли, самым трудным было не найти деньги и тем самым получить возможность переменить жизнь. Не найти дом и переехать. Самым трудным было покинуть близких, суметь объяснить им собственные мотивы и остаться с ними в хороших отношениях. Самым трудным было решиться отстоять свое право на свободу, не разрушив мир дома. Кнор первая это сделала. Она сделала это на гребне воодушевления, на волне радости и новых впечатлений. Она не стала дожидаться, когда появятся неизбежные сомнения и переживания. Она отрезала себе обратный путь, разорвав те нити, которые не соединяли, а впивались в кожу, как впивается запутанная нитка, потерявшая катушку.


Ольга Евгеньевна откладывала разговор дважды. Только когда листок настольного календаря намекнул на необратимость времени, она спохватилась.

«Я бы и вчера все сказала, но не хотелось портить настроение Леночке. Да и внучки рядом бегали, они бы расстроились!» – уговаривала себя Вяземская. Она не хотела признаваться, что ей страшно – она боялась рассердить дочь и зятя, боялась расстаться с внучками и очень хотела быть полезной в этом сложном домашнем хозяйственном механизме. «Вдруг они эту самую няню не найдут! И что тогда?! Леночка не справится, ей потребуется помощь!» – говорила Ольга Евгеньевна сама себе и тут же корила себя за нерешительность.

В среду она проснулась позднее обычного и, заслышав голоса внучек, поспешила на кухню.

– Доброе утро! Девочки, погода отличная, сейчас позавтракаем и пойдем гулять. – Ольга Евгеньевна насыпала в кофеварку кофе и обратилась к дочери, которая делала бутерброды: – Ты тоже еще не завтракала? Вот и хорошо, вместе посидим.

– Мама, девочки сейчас уезжают. Они едут на занятия в студию.

– Ох, как жаль, я так хотела с ними время провести…

– Ольга Евгеньевна, придется привыкать. – В кухню неожиданно вошел зять Толик, который давно должен был быть на работе.

– К чему привыкать? – удивилась Ольга Евгеньевна.

– К тому, что у девочек будет совсем другая жизнь. Бесцельное хождение по детским площадкам, прогулки по улицам – это все в прошлом. Им теперь надо заниматься.

– Ну, видите ли, прогулки по улицам тоже нужны, – резко ответила Ольга Евгеньевна. Очарование позднего утра, когда в доме остаются одни женщины, включая самых маленьких и смешливых, пропало. А ей так хотелось выпить кофе и поболтать с дочерью. Ей так хотелось взять на колени внучек и рассказать им какую-нибудь историю. Ей хотелось не торопиться, а проживать этот солнечный день так, как пьют кофе, – не спеша, со вкусом, смакуя каждый глоток. Но не получилось. Ей напомнили о том, чего она так страшилась, о том, что было не очень понятно и неприятно. Вот только вопрос – зачем ей об этом говорили? Зачем уже в сотый раз с удовольствием наблюдали, как портится у нее настроение, как исчезает улыбка, как вырывается вздох сожаления и беспомощности.

– Скажите, а как по-вашему, детям с бабушками вообще нельзя общаться? – спросила она, глядя зятю в лицо.

– Можно, – с готовностью ответил тот. Он вообще отвечал всегда быстро, с удовольствием и, как правило, говорил вещи неприятные.

– Можно, конечно, можно, – повторил зять, вгрызаясь в поджаренный хлеб, – но до определенного момента. Наступает период, когда детям нужен другой уровень. Понимаете, не только возрастной, но и интеллектуальный, педагогический.

– То есть бабушка может только попу подтереть и памперс поменять? – Ольга Евгеньевна с каким-то наслаждением произнесла эту фразу. Она давно заметила, что зять достаточно брезглив и впечатлителен.

– Мама, мы за столом… – Лена попыталась одернуть мать.

– Ну мы же о детях разговариваем! Что такого неприличного я сказала? – сделала наивное лицо Ольга Евгеньевна.

– Не волнуйся, Леночка, считай, я уже позавтракал. – Зять демонстративно отложил надкусанный бутерброд.

Вяземская налила себе вторую чашку кофе. Впрочем, вкуса она сейчас не чувствовала. Ее опять задели слова зятя. Она уже хотела было добавить реплику, но в этот момент зазвонил мобильный и кухня заполнилась голосом Толика.

– Ну вот, Ленок, тебе девочек везти в студию! Меня вызывают срочно!

– Я не могу! У меня же собеседование! Я не могу его перенести! Я его ждала месяц! – воскликнула Лена, и в этот момент оба, и дочь, и зять, посмотрели на Ольгу Евгеньевну.

– Что? – она сделала вид, что не понимает их взглядов.

– Мама, ты можешь…

– Ольга Евгеньевна, вы хотели побыть с внучками…

Эти двое заговорили одновременно.

– Я уезжаю, – произнесла Вяземская и почувствовала себя космонавтом, который вышел в открытый космос. Казалось, ее связывает с реальной жизнью только тоненький поясок ее старенького халата, на который так часто шипела дочь Лена.