После закусок и приятной родительской беседы, мы с Шоном возвращаемся в гостиную и падаем на диван. Я почесываю Самосвала, а Шон отвечает кому — то из своих друзей. Когда он заканчивает, он фотографирует меня на свой телефон.

— Дай мне посмотреть, говорю я, хватая телефон. — Я должна её одобрить.

— Ты всегда хорошо выглядишь на фотографиях.

— Неправда.

— Нет, правда. Это так. О, хочешь увидеть студию?

— Да! — с энтузиазмом говорю я.

Шон роется в куче обуви перед парадной дверью пока не находит то, что искал: отвратительную зеленую обувь из пены. Я корчу рожицу.

— Что? Не нравится? — спрашивает он, посмеиваясь.

— Почему они у тебя есть? — спрашиваю я, нахмурившись. — Ты выглядишь… Я имею в виду… Они ужасны.

— Я знаю, — говорит он, снова смеясь. — Они теплые. Я собираюсь надеть их в понедельник в школу.

— Нет, тебя не пустят!

Я запихиваю ноги в свои туфли, даже не смотря на то, что я всё ещё в крупногабаритных носках. Большое количество материала по сторонам делают мои ноги похожими на сильно отекшие.

— Мне кажется, оба наших образа должны быть запрещены модой.

— Прекрасно, идем.

Он берет меня за руку и ведет меня наружу, осторожно закрывая за нами дверь, так чтобы Самосвал не смог выйти.

— Они для приготовления еды, — говорит Шон, когда мы спускаемся вниз по ступенькам.

— Что для приготовления еды?

— Мои ботинки. Приготовление еды требует долгого стояния на ногах. Они удобны, когда я готовлю.

Он ведет меня вокруг дома, к его задней части, где находится отдельно стоящий гараж.

— Они всё ещё отвратительны, — говорю я, качая головой и задаваясь вопросом, нравится ли он мне больше за то, что умеет готовить, или за то, что у него есть специальная обувь для этого.

— Все известные повара носят их.

Шон открывает дверь для людей рядом с двойной гаражной дверью и машет мне.

— Отвратительные, — говорю я, в последний раз бросая взгляд на его ноги. — Я имею в виду, серьезно, почему…

Шон притягивает меня к себе и нежно целует губы.

— Шшш, — произносит он, губы всё ещё прижаты к моим. Он отстраняет своё лицо на дюйм, но руки всё ещё крепко держат меня. Я чувствую, что он делает что-то ногами, затем он становится немного ниже — он просто снял свои ботинки.

Наши тела всё ещё скреплены, как застежка на липучке. Шон гладит меня по правой ноге.

— Подними свою ногу.

Я делаю как он сказал, его пальцы скользят к моей обуви и снимают её. Затем, как-то не глядя, он пинает свой ботинок под меня в правильном направлении.

— Надевай.

Он проделывает тот же процесс с другой ногой, всё ещё сохраняя объятие. Наконец, когда я в ботинках, а он нет, он отстраняет своё лицо ещё на дюйм и вопросительно поднимает брови.

— Ну как?

Я театрально закатываю глаза: Элла-стайл.

— Отлично, они удобные.

Внутри гаража я сразу же забыла, что я в гараже. Стены были возведены так, чтобы разграничить пространство: это согревало, располагало к себе и манило. Мы идем в переднюю часть пространства, где пол пестрит разноцветными ковровыми плитками, а стены от пола до потолка полностью покрыты фотографиями: студенты, дети, люди женятся, пейзажи, животные.

— Это ты? — спрашиваю я, указывая на гигантскую фотографию улыбающегося, пухлого ребенка в корзине.

— Нет, — отвечает Шон, выглядя смущенным.

— Лжец, — говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть фотографии на стене за дверью.

— Твоя мама безумно хороша, — говорю я, любуясь крупным планом морщинистого лица пожилого человека. — Вау, — невнятно произношу я. — Мне нравится это, — я протягиваю руку, но не дотрагиваюсь до изображения Самосвала.

Мой взгляд скользит по стене. Я подпрыгиваю, когда узнаю своё лицо, глядящее на меня. Оно изображено крупным планом и мои темные глаза огромны; волосы развеваются сзади как у модели. Это прекрасно и пугающе одновременно.

— Эта одна из моих любимых, — говорит Шон, подходя сзади.

— Это действительно… — мой голос сходит на нет, я не уверена, как выразить то, что я чувствую. Вместо этого я говорю что-то другое. — Это мило, что твоя мама позволила тебе повесить это в её студии.

— Да, это моя стена.

Я поворачиваюсь с широко раскрытыми глазами.

— Все эти фотографии твои?

Он кивает. Я снова поворачиваюсь; теперь они выглядят ещё лучше, когда я знаю, что они его.

— Они просто восхитительны! — говорю я, чувствуя, что это очень скромный комплимент. Я слышу шарканье ног Шона; я шевелю пальцами ног в его слишком больших ботинках.

— Приходи увидеть остальное, — говорит он, хватая меня за руку и буквально разделяя меня со своим искусством.

Мы идем через другую дверь в крупную открытую студию с зонтом и штативом, несколькими станциями, которые выглядят как мини комнаты, в которых забыли о некоторых стенах. Это секции размером пять на пять с темным деревянным покрытием и узорчатыми обоями на стенах; одна с белым полом и синими стенами, другая с коричневым полом и тремя сплошными холстами фона, чтобы выбирать из них. В одном углу есть раздевалка, отделяющаяся от остальной части комнаты плотной тканью. В другом углу корзины с реквизитом, начиная от глупых очков и масок и заканчивая игрушками и балетными пачками.

Шон и я проводим час, бездельничая в студии: он фотографирует меня и, немного отдаляя фотоаппарат, фотографирует нас вместе, а я делаю в основном плохо сфокурсированные фотографии с ним. Это настолько весело и смешно, что я теряю счёт времени. Когда Харпер появляется в дверях, чтобы спросить, не останусь ли я на ужин, я начинаю паниковать, пока не вспоминаю, что мама на работе. Тем не менее, я не хочу злоупотреблять гостеприимством.

— Я, наверное, должна вернуться домой.

Кто знает, возможно, Бет необходимо сегодня куда-нибудь сходить.

— О, это так плохо. Может в следующий раз.

— Определенно, — говорю я, надеясь, что это правда. Харпер является примером того, какой должна быть мама; что не так с моей?

— Ну, была очень рада встретиться с тобой, Лиззи. Я надеюсь, ты скоро снова к нам заглянешь.

— Обязательно, — обещаю я. Спасибо за печенье.

Харпер уходит, а мы с Шоном ещё ненадолго задерживаемся в студии.

— Твоя мама такая милая. И нормальная.

Шон обнимает меня и смотрит в глаза.

— Я обещал не поднимать эту тему сегодня, но если ты правда думаешь, что у твоей мамы проблемы, ты должна серьёзно с кем — то поговорить. Я имею в виду, это не обязательно должен быть кто-то… официальный, — он останавливается. — Ты бы могла просто рассказать кому-нибудь… вроде моей мамы?

— Не могу, — говорю я без промедления, жестко. — Я не хочу…просто не могу. Я делаю глубокий вздох. — Пока нет, во всяком случае.

Я чувствую, что мне необходимы ещё ответы, прежде чем я смогу задать маме какие — либо вопросы, что вопросы должны возникать у моей семьи, а не внешнего мира.

— Тебе действительно надо уйти? Потому что мне кажется, что пицца звучит неплохо.

— Разве не твоя мама готовит ужин?

— Она не будет против, — говорит он, пожимая плечами. — Она, вероятно, сама планировала заказать пиццу. Я принесу ей немного.

— Дай мне позвонить Бетси и убедиться, что это нормально, что я ещё не дома.

Шон смотрит на меня с весельем, я не совсем уверенно улыбаюсь.

— Это её время, не моё.

Бетси не против, а Харпер, кажется, в восторге от идеи с пиццей, так что мы с Шоном отправляемся за едой. Мы садимся в мою машину, потому что его припаркована в хорошем месте. Он указывает мне направление к пицце в Университетском городке.

— Мы не можем поехать в моё любимой место, Дейв там работает.

— Ах, страшный Дейв, — говорит Шон. — Элла весело провела время на танцах?

— Наверное, да. У меня было не много шансов поговорить с ней об этом.

— Ты весело провела время на танцах? — спрашивает он, глядя на меня, прежде чем установить музыкальный диск.

— Так весело, как никогда прежде, — честно отвечаю я. — Спасибо тебе.

Мы подъезжали к пиццерии, когда мой телефон зазвонил.

— Возвращайся! — шепчет Элла. — Мама дома!

— О боже! — кричу я. Машина позади меня гудит, потому что я просто остановила машину посередине дороги. Я подаюсь вперед и в сторону. — Почему?

— Понятия не имею. Я прячусь в твоей ванной комнате. Я прибежала сюда, когда мы услышали, что ворота открываются и увидели, что это она. Бет спустилась и сказала ей, что я пошла есть мороженое с Дейвом.

— О боже! — говорю я снова. — Она узнает.

— Нет, не узнает. Просто притворись мной, когда вернешься домой. И, к тому же, не ты ли та, кто за риск в последнее время? Не ты ли та, которая сказала, что «мама тоже лжет, так что кого это заботит?».

— Это другое, когда я единственная, на кого собираются наорать… — говорю я выдыхая. — Но я предполагаю, что если она узнает меня, то сегодня та самая ночь.

— Хорошо. Если я услышу, что у вас проблемы, то я спущусь. Если ничего не случится, то я переночую в твоей спальне, а ты спи в моей.

— Хорошо, — говорю я, хотя чувствуя себя не очень хорошо из-за плана.

Мы отключаемся, и я передаю всё Шону, который выглядит немного чересчур возбужденным из-за перспективы, что всё откроется.

— Всё будет хорошо. Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Нет. Это может сделать всё только хуже.

Он открывает дверь и начинает выходить.

— Куда ты собрался?

Он тепло улыбается.

— Я вернусь обратно на автобусе. Мне нужно взять пиццу для мамы, а ты должна обратиться к музыке. Мне кажется, ты почувствуешь себя лучше после неё.

— Я надеюсь, ты в порядке.

Шон возвращается в машину и целует меня в щёку.

— Я в порядке, — говорит он, прежде чем развернуться и уйти.

Мой живот скручивало на всём пути обратно на холм. Когда я съехала с главной дороги, я остановилась, прежде чем подъехать к воротам и успокоилась. Другая машина работала на холостом ходу внизу уединенного переулка. Это, вероятно, один из наших соседей, и я уверена, что он задается вопросом, что это я делаю.

Я позволяю возможному разговору заиграть в моей голове:


— Где ты была?

— Гуляла с другом. Где ты была каждую ночь в течение прошлого…постоянно?

— Что ты имеешь в виду?

— Мама, я знаю о твоём офисе. Я знаю, что ты не врач. Как насчет того, откуда каждый месяц приходят по двадцать тысяч долларов? И что ты делаешь ночью? О, и ещё, Оригинал до сих пор жив?


— Хорошо, — говорю я себе в зеркало заднего вида. Я делаю глубокий вдох, затем выдыхаю. — Ты можешь это сделать.

Я переключаю автомобиль на электропривод и плавно скольжу по подъездной дорожке, затем припарковываюсь на нашем обычном месте. Не тратя лишнее время, быстро выбираюсь из машины и направляюсь внутрь; не хочу потерять самообладание.

Стоя в коридоре одна, я прислушиваюсь. Выжидаю. В гостиной включен телевизор; в холле и столовой темно. Выглядывая из дверного проема, я могу сказать, что свет горит лишь в кабинете; на кухне никого.

Наконец, я снимаю сандалии, как можно тише открываю дверь, и так же тихо закрываю ее за собой. Затем, задержав дыхание, на цыпочках поднимаюсь по лестнице, выглядываю из-за угла гостиной: никого, но я вижу газировку на столе и книгу вверх тормашками на подлокотнике дивана. Поворачиваюсь и оглядываю коридор; в маминой спальне горит свет, но дверь закрыта. Сделав буквально четыре шага, я проскальзываю в Эллину комнату и осторожно закрываю за собой дверь. Подпрыгиваю от неожиданности, когда телефон в моей руке вдруг начинает вибрировать. На определителе высвечивается «Дом»; это, должно быть, Элла. Я без приветствия поднимаю.

— Ты сделала это, — шепчет она.

— Ага.

— Хорошо, теперь переоденься в пижаму; я приду к себе в комнату, и мы сможем поменяться. У тебя просто отстойная кровать.

Я тихонько смеюсь.

— До встречи через секунду.

Мое сердце до сих пор бешено стучит; кажется, будто мама вот-вот возникнет из темноты. Я потихонечку дохожу до гардероба Эллы, залезаю внутрь и включаю свет, только полностью закрыв дверь. Торопливо переодеваюсь в треники и футболку, бросая одежду в кучу мятых вещей на полу. Когда я ищу носки, дверь в гардероб открывается.

— Это всего лишь я, — поднимая руки вверх, говорит Элла. — Прости…

— У меня чуть сердечный приступ не случился, — вздыхаю я, а затем спрашиваю: — Какого черта она дома?

— Понятия не имею, — отвечает Элла, снимая мою любимую пижамную майку, пока я вылажу из ее. — Бет зашла сразу после их разговора и сообщила, что мама вела себя очень странно. Интересуясь, что мы делали сегодня, она раза три спросила, когда я приду домой.