– Прочитай, что получилось, – приказала она.

Текст был написан на нескольких восковых табличках, и Питер Блуа отложил стилус, чтобы выбрать среди них первую.

– «Преподобному отцу и синьору Целестину, милостью Божьей Папе Римскому, – несчастная Алиенора и, если угодно Небу, достойная жалости королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу в мольбе о том, чтобы явил он себя милосердным отцом горемычной матери».

– Продолжай, – кивнула Алиенора, кусая губы.

– «Терзают меня муки душевные и телесные так, что слова мои исполнены скорбью. Горе точит меня, сжигают слезы до самого мозга костей. Потеряла я посох, призванный поддержать меня в старости, погас свет очей, и молюсь я только о том, чтобы Господь обрек меня на вечную слепоту, ибо не могу я больше видеть несчастья народа моего. Святая Матерь милосердная, обрати взгляд на мою беду, и коли твой Сын, бесконечный источник милости, взыскивает за грехи матери с сына, то пусть Он взыскивает их только с меня, а не с невинного. Пусть меня Он погубит, пусть меня Он не пощадит. Почему я, жалкая и ни у кого не вызывающая сострадания, дошла до унижения отвратительной старости, хотя в прошлом была королевой двух королевств и родила двух королей? Плоды утробы моей были оторваны от меня; меня лишили моей семьи. Молодой король и граф Бретонский покоятся во прахе, а их несчастная мать обречена на пытку памяти о мертвых. В утешение мне остались два сына, но сегодня они лишь умножают мои страдания. Король Ричард, пленник, томится в оковах. Его брат Иоанн опустошает королевство пленника огнем и мечом. Сыновья мои сражаются друг против друга, – конечно, если можно говорить о битве тогда, когда один из сражающихся заключен в оковы плена, а другой, умножая несчастья, становится жестоким тираном, стремясь захватить королевство изгнанника!»

Питер Блуа сделал паузу и оторвал взгляд от дощечек. Алиенора сглотнула комок в горле и опять утерла слезы. Во взгляде писца было сочувствие и проницательность.

– Не хотите ли передохнуть, госпожа?

– Нет, продолжай, – качнула она головой, – если только тебе самому не нужен отдых.

– Госпожа, я выдержу, – отвечал писец, – но в словах этих действительно великая мощь.

– Будем же молиться о том, чтобы их мощи оказалось достаточно. Ради своего ребенка я готова сделать что угодно.

Питер Блуа отпил вина, откашлялся и возобновил чтение, откладывая одну табличку и беря в руки следующую.

– «Почему же я, несчастная, не еду свидеться с тем единственным, кого любит моя душа, с тем, кого сковали нищета и железо? Разве могла мать забыть сына утробы своей так надолго? Но если я поеду к нему, покинув королевство сына, окруженное со всех сторон грозными врагами, то оно останется без защиты и совета в мое отсутствие. Если же я останусь, то не увижу лица, самого желанного для меня лица сына моего. Не будет с ним никого, кто станет рьяно добиваться его свободы, и, чего боюсь я превыше всего, из-за невозможности требуемой суммы, сведут сына моего в могилу его мучители».

Слезы текли по лицу Алиеноры, а голос Блуа все звучал, негромкий, но отчетливый и выразительный. И шептал за раскрытыми ставнями дождь в мягких весенних сумерках.

– «Отец, почему же Вы медлите так долго, так равнодушно, воистину – так жестоко, не веля освободить моего сына, или же Вы не смеете? Свяжите души тех, кто держит моего сына в заточении, и освободите его. Верните мне сына, ежели Вы человек Бога, а не кровопийца. Легаты обещаны нам вот уже в третий раз, но так и не присланы. Если бы мой сын процветал, они быстро приехали бы, рассчитывая на богатые дары из доходов королевства. Волк бродит вокруг добычи, и притихшие псы не желают лаять. Вы обрекаете меня на отчаяние, Вы, кто единственный после Господа составляет мою надежду. Спаситель останавливает меч Петра, и тот убирает его в ножны, а молчание его принимается за согласие».

Алиенора одобрительно кивнула, когда Блуа закончил читать последнюю табличку.

– Поручаю тебе проследить за тем, чтобы послание переписали как нужно. Добавь или удали то, что ты сочтешь нужным для достижения наибольшей выразительности.

– Госпожа, оно уже очень выразительно! – Он довольно блестел глазами. – Но я сделаю все, что смогу, чтобы довести каждое слово до совершенства. – С бесшумной ловкостью он собрал свои принадлежности, поклонился и исчез.

Измотанная, но удовлетворенная, Алиенора отправилась спать, но никак не могла остановить поток мыслей. Она все время думала о Ричарде, представляла его в темнице и вспоминала дни, когда сама томилась в Саруме. История повторялась, и конца ей не видать. Надо что-то делать! Сон – пустая трата времени, пока Ричарда держат в плену. Закрыв глаза, она потянулась к нему мыслями через сотни миль, зная, что он там и ждет ее. Даже когда ей говорили, будто его нет в живых, Алиенора им не верила, потому что чувствовала, как бьется его сердце. Когда-то она носила это сердце в себе и питала его собственными соками и кровью. Она и теперь отдаст сыну свою кровь, всю до последней капли.

Глава 36

Вестминстерский дворец,

лето 1193 года


Иоанн опустился на колено перед матерью и приложился губами к рубиновому перстню на ее правой руке. Он только что передал ей на хранение ключи от крепостей Виндзор и Уоллингфорд, а также официально признал перемирие с юстициарами. Теперь можно будет без помех собирать средства для выкупа.

Алиенора склонилась, чтобы одарить его поцелуем мира; это был холодный, чисто политический жест. Она все еще любила Иоанна, потому что это ее сын, но после недавних его поступков испытывала обиду и отчуждение. Однако им нужно содействие Иоанна, пока идет сбор выкупа, а также доля от доходов его владений, и королева готова была помириться.

– Я рада, что мы снова едины. Возможно, теперь ты примешь тот факт, что Ричард вернется и что пока он способен править государством через посланцев. Жизнь в его землях потечет как обычно.

– Конечно, матушка, – кивнул Иоанн. – Но ты понимаешь мою озабоченность. Ты все говоришь правильно, однако без Ричарда королевство уязвимо.

И опять, как всегда, сын переводил разговор в нужное ему русло, но в интересах установления хрупкого мира Алиенора не возражала.

– Да, и чем раньше он вернется домой, тем лучше. Нам требуется твоя помощь в сборе выкупа.

– Сделаю все, что в моих силах, матушка.

Слишком уж покладист, с легкой тревогой отметила Алиенора.

– Ты знаешь, что император требует от нас заложников?

– Я горячо надеюсь, что ты не предлагаешь поехать мне! – Иоанн улыбнулся, чтобы подчеркнуть шутливость своих слов, но взгляд его оставался жестким.

Она в раздражении тряхнула головой:

– У меня совершенно нет времени на легкомысленное веселье, хотя да, ты вполне заслужил, чтобы тебя послали заложником. Но пока можешь отправить своего сына.

Улыбка исчезла с его лица.

– Что ты сказала? Какого сына?

– Ричарда! У тебя же один сын? Он носит имя твоего брата, и ему десять лет, то есть он вполне взрослый, чтобы уметь вести себя и преодолеть долгое путешествие. Также едут твои племянники Оттон и Вильгельм, а еще твой единокровный брат Уильям. Клерки уже подготавливают список.

– А если я не позволю ему ехать?

– У тебя нет выбора. Чтобы наладить отношения между тобой и Ричардом, будет справедливо, если ты пошлешь своего сына. И если выкуп заплатим быстро, он вскоре вернется домой.

У Иоанна задергалась щека. Он ничего не говорил, но его гнев и смятение были очевидны.

– Да, – согласилась Алиенора, – это больно, когда у тебя забирают то, что тебе дорого. Извлеки из этого урок, Иоанн. В тебе есть величие, не загуби его.

Сын сузил глаза и сжал челюсти. Алиенора ушла, оставив его размышлять над услышанным. Она и вправду надеялась, что этот урок не пропадет даром. Надежда никогда не умирает.


Хауберк Ричарда переливался змеиной кожей в солнечных лучах, падающих сквозь витражные окна Вестминстерского аббатства. Казалось, что сплетенные кольца сияют Божьим светом. Уильям Маршал сумел совершить чудо, восстанавливая потертые доспехи. На кольчуге не осталось и следа ржавчины, для блеска ее натерли маслом. Вставленный внутрь поддоспешник из плотной стеганой ткани наполнял хауберк, будто тело короля. Небольшую прореху в области сердца и еще несколько поврежденных колец на правом плече сохранили. Пропитанный потом подшлемник остался в прежнем состоянии. С шлема удалили ржавчину, но вмятины не тронули. На стойке рядом с хауберком висел щит с эмблемой Ричарда в виде трех золотых леопардов на кроваво-красном фоне. На самом деле настоящий щит был потерян королем в пути, но Уильям распорядился сделать новый и добавить несколько царапин и вмятин, чтобы народу казалось, будто тот хорошо послужил хозяину в битвах. Доспехи опоясывал сильно поношенный кожаный пояс для меча, а на рукоятке меча был изображен пеликан, отдающий кровь своим птицам, как символ Христа, пролившего кровь за человечество. На другой стойке висел плащ короля с белым льняным крестом, нашитым на грудь.

– Это доспехи твоего дяди Ричарда, – объяснила Алиенора десятилетнему сыну Иоанна. Этот добронравный, умный и желающий угодить мальчик стоял рядом с ней. Он напоминал Алиеноре Гарри, когда тому было столько же лет. А вот от отца маленькому Ричарду как будто бы ничего не досталось. – Короля они, конечно, не заменят. Но тем не менее хауберк производит сильное впечатление и поможет нам вернуть короля.

Мальчик восхищенно взирал на доспехи:

– Король – великий человек, бабушка!

– Да, это так.

Тут же стояла еще группа подростков. Все тоже разинули рты от восторга: внебрачный сын Генриха Уильям Фицрой тринадцати лет и ее внуки Оттон, Вильгельм и Лотарь. Они собрались в Лондоне, готовясь отправиться вместе с Алиенорой в Германию в качестве заложников в обмен на освобождение Ричарда. Старшим мальчикам это представлялось как приключение. Они видели себя взрослыми мужчинами, уходящими в большой мир, чтобы исполнить свой долг.

Первую часть выкупа почти собрали. Только что прибыла очередная партия денег, их требовалось пересчитать и взвесить, а потом закрыть под замок с печатью самой Алиеноры. За счетными столами трудились клерки из казначейства – под пристальным надзором германских представителей. Последних прислал Генрих для контроля над процессом. Ни пенни, ни самый маленький драгоценный камешек не могли скрыться от их орлиных взоров, и все должно быть тщательно учтено и записано. Алиенора заставляла себя быть вежливой с этими людьми – лучше иметь их в числе друзей, чем врагов. К тому же они просто исполняли то, что поручил им император.

Амлен помогал собирать те средства, которые сейчас передавались в казну. Он стоял возле одного из германских чиновников и смотрел, как запечатывается очередной бочонок с сотней марок серебром. Когда-то песочно-золотистые волосы Амлена теперь поседели и поредели. Годы пробороздили глубокие морщины на его лице, но глаза по-прежнему светились жизнью, и он сохранил здоровье и бодрость. Порученная ему задача – сбор средств для выкупа – отвечала его способностям. Алиенора с радостью отдала ему часть своих обязанностей в этом деле.

Когда бочку запечатали и на какое-то время в работе наступил перерыв, он подошел к королеве:

– У нас почти половина нужной суммы. – Амлен потрепал волосы на макушке внука и потом указал на хауберк. – С ним пожертвований будет больше.

– Надеюсь, очень надеюсь, – пробормотала Алиенора. – Половина нужной суммы означает, что предстоит собрать еще половину, а я хотела бы отправиться в Германию до Крещения.

– Так и будет, – заверил ее Амлен. – Деньги прибывают каждый день, ручей не иссякает.

– Но ручей – это не река…

В этот момент Алиенору отвлекло появление гонца. Тот опустился перед ней на колени и протянул письмо с печатью Ричарда. Ее сердце учащенно забилось. Извинившись перед Амленом, она ушла в свои покои и призвала писца прочитать ей послание. Там было несколько страниц текста. Начинал Ричард, как и ранее, с того, что называл ее милой матушкой и умолял поспешить с его освобождением, дабы он как можно скорее вернулся в свои владения и защитил их от посягательств врагов. Филиппа Французского он не упоминал – нужды в этом не было.

На одном из листов он записал песню, которую сочинил, томясь в заточении, и просил мать, чтобы эту песню пели не только в дворцовых стенах, но и по всему королевству. Алиенора тут же приказала писцу сделать копии песни, а сама позвала музыкантов – ей не терпелось услышать творение сына.

Песня была написана от лица человека, заточенного в неволе. Он жаловался на то, что друзья и сторонники его забыли, и призывал их прийти к нему на помощь. Еще ранее прочитанные писцом слова песни поразили Алиенору в самое сердце, но, когда лютня и голос певца слились в живую жалобную мелодию, она не выдержала и разрыдалась. Ее дамы подбежали, желая утешить ее, но она отмахнулась.