Время от времени Иоанн передавал лакомые кусочки с высокого стола менее значимым гостям, сидящим в зале, и пару раз приказал, чтобы оруженосцы вынесли корзины с обычным хлебом и круги копченой колбасы толпам народа, окружившим замок в надежде на подаяние.

Иоанн очень обрадовался встрече с сестрой, он усадил ее рядом с собой и делил с ней блюдо и кубок, называл дражайшей сестрицей и обещал, что поддержит ее в Тулузе, как только сможет. Иоанна купалась в заботах брата, и когда они стали со смехом вспоминать детство, Алиенора чуть не прослезилась при виде их родственной близости.

Рядом с Алиенорой сидел Уильям Маршал. Иоанн наградил его титулом графа Пембрука за помощь сразу после смерти Ричарда, и граф вознесся на самый гребень золотого королевского фавора. Маршал мягко флиртовал с Алиенорой, заставляя ее смеяться и пробуждая в ней эхо прошлых лет, когда она ощущала себя молодой и желанной. За столом в его заботе и внимании не было ни намека на ее возраст, и за это Алиенора тоже была ему благодарна.

– Должна сказать тебе спасибо за то, что ты поддержал моего сына, – проговорила она. – Без тебя и архиепископа Кентерберийского его путь к трону оказался бы более тернистым.

Уильям жестом велел слуге долить в ее чашу игристого вина.

– Он наш законный повелитель и зрелый мужчина. Я знал, госпожа, что вы и покойный король желали видеть его на троне.

– Еще не все улажено. В Аквитании пока спокойно, но в остальных владениях ситуация сложная. Продолжается конфликт из-за Вексена, и король Франции помогает Артуру, желая ослабить нас. Я сделала все, что могла, побеседовав с Филиппом и принеся оммаж за Аквитанию, но без участия Иоанна ситуация не изменится.

– Госпожа, я постараюсь донести это до короля, но у него свои представления о том, как действовать.

Их разговор прервался, так как Уильяма попросили спеть. Ему пришлось встать и выполнить просьбу. Его голос стал грубым с годами, но выводил мелодию чисто и проникновенно. Он исполнил песню, сочиненную дедом Алиеноры, прославленным поэтом. От прекрасной мелодии и стихов, описывающих радости весны, у королевы защемило сердце и выступили на глазах слезы, но это была сладкая боль, особенно когда Уильям дошел до последнего куплета и пропел его, не сводя с нее глаз.

Она открыта сердцем, свободна душой,

С ярким румянцем и золотыми волосами.

О Господь, что одарил ее всей этой властью,

Сохрани ее, ибо это – идеал.

В ту ночь она спала на широкой кровати, покрытой тюфяками из лебяжьего пуха и застеленной тончайшими льняными простынями, с Рихензой по одну сторону и с Иоанной по другую. Спала глубоко, без сновидений. Утром пробуждение было медленным; оттого что ночью почти не двигалась, все тело занемело. Рихенза к тому времени уже встала и занялась делами, но Иоанна еще лежала в постели и не спешила подниматься. Она сонно улыбнулась Алиеноре и протяжно зевнула, как кошка.

– Похоже, вчера в вине что-то было, – пошутила королева, сгибая и разгибая руку, которую за ночь отлежала до полной нечувствительности.

– Я просыпалась, чтобы сходить по нужде, и ты даже не шевельнулась. А у меня ребенок всю ночь вертелся, не давал спать. – Иоанна откинула покрывало, и когда она вставала с кровати, Алиенора заметила несколько свежих пятен крови на ее ночной рубашке и на простыне.

Иоанна обернулась на встревоженный возглас матери. В лучах солнца, лившихся через раскрытые ставни, под тонкой рубашкой просвечивал ее круглый живот.

– Думаю, нам стоит позвать повитуху и лекаря, – как можно спокойнее сказала Алиенора, чтобы не пугать дочь. – У тебя на рубашке немного крови.

Иоанна изогнулась и схватилась за подол посмотреть на пятна.

– Тебе не больно?

– Нет, мама. – Она приподняла рубашку. Между бедер виднелись размазанные следы крови. – Так уже было, пару дней назад, чуть-чуть потекло и перестало.

Вскоре явились врач и повитуха, они внимательно осмотрели Иоанну. Врач изучил ее мочу и объявил, что она здорова, но что ей было бы полезно выпить отвара ромашки с вином. К тому времени кровотечение прекратилось, и никаких неприятных ощущений Иоанна не испытывала, если не считать легкой озадаченности и беспокойства. Но и лекарь, и повитуха заверили ее, что ребенок жив и активен.

Пока дочь принимала предписанную ей ванну с теплой соленой водой, Алиенора отвела повитуху – даму Ортанс – в сторону и потребовала подробностей.

– Еще слишком рано что-то говорить, госпожа, – осторожно сказала женщина. – Все будет зависеть от самочувствия графини Тулузской в последние недели перед родами. Ей необходимо отдохнуть несколько дней в постели и никак не утруждать себя.

– Что значит – слишком рано что-то говорить? Что говорить?

Повитуха сложила ладони:

– Госпожа, ребенок лежит боком, но еще может повернуться. Так обычно и происходит, но… – Она замялась. – Но во многих случаях, когда ребенок лежит боком, перед родами бывают кровотечения.

У королевы от страха закружилась голова.

– А если ребенок не развернется правильно?

Карие глаза дамы Ортанс светились пониманием и сочувствием.

– Если все пойдет хорошо, ребенок сам развернется и родится живым и здоровым, но пятна крови указывают на то, что во время родов графиня Тулузская может потерять много крови. Поэтому ей надо как следует питаться и набираться сил, чтобы быть достаточно крепкой.

– Но если не все пойдет гладко?

Повитуха напряглась, но продолжала смотреть Алиеноре в глаза:

– Тогда кровотечение усилится, и когда начнутся схватки, только чудо спасет графиню и ее дитя.

У Алиеноры по позвоночнику пробежал зябкий холод.

– Оставь меня! – скомандовала она. – Этого достаточно. Иди.

Повитуха присела в реверансе и удалилась, и лекарь вслед за ней. Собравшись с чувствами, Алиенора вернулась к Иоанне, которая только что вышла из ванны. Ее волосы были заплетены в две тяжелые косы и заколоты на макушке, а выпавшие пряди прилипли к шее влажными завитками. Ее груди были округлы и полны, и живот тоже… полон жизнью и возможной гибелью.

– Ну вот, – с натянутой улыбкой произнесла Иоанна, – теперь я могу целыми днями лениться, и никто меня не станет отчитывать за это. И вы все тоже собирайтесь вокруг моей постели, устроим еще один пир.

Алиенора заставила себя улыбнуться в ответ:

– То, что тебе нужно лежать, не означает, что ты не можешь шить или диктовать письма, девочка моя. Я намерена нагрузить тебя делами в полной мере.

Иоанна состроила гримасу и рассмеялась:

– Иначе и быть не могло. Но на самом деле без работы я быстро соскучусь. Мне и правда надо написать мужу, где бы он ни был, и сообщить о том, как у меня дела.

– Вот именно, это твоя наипервейшая задача. Иди сюда, я причешу тебя. – Алиенора взяла в руки костяной гребень Иоанны.

– В детстве я обожала, когда ты расчесывала мне волосы, – призналась дочь, садясь к матери спиной. – У тебя это получалось лучше, чем у любой служанки или фрейлины.

– Да, ты готова была сидеть вечно!

У Алиеноры сжималось горло, пока она трудилась над густыми, блестящими локонами дочери. Они не выдерживали сравнения с пламенеющей гривой Рихензы, но все равно были красивы. Алиенору переполняли ужас и желание защитить дочь, хотя она знала, что все в руках Господа.


В последующие дни кровотечения продолжались с небольшими перерывами, и к исходу недели стало ясно, что симптомы не исчезают и, несмотря на покой и теплые ванны, Иоанна теряет все больше крови. Дама Ортанс излучала уверенность, когда говорила с Иоанной, но стоило ее подопечной отвернуться, как на лице повитухи появлялась все возрастающая обеспокоенность. Ребенок так и лежал боком, признаков, что он поворачивается, не было, и потом, на это уже просто не осталось времени.

На второй неделе, также не принесшей улучшения, Алиенора вместе с дамой Ортанс подошла к постели Иоанны. Присев на покрывало, она двумя ладонями взяла руку дочери:

– Нам надо кое-что сказать тебе, кое-что неприятное, но ты должна знать, чтобы быть готовой.

Иоанна переводила взгляд с матери на повитуху. В ее глазах росла тревога.

Дама Ортанс опустилась в реверансе:

– Госпожа, ребенок лежит боком в вашей утробе. Его головка здесь, – она показала на левую сторону живота Иоанны, – а ножки здесь. Это неправильное положение, именно поэтому у вас кровотечения.

Когда Иоанна осознала услышанное, ее тревога возросла.

– Разве нельзя как-нибудь повернуть ребенка?

– Сейчас это очень трудно сделать, госпожа, и вряд ли получится.

– Но если ребенок не повернется, как он сможет родиться? – Иоанна посмотрела на мать.

Алиенора сжала ее руку:

– Ты должна молиться Господу Всемогущему, и Пресвятой Деве, и святой Маргарите, покровительнице рожениц.

Дочь сглотнула.

– Ты хочешь сказать, что я обречена, – прошептала она. – Если ребенок не может родиться, то он умрет, и я умру вместе с ним. Я не смогу дать ему жизнь, вот что значат твои слова.

– Заранее нам ничего не известно, любовь моя, – возразила Алиенора, – но ты должна быть готова к такому исходу. Вот почему мы решили сообщить тебе, чтобы ты привела свои дела в порядок.

Иоанна приложила руку к животу и нашла точку, где повитуха показывала ей голову ребенка.

– И ничего нельзя поделать?

– Я буду с тобой, обещаю. – Алиенора не думала, что ее сердце может болеть сильнее, чем когда она потеряла Ричарда, но ошибалась. Сейчас оно разрывалось на кусочки. – Ты ни на миг не останешься одна. – Она притянула Иоанну к себе и прижала изо всех сил, будто ее объятия могли защитить дочь от судьбы.

В ту ночь, лежа в одной кровати, они обе не спали. Иоанна, которая весь день держала в руке крест и все еще сжимала его, тихо проговорила:

– Если ничего нельзя изменить, тогда я желаю умереть монахиней Фонтевро. Хочу принять постриг.

Алиенора села и в желтом сиянии лампады, подвешенной над кроватью, уставилась на Иоанну. Это дочь настояла на том, чтобы свет не гасили всю ночь, потому что свет означает жизнь. В глазах Иоанны бился страх, а челюсти были упрямо сжаты.

– Я хочу быть ближе к Богу, мама. Я хочу, чтобы Его свет сиял мне, когда я умру, и если я буду невестой Христа, то это поможет мне в той жизни. Разумеется, я больше не могу быть супругой Раймунда. – По ее щеке скатилась одинокая слеза.

– Тебе понадобится разрешение супруга на то, чтобы ты приняла постриг, – напомнила Алиенора, пытаясь прогнать оторопь практичными размышлениями. – Ты считаешь, он согласится?

Иоанна мотнула головой:

– Не знаю, но мне остается только надеяться. Для ребенка так тоже будет лучше, ведь мой статус перейдет на него в любом случае, выживет он или умрет. – У нее задрожал подбородок. – Ведь есть маленький шанс на то, что его спасут, даже если для меня ничего не смогут сделать. Позови писцов, мама, мне нужно написать Раймунду.

Алиенора неуверенно напомнила:

– Сейчас середина ночи…

У Иоанны дернулся рот.

– Скоро это не будет иметь никакого значения. Кто знает, сколько дней и ночей мне осталось? – Она стиснула губы. – И еще я напишу аббатисе Фонтевро, потому что требуется ее разрешение, и архиепископу Кентерберийскому. А ты поспи, мама, тебя это не должно беспокоить.

– Конечно же, меня это беспокоит! – отчеканила Алиенора, рассердившись. – Я тоже не знаю, сколько проживу. Если не можешь спать, то лучше заниматься делом, чем лежать всю ночь и считать часы до рассвета.

Она велела, чтобы зажгли больше свечей и позвали писца. Тот вскоре явился, заспанный, спотыкающийся; из-под косо надетой шляпы торчали во все стороны взлохмаченные волосы. Алиенора дала ему выпить своего вина и открыла окно, чтобы свежий воздух окончательно его разбудил. Снаружи стояла черная безветренная ночь, пряча звезды за пологом облаков.

Писец сел за узкий пюпитр и, положив перед собой одну из принесенных восковых табличек, достал из-за уха медный стилус.

Иоанна продиктовала два письма, одно мужу и второе аббатисе Фонтевро, в которых умоляла позволить ей стать монахиней. Третье письмо с той же просьбой было направлено Хьюберту Уолтеру, архиепископу Кентерберийскому. Писец ушел переписывать послания набело, чтобы потом Иоанна скрепила их личной печатью. На рассвете их отошлют адресатам.

И все равно Иоанна не готова была спать.

– Мне нужно составить завещание, чтобы моя воля была всем понятна.

С уст Алиеноры слетел тихий, скорбный возглас протеста – она не успела сжать губы. Но потом порывисто обняла Иоанну и мужественно сидела рядом с дочерью, пока та пункт за пунктом распределяла свое имущество: тысяча марок отписывалась аббатству Фонтевро; личные драгоценности оставлялись сыну и его будущей жене, за исключением красного пояса, расшитого маленькими золотыми львами, который предназначался Рихензе.

Только когда над Руаном занялся рассвет, Иоанна остановилась. С синими кругами под глазами она помолилась, причастилась и наконец, измотанная душой и телом, свернулась на кровати калачиком. И все равно гнала сон.