– В другой раз, Вероника Андреевна. В другой раз.

– Ну что ж, коли так… А Олег когда придет?

– Скоро. Я ему скажу, чтоб он вам позвонил. До свидания, Вероника Андреевна.

Она торопливо нажала на кнопку отбоя, отбросила трубку в угол дивана. Конечно, неплохо бы съездить в Калиновку, погулять там по осеннему мокрому лесу, в баню сходить, попариться… Раньше она всегда завидовала Олегу, когда он к матери на выходные ехал. Дачная жизнь с грядками, июльскими вареньями и августовскими соленьями всегда казалась ей привлекательной. Так и видела себя суетящейся в старых потертых джинсах по заросшему травой и цветами дворику. Или в плетеном кресле на веранде с чашкой чаю. Или в гамаке с книжкой. Да мало ли там дачных удовольствий! А теперь ничего и не хочется… Хотя зря она так, конечно. Если по совести, надо было переступить через это «не хочется» и ехать. И Веронику Андреевну зря обидела.

Трубка вдруг снова ожила, и она схватила ее быстренько, решив, что это свекровь решила-таки настоять на своем приглашении. Но в ухо ударил совсем другой голос. Резкий, женский, незнакомый. Немного взвинченный.

– Здравствуйте! Будьте любезны, пригласите Олега, пожалуйста!

– А его нет дома… – немного оробев, пролепетала Марина.

– А вы кто? Его жена?

– Да. Я его жена.

– Что ж, тогда придется говорить с вами. Меня зовут Ира. А вас, насколько я знаю, Мариной зовут?

– Д-да… А в чем, собственно…

– А дело в том, дорогая Марина, что я мать Насти. Только не говорите, пожалуйста, что вы не знаете никакой Насти! Вы ее прекрасно знаете.

– Да я и не говорю ничего такого… Да, я знаю Настю. Что вы хотите, Ира?

– От вас – ничего. Просто хочу сообщить, что Настя беременна. От вашего мужа, между прочим. Я понимаю, как это неприятно, Марина, но вам придется теперь жить с этим обстоятельством. Именно вам! Поняли? Вам!

Пришлось взять секундную паузу, моргнуть, отвести от уха трубку и слегка тряхнуть головой, чтобы услышанное уложилось там как следует. Чтобы не вошло стремительным штопором вместе с нервным, на грани слезной истерики голосом неведомой Иры, Настиной матери. Тоже мать нашлась… Сообщает о беременности дочери таким тоном, будто та вчера трагически скончалась от ее, Марининой, злобной и мстительной руки. Надо постараться взять себя в руки – не дай бог повестись на этот истерический посыл! И сама не заметишь, как заколотишься в ответной падучей. Знаем, проходили. Потом самой стыдно будет.

– Что ж, понятно. Буду теперь жить с этим обстоятельством, как вы изволили выразиться. Спасибо за совет, – коротко и деловито, будто отбивая требования истца в арбитражном суде, сухо произнесла Марина. – Позвольте, однако, уточнить, чего вы от меня хотите в этой ситуации? Слов? Действий? Эмоций? Может, денег?

– Да… Да я сама не знаю! Откуда я знаю?

Голос неведомой Иры на том конце провода вдруг сорвался на вопросе и затих, и было слышно, как она сопит и тихо отрывисто всхлипывает, готовясь к новому нападению.

– В общем, я поставила вас в известность, Марина. Вы уж там с мужем решайте как и что. Или алименты через суд будете платить, или сами… Не может же моя дочь нести за все полную ответственность! Она еще слишком молода, слишком глупа и неопытна…

– Да, я понимаю вас, Ира. Вы не волнуйтесь.

– А вы бы не волновались, если бы с вашим ребенком случилось такое? Сидели бы сложа ручки, да? Я мать, я имею право беспокоиться о будущем дочери! И я заставлю вас нести полную ответственность за содеянное!

Марина вдруг поймала себя на мысли, что ей ужасно жаль эту женщину. Шло от ее голоса что-то еще, кроме злобной истерики. Будто нервно вибрирующее страдание какое-то, к беременности дочери, похоже, отношения не имеющее. Было, было тут что-то другое, более глобальное…

– Скажите, а Настя с вами сейчас живет? – зачем-то спросила она невпопад, будто ей и в самом деле было интересно, где и с кем сейчас живет Настя. Глупый вопрос. В ее ситуации – тем более глупый.

– А какое это имеет значение? – будто обрадовавшись несуразности вопроса, снова взвилась Ира. – Какая вам разница, со мной или не со мной? Вы ж алименты не мне будете платить, а ей! Я всего лишь мать, я хочу помочь своей дочери! В конце концов, я обязана это сделать! Понимаете? Обязана! И не хамите мне!

– Понимаю, Ира. Понимаю. Вы не волнуйтесь. Я и не собиралась вам хамить.

– Ну вот и замечательно. Так вашему мужу и передайте, что я не дам ему уйти от ответственности.

– Я передам, Ира. Обязательно передам. Не волнуйтесь.

– И не надо со мной так разговаривать! Как с больной! Если вы заполучили своего мужа обратно, то это еще не значит, что… что…

Она так и не смогла благополучно выбраться из этого «что». Бросила трубку. Короткие гудки заверещали писклявой дробью, и Марина оторвала ее от уха, болезненно поморщившись. Подняла глаза, всмотрелась в серое пространство гостиной. Сентябрьские сумерки, разбавленные мясисто-розовым светом неоновой рекламы, нахально расположившейся на крыше соседнего дома, казалось, тут же зашевелились, потекли слоями от окна. Хотя – какие они сентябрьские? Завтра уже первое октября, зима скоро. Надо бы встать, свет зажечь. Делать что-то. Работу домашнюю производить. Пристраиваться эмоциями к новым обстоятельствам. Хотя, если честно, никаких новых эмоций услышанная от Иры новость почему-то не вызвала. Ни горя, ни досады, ни уж тем более ревности. Встав с дивана, она сомнамбулой подошла к окну, отвела портьеру и ойкнула тихо, прижав ладони к щекам.

Сидит! Господи боже мой, этот настырный парень все еще сидит на скамье перед подъездом! А вон и Олег зашел во двор, большая дорожная сумка висит на плече горбом, бултыхается при ходьбе. Какой он, оказывается, кривоногий, ее муж… Она никогда не замечала, какой он кривоногий! Хотя – стоп. Анну Каренину включать не стоит. Иначе раздражение взовьется, как сухая трава от огня, потом с ним вообще не справишься. Странно, что Олег проскочил мимо Ильи так равнодушно. Не заметил. Не узнал. Задумался, наверное. Что ж, сейчас радостная новость его задумчивость как рукой снимет…

Она поежилась, когда ключи зашуршали в двери. Не то чтобы от неприязни, а от предчувствия. И немного от равнодушия. Она знала, чем предстоящий разговор закончится. Она готова была к нему. Наверное, давно готова.

– Эй, есть кто дома? Почему у нас так темно?

Голос Олега прозвучал усталостью и немного раздражением. Действительно, что за дела? Муж из командировки вернулся, а жена выстроилась статуей командора у окна, и чесночным запахом жарящихся в духовке вкусностей в нос не шибает, и никакой суеты не видится по поводу его счастливого возвращения. Щелкнул под его рукой выключатель, и свет резанул по глазам, заставил зажмуриться. Она медленно повернулась к нему от окна, улыбнулась, как Джоконда, одним уголком губ.

– Ты чего в темноте сидишь? Привет…

– Ага. Привет.

– Случилось что-нибудь, Марин? У тебя такое лицо… С Машкой что-нибудь?

– Да бог с тобой, сплюнь три раза через левое плечо! С нею, слава богу, все в порядке.

– А что тогда?

– Да ничего. Ира звонила. Настина мать. У Насти ребенок будет…

– Да. Я знаю.

– Знаешь?!

– Да, знаю. Давно знаю.

– Не поняла… Как это – давно? Ты что, ребенка испугался? Ты поэтому и вернуться решил, что испугался ребенка? Я правильно тебя поняла?

– Марин… Ну я ж не виноват, что устроен так. Я тогда подумал… Не все же могут взять и воспитывать чужого ребенка! Я потом много об этом думал… Мне сейчас очень нелегко, Марин, поверь. Я как раз хотел поговорить с тобой, объяснить… Пока был в отъезде, все время к этому разговору готовился…

– Погоди, я не пойму что-то. Почему ты говоришь – чужого ребенка? Она что, не от тебя беременна?

– Кто беременна?

– О господи… Да Настя, Настя твоя беременна! Сейчас ее мать звонила, Ирой зовут! Знаешь такую?

– Ну да… Постой! Ира тебе позвонила и сказала, что Настя…

– Ну не мне, допустим. Зачем я ей сдалась? Она с тобой хотела поговорить. И мне заодно радостную новость сообщила. Так что ты скоро будешь отцом, поздравляю.

Он молча шагнул к дивану, рухнул в подушки, запрокинул голову, расслабил плечи. И вдруг рассмеялся совсем тихо. Как-то очень хорошо рассмеялся, мягко и виновато. Так смеются люди, когда хотят попросить прощения за глупый поступок. Обхватив голову руками, помотал ею из стороны в сторону, проговорил тихо:

– Ой, идиот… Какой же я идиот, если б ты знала, Маринка! Прости меня…

– Давай уж уточним, за что я должна тебя прощать. А то как-то непонятно. Огласите, пожалуйста, весь список ваших виноватостей, – не вольно заражаясь его странным покаянно-веселым настроением, осторожно улыбнулась она.

– Понимаешь, она… Ну, Настя то есть… Она чужого ребенка удочерить решила… У нее подруга в аварии погибла, и дочка осталась, Лиза. А я, как идиот, капризничать начал. Ну, ты же знаешь меня…

– Да уж. Знаю, конечно. И что? Как это следует понимать? Раскаиваешься теперь, что ли?

– Да, Марин. Раскаиваюсь. Именно раскаиваюсь! Понимаешь, она просто по-другому не могла поступить, а я… Я, идиот, ее перед выбором поставил. В соревнование с маленькой девочкой Лизой вступил. Кто кого.

– Выходит, Лиза тебя победила?

– Ага. Победила. На обе лопатки положила. В общем, я так не могу больше, Марин. Хожу, мучаюсь, командировку эту себе придумал… Я люблю ее, понимаешь? А тебя я подло обманул, когда обратно попросился. Ты прости меня, – виновато протянул он, ища глазами ее взгляда. – Я шел сейчас к тебе, так боялся этого разговора! Прости!

– Ага. Ладно, – равнодушно покивала она. И грустно посмотрела в глаза. Боже мой, как когда-то она любила эти глаза! Всегда ей казалось, что плещет из них легкий свет безобидного, наивного ребячьего эгоизма. До жути обаятельного. Такого обаятельного, что хочется потрогать этот обманчивый свет руками, прижать к груди и баюкать, защищать от невзгод по-матерински. Что она, впрочем, и делала все эти годы. Обманывалась, прижимала, защищала. Кого? Вот этого кривоногого худосочного мужика, совсем теперь ей неинтересного?

– Ты знаешь, я, когда сюда шел, еще не знал, как поступить. Ты ж мне поверила, обратно приняла, а я… Выходит, я дважды подлец, что ли? Но Настя… Она же беременна, Марин… – снова попытался он заглянуть ей в глаза.

– Да. Конечно. Я понимаю.

– Ты… Ты действительно… все понимаешь?

– Абсолютно.

– И не проклинаешь меня?

– Нет. Бог с тобой.

– Тогда я пойду, Марин?

– Иди.

Он рывком вытащил себя из уютной мягкости дивана, затоптался на месте, видимо так и не решив, как надо правильно проститься с женой. То ли подойти поцеловать благодарным и дружеским поцелуем, то ли поклон земной отвесить, то ли еще какие ненужные, но подобающие случаю действия произвести. Она наблюдала за его неловкостью молча, потом махнула слабо рукой:

– Да иди, иди уже! Только свет за собой выключи, пожалуйста.

– Свет?! Зачем? – обернулся он уже от двери.

– Так надо.

Пожав плечами, он протянул руку, щелкнул выключателем. Марина торопливо повернулась, сунулась к окну. Сердце тут же забилось радостью – сидит! И даже хлопок закрывшейся за мужем двери не произвел на него никакого горестного впечатления. Бьется себе частой дробью. Даже руку пришлось к нему приложить, чтобы силой воли уменьшить этот сердечный переполох, как делал граф Калиостро в приевшемся до самых печенок фильме. Бог с ним, с Олегом. Пусть будет счастлив. А ей в окно смотреть надо. Неизвестно же, сколько ей времени отведено – чтоб стоять и смотреть. Может, он уже в следующую секунду встанет и уйдет? Или Машка сейчас прибежит? Не будет же она при Машке смешно барахтаться в этих глупостях? Дочь ж ее засмеет. Не объяснишь ей, малолетке, про бытовые иллюзии женского счастья и про само счастье, которое недоступное, которое на скамейке сидит? Ведь сидит же! А Машка придет, и она послушно отойдет от окна. Она будет матерью. Хорошей, правильной, благоразумной. Материнства, слава богу, никто пока для нее не отменял.

* * *

На улице совсем успело стемнеть, когда он добрался до старого дома на окраине города. В обрамлении увядающих тополей дом выглядел совсем уныло, и запахи в подъезде тоже были унылые – кисло-капустные, несвежие и несъедобные. Олег вдруг понял, как голоден. Так голоден, что даже и привередничать бы не стал – навернул бы тех пустых щец с кислой капустой трехдневной давности. Хотя чего это он – про щи? Он же сейчас Настю увидит…

В ответ на его звонок за дверью произошло явное шевеление, и даже будто детский голос взвился коротко и капризно. Вот уже и топочет кто-то к двери, крутит торопливо ручку замка… На колени упасть, что ли? Пошутить, разрядить обстановку? Настя откроет, а он ее за талию обхватит…

Хорошо, что не упал. Потому что открыла совсем не Настя. Открыла незнакомая молодая деваха с квадратным лицом, с рыжей травленой челкой до глаз. Сбоку из-за девахи выглядывал мальчишка – конопатый, вихрастый, в голубой байковой пижаме с зайчиками.