Наталия Миронина - Ошибка дамы с собачкой

– Это что-то такое… – Агнесса нахмурилась и пошевелила пальцами.

– Да, странно все-таки. Вам ведь было очень мало лет, – одна из вятских жен посмотрели на Марка с сочувствием, – как вы могли «оценить», так сказать, мать девочки.

– Не знаю, – рассмеялся Марк, – я же в самом начале сказал вам, что воспоминания не всегда правдивы. Мы невольно добавляем к истории то, что подсказывает нам уже имеющийся опыт прошедшей жизни. Сейчас мне кажется, что меня привлекла мать. Но красивая женщина бросала отблеск на своего ребенка. Она как бы поделилась красотой со своей дочерью. Где-то в подсознании у меня вертелась мыслишка о том, что и девочка когда-то станет такой же прекрасной – у такой мамы не может быть иной дочери. Я не любил девчачьи сказки про счастливые превращения из жабы в царевну. Но эти двое казались мне одним целым, и красота затмила некрасивость. Одолела ее.

– Как сложно, Марк. – Агнесса пожала плечами. – Вам понравилась эта женщина! Иногда люди влюбляются в кого-то и превращают его в кумира, наделяя сверхъестественными свойствами. Я так была влюблена в актера, который сыграл Ихтиандра. Мне казалось, что лучше мужчины на свете нет!

– Агнесса, все может быть, – развел руками Марк. – Сейчас я не смогу точно сказать, что же произошло. Но точно знаю, что встреча оставила след в моей душе.

– Все-таки мать девочки, а не сама девочка? Надо же… – произнесла Зося. Она слушала историю, внимательно наблюдая за мужем.

– Друзья, не ищите здесь скрытый смысл. Марк впервые оценил красоту, – улыбнулась Лада Алексеевна. – И что же дальше было?

– Дальше? – Марк пожал плечами. – Дальше было все странно и больше похоже на начало какой-то болезни. Я не мог с собой ничего поделать. Я теперь играл только в том углу, где и та девочка. Причем я не сразу подходил к ней. Сначала я отделялся от всех ребят. Потом, копаясь в песке, я подбирался все ближе и ближе, пока не оказывался рядом с ней. Девочка молчала. Она что-то делала с формочками, копала песок, насыпала горы, но никогда ничего не поясняла. Она вообще была молчалива. Мне оставалось только на свой страх и риск повторять ее движения и надеяться, что она не прогонит меня и не уйдет к матери на скамейку.

– А как ваша бабушка отнеслась к этому?

– С волнением. Она очень переживала. Я сейчас понимаю, все родители думали, что у девочки что-то заразное – так страшно выглядели ее руки. И моя бабушка не исключение. Она как можно деликатнее, под благовидными предлогами пыталась меня увести, я сопротивлялся, а мама с девочкой, выждав несколько минут, уходили домой, дабы не спровоцировать мои громкие капризы. Потом они исчезли. Их не было, и кто-то сказал, что они теперь ходят на другой бульвар. Когда они исчезли, я превратился в хулигана – капризничал, грубил и не слушался. Бедная бабушка не могла справиться со мной, жаловалась маме, мама призывала на помощь папу, а папа советовался с дедушкой. Дед оказался мудрым. Он сказал: «Оставьте вы его. Пусть он играет с кем хочет. Ничего страшного не случится. Хуже, если он на той почве заработает детское нервное расстройство или какую-нибудь взрослую фобию». Слова «расстройство» и «фобия» оказали магическое действие. Мама с бабушкой переглянулись, испугались, и отныне я был свободен в выборе друзей. Кстати, это продолжилось и позднее, когда дворовая шпана пыталась сбить меня с толку, мальчика с вечной нотной папкой в руках.

– Вы эту девочку видели потом? – спросила Агнесса.

– Конечно. Они опять стали приходить в эту песочницу. Я заметил, что на руке у девочки шрам побелел. Потихоньку исчезала короста. Девочка не становилась красивой, нет. Она была той же лягушкой, но я с ней подружился. Дружба была странной, такой же молчаливой, без особой детской беготни и возни, но мне было достаточно того, что я почти каждый день видел эту девочку и ее маму. Иногда я защищал ее: в песочнице нравы суровые и «отжать» совок и ведро для некоторых отморозков дело принципа. Я защищал девочку еще и потому, что дети иногда повторяли слова своих родителей и называли ее «ящерицей» или «лягушкой», намекая на руки. Я гнал обидчиков, но делал это своеобразно: я начинал первым задираться, наступать, и вскоре уже родители спешили жаловаться моей бабушке. Моя бабушка была строга и отчитывала меня в присутствии всех. Я довольный молчал, потому что от меня тому мальчику досталось как следует. А бабушку я никогда не боялся. Мать девочки не подружилась с моей бабушкой, но исчезли все эти ужасные театральные педагогические неловкости.

– И девочкина мама казалась все такой же красивой?

– Да, я мог смотреть на нее часами. Однажды бабушка даже мне сказала: «Марик, людей рассматривать неприлично». Я потерял бдительность и спросил: «Даже таких, как она?» «Даже таких, как она, – кивнула бабушка. – Она красивая, но все равно ее может обижать твой взгляд». Бабушка впервые со мной говорила как со взрослым. Исчезла девочка внезапно. И я был свидетелем того, что послужило причиной этого исчезновения. Тот день был тих, ясен, и к полудню вся песочница была набита детьми, а лавочки вокруг заняты бабушками и мамами. Мы пришли поздно, и пока бабушка доставала из сумки мои игрушки, я рассматривал играющих. Моя девочка и ее мама были на привычном месте. Только рядом с девочкой играл какой-то пацан. Мне это не понравилось, я нахмурился, взял ведро, но не спешил к девочке. Мне хотелось, чтобы она или ее мама меня заметили, окликнули, позвали. Но девочка что-то говорила этому пацану и протягивала ему свою лопату. И тут раздался пронзительный женский крик: «Как вы можете водить своего больного ребенка играть со здоровыми детьми?! Она вся лишайная, и мальчик наш заразится!» Мы с бабушкой оглянулись и увидели, что какая-то тетка стоит перед мамой девочки и размахивает руками. Та, покраснев и встав со своего места, что-то объясняла. Но объяснений было не слышно: мешал детский шум, продолжающийся визг тетки, грохот близкой улицы. «Вы вообще должны гулять отдельно, если заразны!» – орала тетка, а мама девочки уверяла, что это не болезнь, это ожог, что он постепенно проходит, это меняется кожа, что девочка здоровая. Я видел, как красивое лицо женщины изменилось, как искривились яркие губы, как темные глаза стали мокрыми. «Как вам не стыдно так вести себя! – сказала мать девочки, еле сдерживаясь, и, обращаясь к дочери, добавила: – Пойдем отсюда». Девочка, которая все это выслушала серьезно, спокойно собрала игрушки, подошла к матери. Та взяла ее на руки, и они исчезли за большими кустами бузины. В песочнице стало тихо. Оравшая тетка, отряхивая своего сына, что-то приговаривала, но чувствовалось, что они здесь тоже не останутся. Моя бабушка посмотрела на меня, мгновение выждала, потом подошла к оравшей тетке и громко произнесла: «Уходите отсюда. С вами никто рядом сидеть не будет. И играть с вашим ребенком тоже. Уходите. В городе полно других песочниц». В тот вечер дома самым часто повторяемым словом было слово: «антипедагогично». Дед повторял его на все лады, ругая бабушку. «Ты должна была думать о мальчике, сыне той самой дуры, которая орала. Мальчик-то не виноват». Бабушка что-то говорила, но я не прислушивался. Я в тот вечер, к счастью, был оставлен всеми. Родители были в гостях, бабушка с дедом спорили, а я страдал и мечтал о том, что вырасту, встречу девочку, ее красивую маму и смогу защитить их от любых бед.

– И вы больше ее не видели? Ни разу? – Этот вопрос задали все разом.

Марк улыбнулся:

– Встретил. Только через много-много лет. И, надо сказать, сразу узнал. Нет, не по шраму маленькому, уже еле заметному, узнал. Я даже не знаю, сохранился ли у нее этот шрам. И вообще, все эти «особые приметы» – это, как правило, в кино бывает. И в романах. Я узнал ее по чертам лица. Она стала похожа на свою мать. Удивительно похожа.

– Марк, почему вы думаете, что эта была именно любовь? Не просто детский интерес, не просто случай, который вам запомнился необычностью ситуации? – спросила Агнесса с видом психотерапевта.

Марка пожал плечами:

– Наверное, потому, что я впервые тогда захотел защитить человека. Впервые мне стало больно за него. И для меня не очень важно было, как эта девочка выглядит. Мне она была очень дорога. Она и ее мама. Обе они.

– Интересный момент – ее мать. Вы ее так хорошо запомнили? – поинтересовалась Анна.

– Отлично. Я ее запомнил всю – от высокой прически до кончиков модных тогда остроносых туфель. Кстати, моя мама носила другие, с такими округлыми носиками. Но мне нравились туфли той женщины! Они были такими элегантными!

– То есть это была любовь? – уточнила Лада Алексеевна.

– Да, это была любовь, – ответил Марк и встал со своего места. Было видно, что ему больше не хочется говорить на эту тему.

– Смотрите, что делается на море! – Марго вскочила вслед за Марком. – Залило весь берег.

Все заспешили к окну – там стихия, меняя весь привычный пейзаж, даже не и думала утихать.

– Анна, ваша очередь, – воскликнула Лада Алексеевна, почти насильно отводя всех от окна.

– Хорошо, – кивнула Анна, – только давайте приготовим чай. Глинтвейн вкусный, но очень хочется чаю. И сделаем небольшой перерыв.

– Точно! – подхватил Валера. – Отдохнем, и слушать будет веселее потом. У меня даже ноги затекли.

Переговариваясь, все заходили по гостиной.

– Как вам этот душевный стриптиз? – тихо поинтересовалась Анна у Агнессы. – Мне вдруг совершенно расхотелось чем-то делиться.

– Так не делитесь, имеете право, – сказала Агнесса.

– Уже поздно, – пожала плечами Анна, – надо было пять минут назад это говорить. А теперь все ждут моей истории.

– Тогда придумайте что-нибудь, – посоветовала Агнесса. – Такое, что всем понравится, всех растрогает.

– Порой проще сказать, что есть.

– Верно. И даже полезно это делать. Иногда надо вслух произносить то, что часто повторяешь про себя. Чтобы избавиться от наваждения.

– О, эти психотерапевтические приемы! Что-то я в это не верю. Не всегда болтовня помогает, – пожала плечами Анна.

– Не скажите. – Агнесса покачала головой. – Это мы с недоверием относимся к подобным вещам. А весь мир пользуется этим.

– Тогда будем считать, что сейчас у нас был массовый сеанс психотерапии, – улыбнулась Анна.

Агнесса рассмеялась:

– Можно и так считать. Хотя в том виде, в котором он состоялся, – это занятие рискованное. Ох, рискованное.

– Между нами говоря, – тут Анна понизила голос, – эта затея Лады Алексеевны весьма провокационная. Не забудьте – здесь семейные пары. И как подобные воспоминания отразятся потом на их отношениях – большой вопрос.

– А как они могут отразиться?

– Не каждому понравится экскурс в прошлое. Кто-то может быть очень ревнивым.

– Например, Зося. – Агнесса улыбнулась, но потом спохватилась. – Поймите, не злорадствую, но мне показалось, что она…

– Вам правильно показалось – она надулась, – кивнула Анна. – Она слушала и злилась. Я все видела. И все видели. И Зося понимала, что выдает себя, но ничего не могла с собой поделать. И не всем удобно рассказывать такие вещи – кто-то стесняется. Так что, если вы хотите отказаться от участия – смело это делайте.

– Верно. Мне вообще не нужен весь этот душевный эксгибиционизм. Я не буду ничего рассказывать, – пришла к такому выводу Агнесса.

– Вот-вот. – Анна тряхнула головой и отошла, оставив Агнессу наедине с ее решительными мыслями.

– А вот и чай! И еще конфеты! – Тут вошла Зося, сопровождаемая Валерой.

– Англичане не дураки. Они чай придумали не для желудка, а для политеса. Чай – это та самая пауза, о которой когда-то написал Моэм, – сказала Лада Алексеевна и с удовольствием сделала глоток из чайной чашки.

«Ну, это точно. Главное, что эта пауза дала возможность собраться с силами. Откровение – не самая легкая штука!» – подумала Анна.

Окно в гостиной пришлось закрыть совсем: даже малюсенькая щелочка в два счета наполняла холодом помещение, а капли дождя забрызгали пол. Камин размахивал пламенем так, что все начинали опасаться пожара.

– Ветрище-то какой! Интересно, завтра такая же погода будет? – Марго поежилась и набросила на плечи джинсовую куртку.

– Никто не знает, кроме синоптиков, но и они могут не угадать, – ответил Валера.

– А вы как думаете? Шторм же вы угадали, – улыбнулась Валере Агнесса.

– Пока еще рано говорить. – Тот подошел к окну. – Все в самом разгаре.

Действительно, за окном бушевало все, что могло бушевать, – ветер, дождь, море.

– Анна, пожалуйста, ваша история! – воскликнула Лада Алексеевна, привлекая всеобщее внимание.

Анна медлила, размешивая сахар в чашке. Ей вдруг стала неприятна эта настойчивость пожилой дамы. Что-то было в этом более сложное, чем обычное любопытство.

– Ну, я должна сказать, что не готова… – Анна решительно подняла голову и наткнулась на взгляд Марка. Марк выглядел веселым. «Это всего лишь шутка. Отпускная шутка, весело самому вспомнить о глупостях и друзей повеселить не грех!» – казалось, говорили его глаза. Анна на мгновение замерла, а потом вдруг возмутилась про себя: «Ах, шутка! Все – шутка?! Нелепая комедия, которую ты ломаешь сейчас при жене и при мне – тоже шутка?! Это не шутка, это – шутовство и кривляние!»