— Родриго... Мне очень жаль...

Она в бессильной тоске смотрела на него, а он был где-то далеко от нее, далеко от всего мира, чужой, незнакомый, одинокий и сильный.

— Я должен ехать. Я там нужен...

Ты нужен мне! Слышишь, мне! Ты открыл мне целый мир, ты родил меня заново, и вот ты уже уходишь, оставляешь меня одну, но я уже не та, что была. Я не смогу без тебя больше, мой мужчина, я не выживу без тебя, единственный мой, мой любимый...

— Утром здесь будет самолет, я улечу.

Я. Не «мы». Что ж, все правильно. Теперь нет никакого повода... притворяться женатыми.

Гвен, всегда славившаяся, среди коллег быстрым и острым умом, теперь чувствовала, как медленно и тяжело ворочаются ее мозги.

Родриго Альба больше не нуждается в жене.

— Выходит, тебе не надо было жениться... Всего один день...

— Да. Ирония судьбы.

— Родриго? Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но скажи мне... Зачем ты женился на мне, только честно? Морис сказал, что дед никогда не лишил бы тебя наследства...

— Это правда. Он любил этим пугать, а я привык изображать испуг. Дедушка Монтеро обожал играть роль домашнего тирана. Слабость у него такая... была.

В синих глазах явственно сверкнули слезы, и Гвен почувствовала, что сейчас разрыдается в голос.

— Тогда... почему... ты на мне... женился?

— Я хотел, чтобы он был счастлив.

— А я? Что теперь будет со мной?

Пауза. Тяжелая и черная, как туча, беременная сухой страшной грозой. Молчание Родриго. Молчание Гвен. Невыносимая горечь в горле, резь в глазах, боль в висках и дикая, угнетающая слабость.

— Не молчи... пожалуйста, не молчи, Родриго... Я знаю, тебе сейчас не до... меня, но... Я-то ведь пока живая.

— А чего бы ты хотела, Гвен?

Она уже готова была выпалить, что хочет вернуть все обратно, как было, но вовремя поняла одну вещь.

Никогда больше не будет так, как было. Никогда.

Потому что она влюбилась в Родриго Альба. А он в нее — нет.

— Я пришлю машину, тебя отвезут в твой отель. К родителям.

— Благодарю.

Он поднял глаза, и при виде боли, плескавшейся на дне этих синих омутов, Гвен захотелось обнять его, прогнать боль и печаль, помочь, утешить... Она потянулась к нему, но Родриго отстранился едва ли не с отвращением.

— Извини, но я должен позвонить сестре в Англию. Она ничего не знает, и я хочу сам сообщить ей все. Она очень любила дедушку.

Гвен лежала навзничь на кровати и слушала, как за стеной собирает вещи Родриго. В груди билась тупая боль, виски ломило. Гвен лениво подумала, что не ела уже почти сутки.

Ну и ладно. Мир стал черно-белым, приглушенным и начисто лишенным всяческих страстей и чувств. Даже чувства голода.

Родриго за стенкой затих. Может, заснул?

Он сильный человек, но сила духа может сыграть с хозяином плохую шутку, когда речь заходит об эмоциях. Почему-то сильные люди считают, что эмоции выказывать стыдно, а ведь скрывать их гораздо хуже. Это очень вредно. От этого можно умереть.

Она сейчас пойдет тихонечко и просто посмотрит, как он спит. Все будет нормально, и она уйдет.

Гвен на цыпочках прокралась к комнате Родриго и очень осторожно открыла дверь.

Он не спал. Он сидел на кровати, полностью одетый, обхватив голову руками. Гвен испугалась при виде такого всепоглощающего отчаяния и уже готова была выскользнуть из комнаты, но тут Родриго вскинул голову и увидел ее.

— Ты, почему не спишь?

— Я... я слышала твои шаги и решила...

— Я тебя побеспокоил, извини...

— Да плевать мне на беспокойство... То есть, я хотела...

Посмотри на меня, Родриго Альба, позволь мне обнять тебя и забрать у тебя часть боли, которую так и излучает все твое существо. Человек не может нести свое горе один, у него всегда должен быть кто-то, с кем можно разделить ношу, если она невыносима...

— Тогда зачем ты пришла? А, понимаю, пожалеть меня. Приласкать, предложить мне свое прекрасное тело...

Он окинул ее нарочито откровенным взглядом, но Гвен Ричвуд не зря десять лет проработала в Уголовной полиции графства Девоншир. Всякие на нее смотрели и по-всякому, и уж она-то прекрасно знала, что скрывается чаще всего за такими взглядами.

Боль. Растерянность. Страх. Неуверенность.

— Знаешь что? Ты не отделаешься от меня так запросто, Родриго Альба.

Ее сердце рвалось на части, потому что это она любила его, а он был просто упрямым мальчишкой, изо всех сил старающимся скрыть слезы и горе за напускной грубостью и хамством.

Глаза Родриго расширились в изумлении.

Гвен молча сбросила с плеч пеньюар и подцепила пальцами тонкие бретельки ночной рубашки. Родриго подался вперед, судорожно сжав кулаки.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, мисс Ричвуд?

— Я синьора Альба, если уж на то пошло.

Она одним движением сбросила с плеч ночную рубашку. Здравый смысл пискнул — и умер с криком: «Боже, это не ты, Гвен Ричвуд!». Однако Гвен знала, что это не так. Вот сейчас это была именно она, самая настоящая она, та самая женщина, которую много лет успешно гримировали и прятали под чужой одеждой.

Высокая, стройная, подтянутая женщина двадцати восьми лет, с девичьей грудью и безупречными бедрами, белокурая, почти платиновая блондинка с карими глазами.

Гвен Ричвуд, адвокат, через чьи искалеченные в детстве огнем руки прошли тысячи судеб.

Гвендолен Мойра Ричвуд, которая в детстве поклялась себе, что вырастет и сделает так, чтобы дети в больницах не плакали в страхе по ночам и не звали маму.

Красавица синьора Гвендолен Альба.

— Гвен... Но ведь ты... Ты само совершенство!

— Я не совершенство, я это знаю, но я замерзла, а ты мужчина, так вот и сделай что-нибудь! Кстати, ты кое-что не доделал...

— Я помню. Но я...

Она шагнула к нему и остановилась прямо перед ним. Родриго поднялся и посмотрел ей в глаза.

— ... но я знаю, как это можно исправить.

Он вскинул ее на руки так легко, словно она была размера сорокового, а не сорок восьмого, но это было уже неважно.

Они лежали на кровати, и умные чуткие руки мужчины скользили по трепещущему телу женщины, изучая и лаская его, проникая в укромные уголки, овладевая, даря удовольствие... Она почувствовала, как его пальцы скользнули вглубь ее тела, и застонала, чуть выгибаясь ему навстречу.

— Гвен... тебе нравится?

— Нравится?.. Нет, мне не нравится. Я просто... умираю от этого! Я люблю это, Родриго Альба, а еще... еще я люблю, как ты смотришь на меня, я люблю твой запах, я люблю твои губы и руки... Я люблю тебя!

Он со стоном прервал ее, припав к нежным губам страстным поцелуем, и Гвен с ужасом и восторгом почувствовала, что по его щекам текут слезы.

Она торопливо раздевала его, не отрываясь от его рта, на ощупь расстегивая, снимая, отшвыривая, путаясь и освобождаясь. Когда Родриго приподнялся над ней, полностью обнаженный, Гвен издала тихий, отчаянный вопль.

— Мачо! Я не говорила тебе, что ты — самое потрясающее создание на свете?

Он рассмеялся тихим грудным смехом, и этот звук заставил Гвен изогнуться в его объятиях и впиться жадным поцелуем в его мускулистую шею. Она то и дело отстранялась, стремясь насмотреться на это золотое, идеально сложенное тело, запомнить его навсегда, потому что завтра... Нет, не надо думать про завтра. Вообще не надо думать. Нужно просто очень любить...

— Ты так смотришь, милая...

— Молчи...

Его тяжесть ошеломила и привела Гвен в восторг, она в неистовстве обвила бедра Родриго ногами и прижалась к нему, раскрываясь навстречу мужской плоти, словно цветок. Родриго обнял ее, покрывая горящее лицо поцелуями...

Он взял ее, и одновременно сплелись в сладкой битве их языки. Потом не было ничего — и было все, как в первый день творения, и Гвен, кажется, кричала его имя, а Родриго, возможно, плакал. Ничего нельзя было сказать наверняка, потому что они были единым целым, и слезы у них были общими, и стук сердца — общим, и дыхание — общим, и испарина — общей...

Их качало на волнах самого древнего океана на свете, и Гвен с удивлением услышала, как где-то глубоко внутри нее шевельнулось нечто крошечное, меньше светлячка в ночи, горячее раскаленного уголька, нечто, чего никогда раньше не было...

Они отдыхали, лежа в объятиях друг друга. Голова Родриго покоилась на груди Гвен, истерзанной его поцелуями. Она вздрогнула, когда спустя некоторое время его поцелуи вновь разбудили ее, но на этот раз любовь была совсем иной — нежной, осторожной, внимательной и неторопливой...

Он брал ее снова и снова, словно не мог насытиться, но она не уставала от близости и не молила о пощаде. С каждой секундой она становилась все сильнее и прекраснее, каждое объятие дарило ей новые ощущения, и теперь Гвен очень хорошо понимала, что чувствует роза, распускающаяся на заре, бабочка, выходящая из кокона, вода, превращающаяся в легкое облако.

Она брала и дарила, отдавалась и забирала назад, растворялась в горячем теле мужчины и принимала его в себя, уже не обнимала его, но была им...

А потом настало утро, и Гвен Ричвуд проснулась одна. Смятая подушка еще хранила запах волос Родриго, но Гвен не заплакала. Жаль, потому что слезы всегда облегчают душу.


11


Она почти без сил лежала на кровати, а по телу гуляли волны пережитого этой ночью удовольствия.

Они больше никогда не увидятся.

Никогда.

Гвен заставила себя встать с постели и отправиться в ванную. Там она старательно поворачивалась спиной к зеркалу, чтобы не видеть на своей шее и груди следов страстных поцелуев Родриго. Вышла из ванной, вернулась в комнату... и застыла от изумления.

На кровати сидела Сара Каллахан.

Она вольно закинула ногу на ногу, а в коротких пухлых пальчиках дымилась длинная сигарета со странным сладким запахом. Голубые глаза смотрели на Гвен Ричвуд с нескрываемой неприязнью. Да ладно вам прибедняться, синьора Альба. Это не неприязнь. Это ненависть.

Гвен напряглась, предчувствуя что-то очень нехорошее.

— Сара? Доброе утро...

— Доброе? Ну, не знаю, не знаю... Впрочем, мне действительно грех жаловаться. Ты сваливаешь, дед Монтеро откинул копыта...

Гвен с интересом прислушалась к своим ощущениям. Может ли это все быть слуховой галлюцинацией? Ответ — в принципе, может. Является ли это слуховой галлюцинацией? Ответ — нет, не является.

Нежная Сара действительно произнесла то, что произнесла. Более того, именно такие интонации Гвен неоднократно слышала в голосах своих подопечных из, предположим, женской тюрьмы Куинси.

— Сара, честно говоря, я не очень понимаю...

— А чего тут понимать? Сваливаешь — вали. Надо же, ты ухитрилась запудрить мозги даже мне. Если бы, не мой идиот Морри...

— Сара!

Голубые глаза сверкнули такой яростью, что Гвен отшатнулась. Сара вскочила и подошла к ней. Ростом она была примерно с Лиззи, да и фигурка похожа... Светлые волосы волной лежали на плечах. Белокурые, почти белые. Только у самых корней проглядывал более темный оттенок. Гвен вдруг почудилось, что она что-то такое уже видела... или ей казалось, что она это видела...

— Ты, ангел в перьях! Явилась, законная жена! Да ты хоть знаешь, чего мне стоило подготовить все это?! Сколько я вытерпела?

— Но Морис...

— Прекрасный человек, наш Морис. Доверчивый, как теленок. Что он тебе наплел? Про хламидии и бесплодие? Про докторов в Европе и депрессию? Ну, ясное дело, это же правда. Да только не вся...

— Сара, я действительно не понимаю, в чем дело и о чем ты, собственно, говоришь...

— А я тебе объясню! Надо же, еще вчера я была уверена, что все пропало, а сегодня я снова на мази! Так вот, слушай, моя прелесть. Помимо хламидий у меня был триппер, самый обычный триппер, и прекрасно я об этом знала. Только вот не знала, от кого именно из ребят я его подцепила. Тут подвернулся Морис Каллахан, этот теленок. Он, конечно, был рад утешить бедную девушку, да еще и жениться впоследствии на опозоренной невинности. Очень кстати, надо сказать, потому что... ладно, на самом деле тогда из этого ничего не вышло.

Я залетела от кого-то из своих дружков, но при триппере, сама понимаешь, рожать было нельзя. На материке нашлась сговорчивая бабка... Короче, бесплодие у меня получилось самое натуральное, из-за криминального аборта. Слыхала, про такое, адвокатша?

Потом, два этих придурка меня лечили, а я радовалась жизни и ждала, когда же я буду совсем здоровенькой и красавчик Родриго потащит меня в койку, а потом и под венец. В последнем, я как-то ни минутки не сомневалась, потому что уж больно он втюрился...