— Я влюбился в тебя!

— Еще громче.

— Я! В тебя!! Влюбился!!!

Теперь они целовались еще дольше, и Гвен больше не сдерживала себя, совершенно забыв, что они здесь не одни. Прервало их тактичное покашливание Тоби.

— Прошу прощения...

— О Господи, Тоби...

— Дорогая, не смущайся. По-моему, нет ничего такого в том, что ты целуешься со своим мужем. Не так ли, мистер... Моррисет?

— Я в восторге, что вы так считаете, но... дело в том, что музыка закончилась пять минут назад, и посреди танцпола стоите только вы двое... Я подумал, что должен вам об этом сообщить.

Гвен закрыла лицо растопыренными пальцами, а Родриго расхохотался и подхватил ее на руки. Затем он повернулся к Тоби и серьезно отвесил ему полупоклон — все еще держа Гвен на руках.

— Мы вам очень благодарны, Тоби. Просто мы с женой очень давно не виделись. Позвоните мне завтра в десять в отель «Хилтон». Раз вы знаете испанский...

— Это не сон?! Это не шутка?!

— Когда дело идет о бизнесе, я серьезен, как папский нунций. А теперь вы извините нас, но нам с Гвен нужно идти.

Гвен откликнулась, пряча лицо на его груди:

— Спасибо, что предупредил.

— А ты предпочла бы продолжать наш увлекательный разговор здесь?

— А я не заметила, что мы разговаривали!

— Вот именно поэтому я и предлагаю переместиться, в более уединенное место. Отель «Хилтон» тебе подойдет?

— Уточни, будь так добр, зачем мы туда идем? Поговорить?

— Заняться любовью.

— Так что же мы стоим! Вперед! Нет, стой.

— Вперед — значит вперед.

Родриго вынес ее из паба на руках и бережно усадил в лимузин такой длины, что в нем поместилась бы вся семья Ричвудов... Только что ей тут делать, семье Ричвудов?

Гвен забилась в угол и нахмурилась. Родриго захлопнул за собой дверцу и повернулся к ней.

— Что-то случилось?

— Ты серьезно не хочешь разводиться?

— Гвен, я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. Всю жизнь. Больше ничего.

— И я должна бросить работу?

Родриго рассмеялся.

— Я бы не хотел лишать тебя того, благодаря чему ты стала такой, какой я тебя узнал. Потом, если я попрошу тебя бросить работу, ты же обязательно поступишь наоборот...


13


Отель «Хилтон» не менял своего облика с тридцатых годов, тем и славился. Гвен в нем бывала, но жить не останавливалась. Судья Ричвуд, безусловно, мог себе это позволить, но его старшая дочь предпочитала финансовую независимость и скромность в быту.

Возможно, не будь с ней Родриго и не думай она о более важных для нее вещах, она бы была потрясена роскошью обстановки и абсолютно бесшумными передвижениями обслуживающего персонала, но Гвен Ричвуд... то есть, Гвен Альба было не до этого.

Широким, решительным шагом она прошла через всю гостиную и плюхнулась в огромное кресло, немедленно утонув в нем. Родриго с легкой улыбкой на губах наблюдал за ней.

Она изменилась за это время. Похудела и похорошела. Словно светится изнутри. На высоких скулах неожиданно проявились почти невидимые веснушки. Глаза стали больше и... как будто теплее.

Какие тонкие у нее пальцы! Изящная, словно вырезанная из слоновой кости кисть руки, перламутровые ноготки, тонкие голубые вены...

И эти волосы! Платиновые, серебряные, тонкие, пышные, невозможные волосы, серебряное облако, словно пожизненная фата новобрачной... Даже стянутые в простой хвост, они великолепны.

Он так давно не видел свою строптивую кошечку! Даже укус на руке затянулся почти бесследно.

Почему ты так долго раздумывал, Родриго Альба? Дедушка Монтеро был бы тобой недоволен. Он, в отличие от тебя, не тянул с женитьбой на бабушке.

Как ты жила без меня, принцесса... Как я без тебя выжил...

— Почему ты кусаешь губы, дорогая?

Гвен набрала воздуха в грудь и выпалила единым духом:

— Родриго, есть еще одно обстоятельство, которое не дает мне покоя. То есть, таких обстоятельств вообще миллион, но это самое важное... Сара. Она...

Родриго без удивления выслушал ее сбивчивый рассказ, кивнул, и кое что рассказал Гвендолен в свою очередь.

Когда он умолк, потрясенная Гвен, попыталась что-то сказать, но он перебил ее неожиданно строго и спокойно:

— Сара погибла, Гвен. Рауль Гонсалес подло убил ее. Морис очень страдает... но у него, слава Богу, есть сын, и он скоро утешится.

— Но он же должен знать…

— Не должен. И никогда не узнает. Я скрывал это раньше, скрою и теперь. Ты тоже.

Гвен, не веря своим ушам, заглянула в синие глаза. Сейчас они были холодны, как лед, и Гвен вдруг с трепетом и священным ужасом поняла, что Родриго всегда все делает правильно.

— Ты... ты все знал?

— Нет, Гвен, не знал. Узнал — так будет вернее. И мучился над неразрешимым вопросом: что делать, как быть с Морисом. Но небеса решили за меня. Теперь Морис будет носить цветы на могилу своей чистой, безгрешной жены Сары, матери ЕГО ребенка.

Гвен кивнула и закусила губу.

Родриго с тревогой заглянул ей в глаза и нежно взял обе ее руки в свою.

— Что такое, драгоценная? Ты что-то хочешь сказать мне?

— Да. Родриго... Это насчет работы... Мне все равно придется скоро с ней распрощаться...

— Помни, я этого вовсе не требую. Я готов терпеть рядом с собой карьеристку...

— А ты здесь ни при чем. То есть, не совсем при чем... То есть, нет, как раз ты-то и при чем, но ты не виноват...

— Гвен, я не очень понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Ты же помнишь, я совершенно не суеверная...

— Гвен!!!

— Да!!! Этот ваш источник... Я извела уже кучу тестов... и меня тошнит по утрам, как больную кошку, и я не переношу запаха кофе, и... и...

— И как ты себя чувствуешь?

— Ты что, издеваешься? Я же говорю: тошнит, как больную кошку...

— Я не об этом, Гвен. Я повел себя чересчур неосторожно... Ты... ты хочешь этого ребенка?

— Родриго, ты что, с ума сошел? Нет, конечно, сперва, я немного испугалась, посидела с открытым ртом — ну ты знаешь, как это у меня бывает, — но потом полчаса танцевала в своей спальне и пела... негромко, потому что было поздно. Я не думаю, разумеется, что ты будешь вести себя так же, но...

— Гвен Ричвуд! Если ты мне прикажешь, я буду петь на крыше Вестминстерского Аббатства! Я переплыву Темзу три раза! Я буду носить тебя на руках все девять, ах, нет, уже — сколько? — семь! — семь месяцев, а потом я буду носить вас обоих всю жизнь, я...

— Эй, эй, Родриго Альба, не надо таких страшных жертв! Вообще-то я не чувствую себя особенно несчастной. Больше всего мне понравился процесс зачатия...

— И мне тоже!

— А если говорить серьезно, Родриго, то... Это очень желанная беременность. Меня беспокоит только одно...

— Что же, ненаглядная?

— Когда ты снова будешь вести себя чересчур неосторожно?

Родриго склонил темноволосую голову, но тут же вскинул ее снова, и синие глаза горделиво сверкнули.

— Драгоценная моя, ближайшие сорок лет я в твоем полном распоряжении...


Под сводами маленькой старинной церкви плыли торжественные и величественные слова католической службы. У алтаря стояли высокий, черноволосый мужчина, с очень синими глазами и золотистой кожей и женщина с копной очень светлых, почти серебряных волос. Поверх этой копны легким облачком реяла ослепительно белая кружевная мантилья, необыкновенно украшавшая женщину.

Эта красивая пара с трепетом и восторгом смотрела на старенького падре, который казался, совсем крошечным, рядом с огромным, широкоплечим, немного грузным мужчиной с рыжеватыми волосами и зелеными глазами. Мужчина принимал из рук падре, самозабвенно орущий ворох белых кружев, среди которых то и дело мелькали гневно сжатый кулак... розовая пятка... сморщенное от возмущение личико... стоящие дыбом черные волосики... опять пятка...

На этот раз в церкви было много народа. В самом переднем ряду, как раз позади красивой пары, стоял плотный, круглолицый пожилой англичанин. На руках он держал светловолосого мальчугана полутора лет, с огромными голубыми глазищами, сосредоточенно сосущего палец. На лице пожилого англичанина сияла необыкновенно добродушная улыбка, а по круглым щекам текли слезы радости. Он совершенно не обращал внимания на маленькую суетливую леди и очень красивую белокурую девицу в несколько вызывающем платье, которые то и дело сморкались в батистовые платочки и что-то ворковали.

Здесь же стояли жители деревни: все, смуглые, горбоносые, просто одетые, но необыкновенно красивые люди. Были в церкви и местный доктор со своей супругой, и какие-то очень богатые дамы в шикарных туалетах, и худенькая, стройная девушка, очень молодая и красивая, чью нежную прелесть немного портила лишь горькая, взрослая складка у рта, да глухие, плотные рукава, скрывавшие ее руки почти до самых пальцев...

На улице с гиканьем и свистом носились мальчишки, похожие на взъерошенных воробьев, солнце лило на них свой золотой свет, и весь остров казался большим драгоценным камнем, еще не ограненным, а только-только найденным среди обломков породы.

Крестили первенца Родриго Альба, маленького Монтеро Луиса Родриго-и-Палма-и-Санчес Каридад Альба.

Крестным отцом был Морис Каллахан, замечательный человек, так нелепо и страшно потерявший меньше года назад свою молодую жену...

Когда все высыпали на солнышко, Гвендолен Альба вдруг сильно побледнела и прислонилась к плечу мужа. Родриго мгновенно подхватил ее на руки и с тревогой вгляделся в любимое лицо.

— Что с тобой, милая?

— Ничего... Это сейчас пройдет... Я опять забыла позавтракать, только и всего...

Подошедший Морис с лукавой улыбкой передал ворох успокоившихся кружев судье Ричвуду, забрав у него собственного сынишку.

— Ваша честь, вы, помнится, расстраивались, что нельзя быть вторым крестным отцом...

— Что это вы так загадочно усмехаетесь, Морис?

— Да так... Знаете, мы, ирландцы, колдуем понемножку... Так вот, мне думается...

— Морис, прекрати! Родриго, скажи ему!

— Молчи, женщина. Морис, о чем ты?

— Я просто вспомнил... Когда мы с Гвен ездили сюда, к падре, договариваться о крестинах, было очень жарко. Гроза собиралась...

— Ну?!

— Ну, и Гвен... ты же помнишь, Гвен? Ты попила из источника...

— Морис!!!

— Я просто к тому, что твоему отцу очень хотелось стать крестным...

Гвен спрятала пылающее лицо на груди мужа, а люди вокруг смеялись и осыпали их лепестками роз.

И все они жили долго и счастливо...


Эпилог


Молодая женщина с бледным и заплаканным лицом поднялась с колен и медленно побрела к удобному плоскому камню, передохнуть. Но на камне уже сидела толстая, очень жизнерадостная испанка, вся в черном. Она приветливо потрепала молодую женщину по плечу.

— Ничего, девочка, не нужно плакать. Мадонна еще никого не оставила своей помощью.

— Да... наверное... Только это мне и осталось — молиться Мадонне.

Молодая женщина помолчала, а затем ее словно прорвало.

— Понимаете, мы ведь все перепробовали. Врачи, больницы, мировые светила... Ничего не помогало. Муж хороший человек, но ведь в бесплодии всегда виновата женщина... Он стал по-другому на меня смотреть... И все молчит. Соседка сказала, что нас, видать, сглазили, а здесь, на острове, хороший храм и добрый падре. Еще соседка сказала, что Мадонна в этой церкви особенная...

— Уж это да, миленькая, это точно. Наш источник Девы Марии славен на всю... ну, не Испанию, конечно, но округу уж точно.

— Про источник я ничего не знаю, а вот Мадонна...

— А что Мадонна? Она вообще была девицей, что она тогда могла понимать в этом деле? Просто она Пресвятая Мать, это уж да, это точно, но в твоем деле Мадонна не поможет, а вот источник...

— Но в чем дело? При чем тут источник?

— Как это при чем?! Девонька, да ведь кто из него пьет, тот в течение года рожает парня!

— Да ну, что вы такое говорите...

— Как что? Ана-Роса родила мальчика, Пакита родила мальчика, Химена родила мальчика, бесстыдница Ромина — Господь, спаси ее душу, — родила двух мальчиков, причем безо всякого мужа, да вот еще дон Родриго Альба, пошли ему Святая Мария всяческого удовольствия и счастья...

— Как, и он тоже?!

— Да не он сам, конечно, Господь с тобой! Его жена, эта беленькая! Англичаночка, но хорошая девка. Родила крепкого и здорового парня, на четыре кило с лишним. А ведь это, миленькая, только те, кого я лично знаю...