– Да, – ответила Айрис. – В семь, спасибо.

Она совсем забыла. Опять клуб, на сей раз другой, загородный клуб, где их мало кто знал.

Незнакомые люди, не знающие, что Тео мой муж, обычно удостаивают меня лишь мимолетным равнодушным взглядом, подумала Айрис, но стоит им понять, что я его жена, о, тогда совсем другое дело. Его репутация хорошо известна; к тому же он прекрасно играет в теннис и бридж, и у него неизменно светские манеры. Рядом с ним даже я становлюсь более жизнерадостной, что мне совсем несвойственно.

Но куда же он ехал с этой женщиной?

– Прекрати это! – она сама себя раздражала. – Иди прими ванну, поспи, почитай, приготовь костюм к вечеру, делай что угодно, но возьми себя в руки и прекрати это.

В стенном шкафу висело платье, купленное к торжественному обеду в честь отца. Черный бархатный лиф с низким квадратным вырезом, позволяющим любоваться открытыми шеей и плечами, которых ей нечего было стыдиться, и колье тоже было недурно – золотое с кораллами и бриллиантами, изящное и оригинальное. Юбка на белой атласной подкладке пышными складками ниспадала вниз, подчеркивая талию – лучшее, что было в ее фигуре. Следовало признать, что Леа знала свое дело. Тео настаивал, чтобы она всегда одевалась у Леа. Он любил дорогие туалеты, и она подозревала, что даже шуршание оберточной бумаги, снимаемой с коробок, доставляло ему чувственное наслаждение.

«Обед пришелся на осень, и мне бы хотелось, чтобы ты была в бархате», – посоветовал он в этот раз.

Он-то и научил ее тому немногому, что она знала о моде. Мама отказалась от всяких попыток в этом отношении много лет назад, хотя сейчас подала ей совет, которому Айрис ни в коем случае не собиралась следовать: сделать прическу a-la Джеки Кеннеди.

Айрис не успела разглядеть женщину в машине, заметила только, что у нее были длинные черные волосы, распущенные по плечам – значит, она была молода.

– Прекрати это! – снова приказала она себе. Она должна преодолеть это настроение. Должна. Она пошла в ванную и открыла кран.

– Какая-то ты сегодня притихшая, – заметил Тео, когда они возвращались домой вечером.

Верх автомобиля все еще был поднят. Откинув голову назад, Айрис могла видеть звезды, мерцающие среди деревьев по обеим сторонам дороги. Какое облегчение, что обед с его бесконечной болтовней остался позади. После дневной жары сейчас в воздухе чувствовалось дыхание осени, освежающее кожу и, казалось, делавшее ее чище. Земля отворачивалась от солнца, готовясь к встрече с зимой.

– Разве тебе не было весело? – упорствовал Тео.

– Нет, почему же, все было очень мило.

– По тебе это не заметно. Временами казалось, что твои мысли витают где-то далеко. Ты была такая безрадостная, когда все вокруг шутили и смеялись.

Она выпрямилась.

– Что ты имеешь в виду под «все время»?

– Я этого не говорил. Я сказал «временами», разве не так?

– Да я способна находить больше радости в жизни, чем любой из этих людей, с которыми мы сегодня обедали. Ну, почти любой. Ты только посмотри на звезды. Я чувствую…

– Я говорю не о звездах. Скажи мне, что случилось. Не притворяйся, что ты не понимаешь, что я имею в виду, Айрис. Почему ты не хочешь, чтобы я помог тебе?

Она не ответила. Невозможно было объяснить, что случилось, без того, чтобы не выглядеть жертвой, неуверенной в себе, сломленной.

– Не хочешь разговаривать?

– Не сейчас. Не то настроение.

– Ну как хочешь.

Всегда помни, что Тео любит тебя, сказала Анна. Она прокрутила в памяти прошедший вечер. Прогуливаясь перед обедом по территории клуба и сидя за столом, она не могла не замечать взглядов, которыми Тео обменивался с женщинами. Сверкающий взгляд широко раскрытых глаз Тео, озорной, дразнящий, восхищенный – и ответные взгляды женщин. Словно у него с женщинами – с каждой по очереди – был какой-то известный им одним секрет. Словно между ними пробегали электрические разряды, а Тео был магнитом, притягивающим женщин. Он одновременно и вызывал, и сам излучал желание.

Тео был человеком большой внутренней силы. Сила была и в его пальцах; «волшебные» пальцы, сказал сегодня этот молодой врач. Он подчинял себе, сила чувствовалась даже в морщинах, оставленных на его красивом лице годами страданий.

Герой Сопротивления, человек, познавший отчаяние и сумевший преодолеть его. Недосягаемым казался он когда-то неопытной, полной романтических иллюзий девушке, какой была она сама. Возможно, ей следовало выйти замуж за одного из ее тогдашних приятелей, за коллегу-преподавателя или бухгалтера, который за ней ухаживал. Только вот в них не было внутреннего огня, а Тео – сам огонь.

В наступившем сейчас молчании Айрис задавалась вопросом: насколько далеко заходили эти ухаживания в гостиных, доставлявшие ей столько болезненных переживаний; было ли это только легким флиртом или вело к чему-то большему, к тайным любовным утехам в течение дня? Ее бросало в жар от ярости, от душевной муки, стоило только представить его в постели с другой женщиной.

Остаток пути они так и проехали молча. Дома Тео остался внизу, чтобы послушать последние известия.

Дети уже спали, и вокруг царила тишина, тягостная и недобрая. Айрис разделась, приняла душ и уселась перед зеркалом расчесывать волосы на ночь. В голове не переставая вертелись все те же горькие вопросы: зачем он женился на мне? Потому что моя мать хорошо готовит? Гуляш или струдель сыграл главную роль?

Машинально она все водила и водила расческой по темным волосам.

Его первая жена, погибшая во время войны, была блондинкой с копной вьющихся волос. Как внимательно изучала Айрис ее фотографию. Она могла закрыть глаза и ясно представить каждую мелочь: манжеты на платье с вышивкой ришелье, короткий, вздернутый нос, темные бусы на шее. Янтарь? Аметист?

Она все еще расчесывала волосы, когда вошел Тео. В зеркале над туалетным столиком отразились его обеспокоенные глаза.

– Айрис, я знаю, ты чувствуешь себя несчастной. И ты сердишься. Было бы лучше, если бы ты сказала мне – почему.

– Со мной все в порядке, – ответила она, желая сохранить гордость в своих страданиях.

– Не похоже. Кроме того, некрасиво с твоей стороны вести себя так и не разговаривать со мной.

К горлу подступил комок. Она сглотнула, подавляя желание расплакаться, но ничего не ответила.

– Ты плохо себя чувствуешь? Заболела? – настаивал Тео.

Она сжала губы. Как будто тебе не все равно, мелькнула мысль.

– Айрис, я пытаюсь проявлять терпение. Но должен заметить, ты ведешь себя как ребенок.

Она повернулась на стуле, поняв по выражению его лица, что действительно зашла слишком далеко. Девочкой она ужасно боялась отцовского гнева, которому он, впрочем, редко давал выход. Но внешнее спокойствие Тео пугало ее куда больше.

– Ну ладно, давай поговорим, – сказала она. – Что ты хочешь, чтобы я сказала?

– Расскажи, как ты провела день, что делала?

– Ничего особенного. Встретилась с папой и мамой в клубе, а до этого ездила по разным делам. А как у тебя прошел день?

Ну-ка, посмотрим, что он скажет.

– Утром, как ты знаешь, у меня была операция, потом поехал прямо к себе в офис, перекусил за письменным столом и принимал пациентов.

Прямо в офис. Сказать ему? Или забыть этот инцидент? Что лучше?

Тео стоял, прислонившись к оконной раме, заложив руки за спину, и барабанил пальцами по подоконнику.

Он немного хмурился, словно сосредоточенно о чем-то думал.

– А по каким делам ты ездила?

– Какая разница? Покупала кое-что для мальчиков, если тебе так уж нужно знать. Рубашки, шорты, пижамы.

– В магазине на Паркер-стрит, недалеко от больницы?

– Там и в других местах. А что?

– Ты меня видела. Айрис покачала головой.

– Нет. Не видела.

– Видела. Это-то тебя и беспокоит целый день. Она вспыхнула от стыда. Этот человек мог читать ее мысли.

– Ах, Айрис, – печально сказал он. – Бога ради, то была операционная сестра. Она закончила свою дневную работу, и у нее дома больной ребенок, вот я и предложил подвезти ее и сделал небольшой крюк по пути в офис. Только и всего.

Теперь глаза ее наполнились слезами унижения. Она опустила голову, желая скрыть их, но Тео мягко взял ее за подбородок.

– Посмотри на меня. Зачем ты изводишь себя по пустякам?

– Ты солгал мне! Ты хотел это скрыть. Сказал, что поехал прямо в офис.

– Боже мой, я, что, должен взвешивать каждое свое слово? Да, наверное, должен. Мне надо защищаться от твоих постоянных подозрений.

– По-моему, у меня есть все основания для подозрений, разве не так?

– Ну вот, теперь мы снова вернемся к событиям пятилетней давности. Неужели тебе обязательно помнить все плохое, сколько бы лет ни прошло? Пора повзрослеть, Айрис.

– Почему бы тебе самому не повзрослеть и перестать вести себя как подросток, который заглядывается на каждую юбку? Как ты делал это сегодня.

Вот. Она все-таки сказала это, хотя и поклялась себе, что промолчит, и тем самым снова выставила себя перед ним уязвимой, слабой и глупой.

– Ты воображаешь себе невесть что, вроде того что утром я ехал провести время с женщиной.

– Не воображаю, а вижу, Тео. И ты бы заметил, если бы я стала заигрывать с кем-нибудь из мужчин сегодня.

– С кем, например? С этим типом в клетчатом спортивном пиджаке? Да он, поди, весит фунтов триста.

Это привело Айрис в ярость.

– А, ты считаешь, что больше я никому не могу понравиться? Что на меня может обратить внимание только толстяк в клетчатом пиджаке.

– Лучше бы тебе и не пробовать кокетничать с другими мужчинами. Я тебе шею за это сверну. Ну же, Айрис, все это так нелепо.

– Нелепо, да?

– Да нет, скорее грустно. Расходовать энергию на ерунду. Неужели ты о себе такого низкого мнения, что можешь поверить, будто я способен променять тебя на другую женщину? Да мне твой мизинчик дороже любой женщины. Я же люблю тебя, Айрис. После стольких лет мне надо повторять это? Хочешь, я докажу тебе?

Он хотел обнять ее, но она вскочила и прислонилась к стене.

– Нет, Тео, ты так легко не выкрутишься. На сей раз я не позволю.

– Из чего мне надо выкручиваться? О чем ты говоришь?

Он прижал ее к стене. Она неловко колотила его в грудь маленькими кулачками.

– Здорово! Мне это нравится! Люблю, когда ты сопротивляешься. – Он плотнее прижал ее к стене. – И ты это любишь. Я тебя знаю. – Он поцеловал ее в шею. – Я тебя знаю очень хорошо. Ну, давай, сопротивляйся, отбивайся. Объясни мне, о чем это ты только что говорила, и я отпущу тебя.

Она еще плакала, но была уже у той грани, за которой слезы переходят в смех, в легкую истерику. И еще она была в ярости от того, что ему, как всегда, удалось разогнать ее гнев. Ну не абсурдное ли противоречие. Его губы уже были прижаты к ее губам, а руки сжимали ее грудь. Он мог делать с ней все, что хотел; он делал это, и она не могла помешать ему; да, признаться, и не хотела. Черт его возьми, он всегда одерживал верх, ей никогда не удастся изменить его, заставить вести себя так, как ей хочется. Он знал, как сильно она любит его. И уже нес ее к кровати.

2

В мраморном камине в квартире на шестом этаже дома на Пятой авеню пылал не по-городскому сильный огонь. Высокие окна, занавешенные зеленоватыми шторами из Дамаска, смотрели на неприветливые деревья в Центральном парке, с которых ветер срывал остатки золотистого убранства осени.

Высокий мужчина в темном костюме и начищенных до блеска английских ботинках стоял, уставившись на огонь, позвякивая в кармане монетами и ключами. На вид ему можно было дать и пятьдесят с лишним, и шестьдесят с небольшим. У него была подтянутая фигура игрока в теннис. На красивом орлином лице, имевшем сейчас серьезное выражение, выделялись глаза цвета морской волны, создававшие удивительный контраст со смуглой кожей.

Самые красивые глаза в мире, подумала женщина, отложив «Нью-Йорк тайме» и посмотрев на него. Она была примерно его возраста, худощавая, но производящая впечатление сильной. У нее была белая кожа, широкий и низкий лоб, блестящие волосы с проседью разделены пробором посередине – по моде, которой она следовала с юных лет. В раскосых, чуточку азиатских глазах внимательное выражение. На нее приятно смотреть, хотя она далеко не так красива, как мужчина. Они любовники четырнадцать лет.

У них отдельные квартиры – он женатый человек и жил или, по крайне мере, делил квартиру со своей женой – расположенные по разные стороны Центрального парка. Она была уверена, что, в конце концов, они поженятся, потому что жена его умирала в больнице. Долгое ожидание не потревожило ее, слишком много других испытаний выпало на ее долю. Муж и сын погибли в Европе. Выжив после пребывания в концентрационном лагере, она приехала в Америку и здесь возобновила медицинскую практику. Жизнь ее была заполнена до краев.