Очевидно, демонстрация Жоржа была неправильно понята: господин де Сарр был сочтён несколько невоспитанным. Жорж был разочарован, но обнадёжен. Могло случиться и хуже, а теперь он был волен продолжать.

Суббота. Еще два дня и возвращение Люсьена положит конец их счастливым причастиям. Не теряя времени, нужно было вести предприятие к завершению. Жорж совершил серию быстрых толчков локтем: несомненно, у мальчика не должно остаться иллюзий, что Жорж не балуется грубыми шутками. Вернувшись на место, и даже прежде, чем прикрыть лицо, мальчик взглянул на Жоржа: на этот раз он выглядел заинтригованным. Очевидно, он начал подозревать, что в поведении Жоржа имелся некий смысл.

Для последнего утра Жорж придумал новый жест, который не должен был оставить ни одного сомнения у мальчика. В то время, когда они находились у алтаря, он привёл свое колено в соприкосновение с мальчиком.

На этот раз успех был полным. Вернувшись на место, мальчик уставился на своего странного Vis–à–Vis. До окончания службы их глаза не раз встречались. Жорж решил улыбнуться ему, но побоялся не получить ответа. Улыбка не оправдает его поведение, если его намерения не будут поняты должным образом. Тому мальчику достаточно разок понять всё как надо, и улыбка появится сама собой.

На Высокой мессе они соприкоснулись друг с другом. Жорж, чтобы сохранить спокойствие, периодически читал несколько строк богослужения для Семидесятницы [3‑е воскресенье перед Великим Постом или 9 воскресение перед Пасхой] — ибо, как говорил настоятель, они были «вступающими в Семидесятницу» и зеленые литургические цвета уступили место фиолетовым — в знак покаяния. Однако сердце Жоржа полнилось не покаянием, а надеждой. Это не для него в текстах этого дня излагался De Profundis [129‑й псалом из книги Псалтирь, покаянная молитва]. Его настроению больше соответствовала Аллилуйя! Хвалебная песня. Evoè Bacche!

Но что должен был подумать мальчик о сеньоре [старшем школьнике], имевшем так мало уважения к святыням, и чьё внимание — вдобавок ко всему сомнительного свойства — сосредоточилось на нём? Ну, все, что он думал о новом члене академии, так это то, что он, несомненно, узнал о нем гораздо больше, чем неделю раньше.

В очередной раз Жорж занял первое место по сочинению и был этому рад. Тот мальчик едва ли мог не гордиться тем, что является объектом интереса старшего мальчика, блистающего своими работами, одного из первых учеников из класса его старшего брата, и к тому же, обладавшего таким знатным именем. Что касается самого мальчика, то он оказался вторым в своём классе. Это место продемонстрировало большой прогресс, и Жоржу нравилось думать, что это могло быть связано и с прогрессом в сочинениях. Вероятно, это был ещё один благоприятствующий знак; знак того, что, возможно, их взаимоотношениям покровительствуют музы.

И, тем не менее, во время большой перемены Жорж был в состоянии сильнейшего беспокойства; он наблюдал за Морисом, возвращавшимся назад после свидания со своим младшим братом, что, согласно правилам, ему дозволялось делать по воскресеньям. До сих пор Жорж был рад этим визитам, ибо они казались своего рода тонкой связью с тем мальчиком. Однако, на этот раз у него появилось желание, чтобы Морис не ходил туда, ибо тот мог поинтересоваться, а мальчик мог что–нибудь рассказать о его manoeuvres. Приветствие Мориса успокоило его: тревога была напрасной, а секрет не разглашён. Но что послужило тому мотивом — стыд, или соучастие?

На причастии в понедельник утром Жорж оказался отделен от мальчика, который из–за этого выглядел удивлённым. Чтобы до него дошла причина этого изменения, Жорж повернул голову в сторону Люсьена, вернувшегося на свое место. Мальчик мог сообразить, что их интрига была такой же тайной для их соседа, какой она была для его брата. И выражение лица мальчика послужило доказательством, которое ожидал увидеть Жорж.

Стало ясно, что мальчик уже флиртует с Жоржем, но насколько осознанно? Он частенько поглядывал на Жоржа, но смысл его взглядов оставался неясен. Однако Жорж видел, что вопреки своему притворству на мессах, мальчик стал, по сути, невнимателен к ним. И Жорж заметил еще одну деталь, которая могла иметь значение. Беспорядочные локоны мальчика в то утро были превосходно расчёсаны.

На следующий день, идя к алтарю на причастие, Жоржу удалось проскользнуть перед Люсьеном, который пробормотал:

— Что это с тобой?

— Произвожу изменения, — ответил Жорж.

Мальчик, должно быть, понял, что этот манёвр требовал смелости и заслуживал награды; вернувшись на место, он улыбнулся. С какой радостью Жорж получил и вернул эту улыбку! К тому же, он чувствовал некоторую гордость, добившись своей цели, ловко выверяя степень каждого наступления. Он испытал пьянящее возбуждение от триумфа, самого желанного среди всех его побед. В своей жизни подобного он ещё не испытывал.

И одновременно это было его возвращением в сообщество. Отныне как никто другой он будет вынужден читать все богослужения, потому что теперь станет невозможным встречаться с глазами того мальчика без улыбки. Ему даже придется избегать возможности стоять рядом на причастии. Теперь, когда контакт был установлен, не имело никакого смысла рисковать и привлекать внимание, как к мальчику, так и к себе. Теперь они должны сдерживать свои чувства: важнейший этап уже был пройден.

Неделя прошла спокойно. Каждое утро глаза Жоржа и мальчика встречались, задерживались, и расставались; Потом каждый читал свой молитвенник. Жоржу приносило удовольствие выискивать пищу для любви в дневной литургии. То, что было случайной забавой, стало теперь нормой; всё божественное принимало на себя новую человечность. Слова, относящиеся к святым этого дня, он считал своими: «Ты разместил над моей головой корону из драгоценных камней», или «Приди, в твоем великолепии и твоей красоте, одержи победу и царствуй». Были ещё и другие фразы, не совсем в его вкусе: «Счастлив человек, боящийся Господа!» «Похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть». Мальчик читал те же самые тексты: но видел ли он их в том же свете? И какие из них были ему ближе?

В воскресенье наступила Семидесятница. По пути в церковь Жорж повторял те фразы снова и снова, словно упражнение в сценической речи; настоятель довольно быстро протараторил их в своей утренней речи. В честь Семидесятницы тот мальчик надел красный галстук, который производил впечатление совершенно нового. Он, должно быть, заметил, что по воскресеньям Жорж носил точно такой же, со своим синим костюмом. Он, несомненно, знал о том, что цвет, который он выставил напоказ, является цветом любви. За несколько минут до причастия он закрыл книгу и серьёзно глянул на Жоржа: он ждал минуты их встречи?

У алтаря Жорж аккуратно следовал за Люсьеном, который был, соответственно, отстранён в сторону, и локоть мальчика коснулся руки Жоржа. Белая ткань слегка колыхалась на покрываемых ею руках.

Жорж возненавидел себя за порчу своего собственного счастья размышлениями, которые не мог отогнать: разве это было чем–то большим, чем детское издевательство над младшим?

Во всяком случае, именно это предположение было воспринято Люсьеном, потому что тот никак не прокомментировал этот новый инцидент.

На этой неделе мальчик стал третьим по историческому сочинению, а Жорж — вторым в своём классе. Каждый из них потерял по одному месту. Жорж подумал о предметах последующих недель — географии, математике, естественных науках — они могут заставить его соскользнуть ещё ниже — трудно списывать, когда это может привести к оригинальной работе. По, крайней мере, ему повезло в том, что он был первым по сочинению, когда нуждался в авторитете. Теперь же это его не заботило; пусть лавровый венок учёности уступит место короне из драгоценных камней.

Когда все результаты недели были зачитаны, он повернулся, чтобы посмотреть на мальчика, и встретился с ним взглядом, потому что у них мелькнула одна и та же мысль. Отныне, они могли обмениваться улыбками и в трапезной.

В начале большого послеобеденного перерыва в занятиях, когда Люсьен ушел практиковаться на пианино, а Жорж наблюдал, как Морис собирался в свой обычный поход в юниорскую школу, он неожиданно увидел брата Мориса, входящего в комнату, и почувствовал себя жертвой иллюзии.

Морис, по–видимому, был удивлён не меньше, чем он сам: определённо, он не привык к подобному уважительному вниманию своего младшего брата. Тот отвёл старшего брата в угол двора и передал ему письмо. Пока брат читал, мальчик держал голову задранной вверх, как в церкви, как будто искал кого–то. Наконец он увидел Жорж, но посмотрел на него без улыбки.

Взгляд мальчика был таков, что Жорж не решился подойти поближе. Но когда он получил ещё один, не менее серьезный взгляд, то понял, что имелось в виду. Мальчик пришел только ради него и тем самым подтвердил победу Жоржа.

И вот Морис с выросшим нетерпением возвратил письмо назад: младший брат не захотел его дочитывать. Жоржу пришло в голову, что тот, на самом–то деле, не хочет читать его вовсе, и, должно быть, раздумывает с тревогой: «Почему он никогда не подходит? Ну что, разве ему сложно сделать так, как поступил я?».

Люсьен передал мяч в руку Жоржа. Тот бросил его в нужном направлении, а затем побежал, чтобы поймать его снова. Морис поймал его первым и поднял руку, чтобы бросить обратно, когда его младший брат выбил мяч из его руки. Этот ложный акт вредительства стал ответом на хитрость Жоржа — тот был в состоянии перехватить мяч совсем рядом с ними. Жорж кивнул головой в сторону младшего мальчика и спросил у Мориса:

— Это твой брат?

— Что? Ты не знаком с ним, хотя у вас одинаковые галстуки?

Они вдвоём покраснели, словно цвет их галстуков передался их щекам. С напыщенным и самодовольным видом Морис объявил:

— Позволь мне представить ученика младшей школы Александра, который в скором времени перейдёт в старшую школу; пятый класс, двенадцать с половиной лет, конгрегационалист Пресвятой Девы и, позор его брату, только третий по истории.

И, развернувшись к брату, продолжил:

— Представляю тебе вероятного наследника титула маркиза де Сарра и других титулов, члена местной академии и коллекционера первых мест в классе.

Они все рассмеялись. Жорж пожал мальчику руку, и прикосновение тонких пальчиков взбудоражило его. У мальчика было выразительное лицо, на котором его глаза и мысли сменялись так непрестанно, как билось его сердце. Февральское солнце своими холодными лучами создало ореол вокруг фигуры мальчика. Его глаза, которые Жорж смог наконец–таки разглядеть, были такого же золотистого оттенка, как и его локоны, и непокорная прядка волос сбежала вниз и повисла, словно пытаясь их спрятать. Мальчик отбросил её в сторону изящным движением руки.

Жорж, не осмеливаясь заговорить с ним, вместо этого повернулся к Морису и, не в силах сказать что–нибудь занимательное даже ему, произнёс:

— По–моему, ты заслужил более высокую оценку по истории.

И мальчик, чьи смеющиеся глаза блестели на солнце, посмотрел на брата, и своим ясным голосом ответил:

— Очень мило с его стороны сказать такое.

Во время прогулки Жорж был весьма оживлённым. Он почти обнял Люсьена. И попросил рассказать о самых интригующих деталях его длительных каникул вместе с Андре. Но Люсьен, снова став сдержанным, утверждал, что в рождественском письме от Андре было сказало все, что можно было сказать. Стало ясно, что он полон решимости избегать волнующих воспоминаний такого плана, и, хотя был дружелюбен, но осторожничал. Жоржу хотелось заверить его, что беспокоиться не о чем; тут нет ничего неловкого.

Воскресный сонет настоятеля был озаглавлен «Соловей»:

В спокойной тиши серебристой ночи…

Потом, во время продолжающегося чтения надгробной речи, посвящённой Николя Корне, настоятель посетовал, что чтение жаждет души и сказал чтецу:

— Давай, давай, господин такой–то, добавь немного жизни в своё чтение.

И вскоре, не выдержав, схватил книгу и принялся декламировать текст сам, как будто собрался вылететь из окна вместе с Орлом из Мо. И Жорж подумал, как же ему хочется, чтобы сегодня мальчик оказался тут, даже больше, чем в первый раз — лишь бы привести собрание к чему–нибудь более сносному. Без него академия стала не более чем жалким фарсом, и её нелепые лавры больше не обладали преимуществом, а всё, что могло быть ими пожаловано, оказалось для него скучным. Кроме того, возможно, он имел на них право: он был вторым в сочинениях по французскому и его класс, самый младший, из которого могли избираться в академию, был представлен единственным мальчиком. Конечно же, юный Мотье был явным кандидатом сюда. Почему бы не провести кампанию в его пользу, обнаружив тысячи скрытых достоинств в пяти его сочинениях? Он, Жорж, поступил в академию не только ради того, чтобы доставить удовольствие другу, но и для того, чтобы обеспечить ему членство. Эта мысль служила утешением, потому что вновь не удалось захватить для себя ни одного из стульев, и он даже убедил себя в том, что если Александр и не станет её членом, они выбрали бы скамью, где смогли бы сидеть рядом друг с другом.