Ты знаешь об этом?

За завтраком Александр улыбнулся ему; и Жорж получил удовлетворение.

У Святого престола Люсьен тут же ушёл с их пути, как только позволили обстоятельства. Александр подал знак, что имеет записку для передачи, и Люсьен поменялся с ним местами. Жоржу удалось прочитать записку в церкви. Она состояла из двух слов, написанных заглавными буквами: Я СЧАСТЛИВ.

Жорж тоже был счастлив. Но когда Люсьен попросил показать записку, он не отдал её; он уже уклонился от того, чтобы продемонстрировать ему первое послание.

— Они глупы, — заявил он, — и имеют значение только для меня.

И действительно, те глупости теперь значили для него всё. Иногда в течение дня, он повторял про себя те два послания Александра, останавливаясь на их сути. В студии, или во время урока, они врывались к нему, как внезапное солнце, или как крик петухов, который он как–то принялся описывать своим родителям.

Но ночью, когда он лежал в постели, те же слова не поднимали его настроение, а скорее убаюкивали. Они больше не были ярким лучом света, больше не были триумфальным гимном. Они были словами, сказанными очень тихо, на ухо, и поглощались его первым сном. Они были небольшим ночником, наблюдающим за его спящим духом, подобно слабому уютному светильнику, полусумраком освещавшему всё общежитие.

Жорж надеялся на пятницу, предполагая провести ещё одну экспедицию в младшую школу во время большой перемены после завтрака. Он надеялся, что в честь этого дня, Венера предоставит ему своё покровительство. Ведь тогда, в феврале, тоже была пятница — когда он впервые обратил внимание Александра на себя, толкнув его. Разве он был не прав, из–за того, что верил — только слегка — в мифических богов?

Для начала он пошел в спальню и залил свои волосы духами. Это заставляло его чувствовать себя одновременно свежо и смело.

Когда он дошел до конца коридора, где накануне у него начались колебания, он сразу же увидел напротив себя Александра, прислонившегося к дереву. Взяв небольшой камешек, Жорж бросил его в направлении мальчика, который посмотрел в его сторону с мгновенно появившимся восторгом. Тем не менее, когда он двинулся к Жоржу, это было с такой почти магической неспешностью, словно отдавая ему честь даже в походке.

— Я пришел поговорить с тобой, если это не слишком рискованно, — произнёс Жорж.

В качестве ответа мальчик сделал презрительный жест в направлении дежурного Отца: тот был на некотором расстоянии от них, играя в футбол с группой других мальчиков, его ряса сбилась на одну сторону.

— Давай отойдём под те деревья, — сказал он, — там нам будет удобнее.

Они уселись на низкий парапет, окружавший игровую площадку. Жорж был удивлен тем, что его присутствие не привлекает ни чьего внимания. Всё оказалось легче, чем он ожидал. Тем не менее, для проформы, он произнёс:

— Если нас спросят, то мы должны сказать, что я пришел к тебе по поводу Конгрегации.

— Я бы предпочел какой–нибудь другой предлог, — сказал Александр, смеясь. — Мне не хочется, чтобы отец Лозон вмешивался в наши дела.

— Это правда, он уж слишком часто вмешивался в них. Как я ненавидел его весь январь, когда он каждое утро удерживал тебя в верхней часовне!

— Ах, это! Он утверждает, что любит меня, как сына. Когда мне холодно во время перемены, я иду в его комнату, чтобы согреться, и он дает мне чашку отвара с медом. Я один из его кающихся. А вы?

— Естественно, но я не лечился его отварами. О, кстати, я бы хотел, чтобы ты назвал меня на ты; это гораздо приятнее.

— Хорошо. Ты помнишь, мой стих — который не в рифму — в моём первом письме?

…Puisque vous m'aimez

Et que je vous aime.

Потому что вы любите меня

А я люблю Вас

Там должно читаться так:

… Puisque tu m'aimes

Et que je t'aime.

Потому что ты любишь меня

А я люблю тебя.

— Но тогда я не посмел величать на ты великого поэта и академика.

— Если кто–то из нас и великий поэт, то это ты, поэтому надо, чтобы ты стал академиком. Есть ли у тебя необходимые отметки по французскому, чтобы ты мог поучаствовать в выборах? Кстати, будет очень хорошо, если спросят о моём присутствии тут: я с тобой только в качестве эмиссара от Академии.

Младший мальчик порылся в памяти, но смог вспомнить только два эссе, которые бы подошли: «Время сева», написанное в прошлом семестре; и сочинение, занявшее второе место в классе за неделю — «Смерть Гектора».

Жорж предложил помощь, для того, чтобы предварительные условия для кандидатуры мальчика могли быть удовлетворены пораньше; пусть Александр расскажет, какие будут темы, и он составит план для сочинения, или даже набросает его черновик. Мальчик поблагодарил его, но сказал, что он никогда не жульничает.

— Хотя, — добавил он, — я не очень сообразительный, как вы поняли; даже в вашей поэме есть вещи, которые я не понял. Например, что значит «Ton nom répand toutes les huiles principals»? [От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро]

— Это в библейском стиле, — объяснил Жорж, — или, вернее, стилизация под него; ты найдешь фразу в начале Песни Песней — извини, я говорю, как педант…

Он процитировал Песнь Песней и мальчик засмеялся:

— Ваша поэзия, как бы сказал наш воспитатель, пахнет лампой — масло, вы же понимаете! Но вы пахнете духами.

Однако один запах мне нравится. Однажды я заметил его у церковного престола.

— Это лаванда, — сказал Жорж.

Ни одно из любовных произведений, которые он так терпеливо расходовал, чтобы соткать свою паутину, не было потеряно. И он был рад, что смог отвертеться от обсуждения своей поэзии. Казалось, это освобождает его от мистификации, в которой он был повинен. Которая была таковой, потому что по–прежнему воодушевляла мальчика: в отличие от Люсьена, Александр ни на минуту не сомневался, что стихотворение не принадлежит перу Жоржа, а тем более, что эти слова были сказаны женщиной.

— Я знаю твое стихотворение наизусть, — сказал мальчик. — Я повторяю его перед сном ночью; и в церкви тоже, когда я смотрю на себя. К тому же, на днях, на уроке французского мы должны были пересказывать стихотворение Виктора Гюго — «Mon père, ce héros» [Мой отец герой] — меня спросили первым, и я, думая о тебе, вместо того чтобы сказать «Mon père…», сказал: «Mon Bien—Aime…» [Мой возлюбленный…, фр]. Можете себе представить возмущение. Я вышел из положения, сказав, что думал о молитве, и это были её первые слова. Это же была на самом деле правда, да? Я никогда бы не смог сказать абсолютную ложь, вы же знаете.

Он помолчал, а затем, улыбаясь, добавил:

— Если бы я знал, что ты придёшь, я бы надел свой красный галстук. Я купил его у малого из моего класса, для того, чтобы иметь одинакового цвета с тобой.

— Берегись! — произнёс Жорж. — Красный — цвет огня. Ты не боишься обжечься?

Кончиками пальцев Жорж нашёл руку своего друга, которой тот опёрся рядом с ним на край парапета. В какие–то моменты он слегка поглаживал её, до тех пор, пока эта рука не ожила, захватив его собственную, и, всей своей силой сжала её.

Позже, в спальне, Жорж дал Люсьену отчет о своём визите на игровую площадку юниорской школы. Но во всех его рассказах об Александре имелись определенные упущения: на этот раз он опустил не только комментарии к «своему» стихотворению, но и всё о рукопожатии. Жоржу не хотелось, чтобы это напомнило Люсьену, что нечто подобное произошло между ними, во время одной из проповедей Уединения.

Люсьен спросил:

— Вы договорились о свидании?

— Нет, но я снова смогу прийти таким же образом. Отец меня не видел.

— Вы странные друзья, должен сказать! Когда люди действительно любят друг друга, они не выбирают общую игровую площадку в качестве места для свидания. Я могу подсказать вам хорошее место, где можно уединиться: оранжерея на террасе над гротом с большой статуей Святого Клода. Кажется, никто об этом не знает. Андре и я частенько туда ходили.

Таким образом, Жорж столкнулся с перспективой своего первого свидания — он уже понимал, что ему непременно придётся следовать советам Люсьена. До сих пор он предпочитал не рассматривать вероятность подобного: теперь он понял, что это неизбежно. Он вспомнил оранжерею, но видел ее только снаружи. Блажан указал ему на нее, хотя, конечно же, без какой–либо идеи о том, какую пользу мог извлечь из неё его собеседник, или о том, какую пользу из неё уже извлёк Люсьен. Жорж начал задаваться вопросом, какое будущее может быть уготовано ему оранжереей. Он продолжал думать о только что сказанном ему Люсьеном и слова приняли форму видения.

Все это не мешало ему засыпать. Мысли, заполнявшие его ум, также попали во власть дремы, как их предшественники и два, и три года назад. Он приостановился на этом факте; и чтобы пролить свет на разницу между тем, что было тогда, и сейчас, сделал усилие, вспоминая какие мысли, занимали его в то время: его поцарапала кошка; столько–то и столько–то раз он был обманут в марбл; читаемый им вестерн был захватывающе интересен; пудинг на ужине был не вкусен; горничная была необычайно глупа — она, наверное, снова позабудет про сахар, когда она принесёт ему его завтрак утром?

Эти воспоминания тронули и встревожили его. Он был по–прежнему ребенком; даже если уже жил, святотатствуя, в обмане, и в запрещённой порядками дружбе.

Никогда еще Жорж с таким нетерпением не ожидал большой мессы, как в это первое воскресенье Великого поста.

Пост значил для него не больше закончившейся Шестидесятницы. Но на утренней мессе он получил записку от Александра.

Буду ладан–носителем на большой мессе. Когда я качну кадилом в Вашу сторону, то это будет для Вас.

А мальчик, только что появившийся в хоре среди других алтарников, выглядел спокойным, уверенным в себе, решительным в своём секретном союзе.

Он не исполнял церемониальных обязанностей с начала семестра, с января. Жорж сравнивал его с теми, кто участвовал в службе вместе с ним, и выглядело так, словно это они должны были прислуживать ему. Даже сам настоятель, стоявший рядом с Александром и отправляющий богослужение, казался беднягой–священником, к которому руководство этим колледжем должно было перейти в качестве достойной замены епископскому посоху.

А Александр, пожелай он этого, мог стать Папой. В прошлых столетиях он мог стать кардиналом в пятнадцать, как один из тех, чье имя было включено в список Святых, цитируемый проповедником на Уединении.

Жорж вспомнил тот день, когда он увидел, как Люсьен, держащий кадило, которое сейчас держал Александр, повернул его в сторону Андре. Тогда это потрясло его; теперь же это его нисколько не шокировало. Он повзрослел, и пришла его очередь наслаждаться дерзким триумфом. Тем не менее, он попросил Люсьена не пялиться во время церемонии каждения; он желал её всю только для себя.

Александр взмахнул кадилом в сторону настоятеля, затем в сторону нефа и младшей школы. Он развернулся к старшим мальчикам и, глядя прямо в глаза Жоржа, словно там больше никто не присутствовал и его друг был единственным господином и хозяином Сен—Клода, взмахнул кадилом в его сторону ритуальные три раза. Выражение лица мальчика при этом не изменилось; но Жорж был рад, что никто не наблюдает за ним самим; он был ошеломлён.

Тем не менее, он был благодарен Александру за то, что тот был так смел; и к этому же решил побуждать себя: завтра утром он назначит свидание с ним на шесть вечера в оранжерее.

Пересекая игровую площадку, Жорж держался поближе к стене, избегая возможности быть увиденным с первого этажа. Он беспрепятственно достиг гравийной дорожки, и самой оранжереи. Люсьен был прав; это было великолепное тайное место. Кадки, в которых были высажены апельсиновые деревья, представляли собой множество ширм. А многоярусные леса, где стояли растения в горшках, были открыты с одного края, и пространство под ними предполагало доступное укрытие в случай опасности.

Жорж стоял возле двери и сторожил. Он сомневался, что событие, на которое он надеялся, возможно. Правда, в трапезной Александр дал понять, что согласен, но ему могут не разрешить покинуть его место в студии. Или он может получить наказание. А если он придёт, через главный вход, рискуя быть замеченным? Знает ли он о гравийной дорожке, которая безопаснее, но это повлечёт за собой необходимость сделать крюк?

Шаги со стороны дорожки заставили сердце Жоржа биться сильнее. И мгновение спустя мальчик оказался там, светлый и грациозный, как если бы он материализовался на краю террасы с помощью магии. Он как всегда был спокоен и естественен, как будто его вояж был простым и обыденным делом.

Тем не менее, едва оказавшись в оранжерее, он взобрался на самый верхний ярус лесов, как будто был еще не совсем готов к тому, чтобы Жорж окажется рядом с ним. Он должен был прекрасно понимать, что эта встреча станет каким–то новым развитием их дружбы.