Жорж спал, когда почувствовал сильный свет, направленный на его глаза, и открыл их. У его постели, с той стороны, где у него не имелось соседа, он узрел Отца де Треннеса, с электрическим фонариком в руке, которым тот светил в лицо Жоржа, наблюдая за ним. Отец выключил фонарик и сел на прикроватную тумбочку — можно было предположить, что эти тумбочки были сделаны такими низкими только ради того, чтобы он мог присаживаться на них.

— Простите меня, что разбудил вас, — произнёс он. — Мы позволим Ровьеру спать дальше.

И, приподнявшись, он снова включил свет и осветил Люсьена, лежащего перед ними.

— Посмотрите, как крепко он спит! — произнёс он. — Его закрытые глаза — обитель ангелов, а его рот дышит их дыханием. Он напоминает одну из прелестных строк Мюссе:

Les lèvres des enfants s'ouvrent, comme les roses

Au souffle de la nuit…

Губы детей, открываются как розы

в дыхании ночи…

И отец де Треннес опять включил свет, словно бы желая обратить внимание Жоржа на красоту Люсьена. Мог ли он представить себе, какую важную роль в ночной жизни Жоржа в спальне во время последнего семестра играл подобный электрический фонарик? Тот фонарик посылал свет на лицо, красивее, чем Люсьена; на поэзию, прелестнее, чем у Мюссе.

Цитата Отца де Треннеса польстила Жоржу — не только своим отношением к поэзии, но призывом поверить священнику: Мюссе был не в чести у Отцов; следовательно, любой Отец, цитирующий его, демонстрировал свою терпимость. Кроме того, Жорж, не имея ничего на совести, безусловно, оценивал этот ночной визит, как дружественный, и был готов приветствовать подобное покровительство как манну небесную. Оно могло бы подстраховать его свидания, укрепив отношения с Александром. Он и его друг могли бы тогда рассматривать Отца де Треннеса в качестве союзника в противоборстве с настоятелем и другими Отцами. Все это следовало из улыбки, с которой Отец де Треннес явился очаровывать. Он опустил голову почти до уровня подушки и прошептал:

— Ты не сонный, надеюсь? Я чувствую, что нам предстоит долгий разговор. В кои–то веки, и совсем неподобающе — я заменю Люсьена.

Его слова достигли Жоржа вместе с чистым, свежим ароматом зубной пасты и туалетной воды. Жорж оказался встревожен и растерян, находясь в одиночестве и в полумраке, при том, что к нему конфиденциально обращается священник. Он представил себе Александра, выслушающего слова Отца Лозона насчёт порочных мыслей. Может, Отец де Треннес собирается порекомендовать ему какие–то особые молитвы? В настоящий момент, однако, тот молчал, как будто размышляя, как начать разговор.

— Я хотел, — произнёс он наконец, — поздравить вас с тем, что вы стали первым по греческому языку. Восхитительно. Я могу добавить, что из всех, кто стал первым в этом предмете, вы лучше других подходите для того, чтобы нести эту особую корону. Вы достойны скорее Платоновской академии [религиозно–философский союз, основанный Платоном в 380‑х годах до н. э. близ Афин в местности, названной в честь мифического героя Академа. В Академии разрабатывался широкий круг дисциплин: философия, математика, астрономия, естествознание и другие. Внутри Академии было разделение на старших и младших; основным методом обучения была диалектика (диалог)], нежели Академии Сен—Клода.

— Я ошеломлён, — сказал Жорж, улыбнувшись ему ещё раз.

Вероятно, подумал Жорж, он сможет сослаться, как на Платоновскую академию, так и на Академию Сен—Клода, когда будет участвовать в выборах во Французскую Академию.

Отец, задумчивым, почти мечтательным тоном, продолжал:

— Я очень люблю греческий и Грецию, которую хорошо знаю, как и вы, надеюсь. Эту страну вы должны увидеть: там родилось совершенство, и это совершенство в совсем другом обличье. Её скалы и источники, ее небо, ее речные берега и земли, её бесплодные горы и её оливковые сады — предоставят вам столько же знаний, сколько сам Парфенон, Дельфы или Гермес с Олимпа. Но все эти чудеса могут быть поняты только в свете, который исходит от них, и, кажется, создан ими. Так же как и среди людей, красота и непорочность всегда должны идти вместе. Сначала я уже похвалил тебя — ты это заслужил; я задаюсь вопросом, что я должен делать дальше? Сможешь ли ты подтвердить, что целомудрие в тысячу раз необходимее, чем красота?

— Конечно, да, Отец, — сказал Жорж, поражённый быстротой, с которой они перескочили от чистоты греческого неба к чистоте нравов.

— Ваша дружба с Люсьеном Ровьером кажется мне чрезмерно закрытой. Не могла ли она сбиться с пути?

Жорж покраснел. Ему показалось, что отец де Треннес зашёл слишком далеко. Тем не менее, ему удалось сохранить ясность в голосе, когда он отвечал:

— Знаете, Отец, для подобных вопросов у меня есть духовник.

— Ну, Жорж, мой юный друг, не надо обижаться на мою настойчивость. Человек хорошего воспитания и манер никогда не должен краснеть или, скорее, никогда не должен делать ничего из того, что вызовет у него румянец. Как Баярд [Пьер Терра́йль де Бая́рд, Пьер Террай, сеньор де Байяр (фр. Pierre Terrail, seigneur de Bayard), 1473–1524 — французский рыцарь и полководец времён Итальянских войн, прозванный «рыцарем без страха и упрёка»], он должен быть бесстрашным и непорочным. К сожалению, когда такое случается, когда возникают определенные проблемы, в которых начинают упрекать себя — я прекрасно знаю, что человек постесняется признаться в них, если его духовник — обычный человек. Отсюда следует, что он должен выбрать другого человека, человека из своей касты. Разве само слово каста не является синонимом целомудрия? А у чистоты, как говорит апостол [Павел], все непорочно.

Жорж вспомнил проповедника, который тоже, в своей манере, обстоятельно разглагольствовал про «чистоту», придавая этому слову этимологическое происхождение от латинского слова «мальчик». Мальчики и чистота, казалось, могли подаваться под любым соусом. Он также припомнил полный текст изречения апостола, из которого отец де Треннес привёл только половину: «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть» [Мф 15:11; Рим 14:14].

— Я понимаю мальчиков, — продолжил Отец. — И это знание позволяет мне понять греческий софизм — что снег черный. Какая видимость их откровенности! Некоторые из них будут обвинять себя, на трибунале раскаяния, что нет ничего хуже, чем слишком любить наслаждения, то же самое, что практиковаться в грехах без имени — таких грехах, которые не приемлет Павел, и как справедливо сказано — в таком количестве упоминаются среди христиан. Это, пожалуй, только для того, чтобы доказать, что Апостол Павел был прав в вопросе, что мальчики, практикующихся те самые грехи, предпочитают не упоминать о них, по крайней мере, своему духовнику.

— Я был разгневан в субботу, наблюдая ваших однокашников, возвращающихся с исповеди совершенно невозмутимыми и хладнокровными. Я увидел в их лицах не умиротворение души, а торжество порочности. И действительно, час исповеди, когда все секреты жизни этого колледжа должны обнажаться, вместо этого является часом, полным мошенничества. Мои коллеги совсем не виноваты: что может человек, который никогда не был мальчиком внутри себя, не в реальности; человек, который подавил мальчика в себе силой воли и молитв, знать о проблемах мальчика? Поводов согрешить так много — по семь раз на дню для праведников, согласно Писанию. А мальчики ведь настолько сильно отличаются от праведников! Они грешат в своих мыслях даже чаще, чем мужчины, потому что у них больше досуга и они более наблюдательны — да–да, в своих мыслях, взорах, на слуху, когда они не могут грешить де–факто.

— Вы, наверное, не читали ни Исповедь блаженного Августина, ни чего–нибудь из Святого Пётра Канизия, ни, конечно же, бенедиктинских правил Пчелы и Клюни.

— Святой Августин, дав нам некоторые указания о проступках, совершённых им со своими товарищами ещё мальчиком, добавляет следующее, что раскрывает гораздо большее: «что предполагает невинность у детей? У них её нет, Господи; мой Бог — он повторяет себя — её там нет, и даже сегодня я прошу Вашего прощения за то, что был одним из тех невинных». Он заключает пассажем, который до сих пор силён, хотя и несколько странен: о том, что, по его мнению, когда наш Господь говорит, что Царство Небесное принадлежит тем, кто как малые дети, он не выдвигает их предполагаемую невинность в качестве образца добродетели, а только их малый размер, как символ смирения.

— Итак, это то, что Отец латинской Церкви сказал об этом. Святой Пётр Канизий, живший в шестнадцатом веке, был одним из реформаторов католического образования — он еще более сокрушителен в своем признании ошибок и порочных связей своего детства; но оно, пожалуй, создаёт некоторое допущенное преувеличение святого смирения. Я ограничусь цитированием его вывода, уместного тут: «Господи, открой глаза учителей нашей молодежи, чтобы они смогли перестать быть слепыми».

— В средние века монахи Святого Бенедикта обдумали замечания Святого Августина и опередили молитву Святого Пётра Канизия. Это подтверждается правилам в их школах. Есть, например, следующее: «Там, где могут находиться мальчики, каждому из них запрещается находиться слишком близко друг к другу…» и «В классе каждый мальчик должен иметь обособленное место для сидения, а не на общей скамейке для всех». Каждый ученик никогда не находился вне поля зрения своего учителя, который ночью спал в постели рядом с мальчиком.

— В настоящее время детская невинность в моде. Здесь, как и в других странах, этот предрассудок выгоден каждому обаятельному лицемеру ради получения безраздельной власти. Правила, как и законы, единодушны в продвижении их замыслов, в их параграфах знаменитая Maxima debetur Puero reverentia [Один из малых сих; лат.]. Эта формула, которой мы обязаны Ювеналу, как вы знаете, резюмирует моральное учение по проблеме детства, которое Христианство унаследовало от языческого мира. Возможно, вы читали других греческих и латинских авторов помимо Сен—Клода. Если же нет, то вы будете склонны верить, в след за достойным Ювеналом, что дети древности, были такими респектабельными, что оказались достойными особого уважения. Тем не менее, хотя я намекнул вам без излишнего стыда, каким было детство двух великих святых, я должен со стеснением рассказать о детстве одного из величайших людей древности. И не будем винить природу за все эти страдания: все по вине первородного греха.

— Все это, мой дорогой Жорж, послужит для того, чтобы показать вам, как хрупка добродетель целомудрия. В житие Святого Бернардина Сиенского мы можем прочесть, что «никто, кому Бог не предоставит дар целомудрия, не сможет стать целомудренным». Но он говорит также о том, что делать перед тем, как Он поспособствует нам с этим даром. Он требует, чтобы мы просили этот дар у Него. И даже задавшись этой целью, мы должны быть способными просить это и знать, как просить его.

— Такая основательность довольно непосильна для мальчика Вашего возраста. Если вы останетесь в одиночестве, я имею в виду — без помощи против себя или других, вы поддадитесь. Необходимо, чтобы внимательный и дружелюбный глаз следил за вашим сердцем. Я предоставлю Вам такой глаз.

Он улыбнулся своим словам, и поднялся.

— Спокойной ночи, — произнёс он, пожимая руку Жоржу. — Естественно, что предложение, только сделанное мной вам, в равной степени относится и к вашему другу. Давайте станем тремя друзьями.

Люсьена, казалось, позабавило, когда Жорж повторял весь этот вздор, но как только Жорж объявил о своем намерении повеселить этим рассказом Александра, то он посоветовал быть осторожным. Это касалось только их и больше никого. Они были достаточно взрослыми, чтобы ответить, и никого не бояться. Но Александр не смог бы понять значение их интереса в налаживании отношений с отцом де Треннесом. И интерес этот был, несомненно, пикантен: один из их воспитателей вывернул наизнанку правила ради их же блага — правила колледжа Сен—Клода — вопрос, более важный для них, чем что–то о Пчеле или Клюни. Они, по–видимому, получили наглядный урок о доктрине двусмысленности, которую обсуждали на уроке французского, когда изучали Provinciales [«Письма к провинциалу» — сборник из восемнадцати писем Блеза Паскаля полемического характера, опубликованных в 1656–1657 годах].

Однако они согласились, что будут, насколько только возможно, поддерживать эту маленькую интригу вместе и сообща. Если один из них будет разбужен священником, то он должен суметь разбудить друга. Что же касается предложения Отца выслушивать их исповеди, то они должны очень сильно поблагодарить его за это.

Время перед сном показалась им полным тайн. После молитвы они заговорщически посмотрели друг на друга, упреждая события этой ночи. Жорж почувствовал волнение, когда отец де Треннес тихо прошёл рядом с его постелью, постукивая чётками об пуговицы рясы. Звуки затихли; он мог видеть тень Отца, вытянувшуюся на дальней стене. Воздух в спальне, казалось, был наполнен мыслями, которые он пробуждал. Здесь был человек, который знал Грецию — отечество «Александра, сын Филиппа»; следовательно, его престиж в глазах Жоржа был огромен. Отец воочию видел те статуи и здания, которые были на иллюстрациях в «Мифологии» и в «Истории античности». Может быть, однажды ночью он даже заговорит об Амуре Фесписа. Он должен был видеть эту работу в Ватикане, если допустить, что на своём пути в Афины он достаточно долго пробыл в Риме; в таком случае Жорж изобретёт трюк, чтобы развернуть их разговор в эту сторону, даже если это коснётся самого Папы Римского.