Жоржу стало жаль, что его мысли отвернулись от своей исключительной занятости Александром. Но, по крайней мере, он знал, что ему не суждено даже в малом изменить своему другу. Разве не сам мальчик сказал, говоря о Люсьене, что есть друзья, а есть друзья, а Отец Лозон — что есть поцелуи, а есть поцелуи? Его общение с Отцом де Треннесом чисто интеллектуальное; несмотря на личные притязания священника, сердце там не участвовало. Отец де Треннес пришёл на смену Марку де Блажану, чье мнение о школьниках фактически стало предвестником мнения Отца. Более того, поскольку Александр принял идею дружбы между Жоржем и Люсьеном, которая обладала реальной ценностью, то он должен был безоговорочно принять и другую, у которой такой ценности не было.

Жорж был удивлен, когда проснулся утром в то же время, что и все остальные. Ночной визит не состоялся. Кроме того, в течение дня отец де Треннес не обращал ни малейшего внимания, ни на Люсьена, ни на Жоржа. К вечеру их любопытство разгорелось ещё больше. Будучи не в состоянии говорить, тем не менее, они заснули очень поздно. Жорж был готов держать пари, что Отец придет этой ночью, но у Люсьена было точно такое же мнение.

Проснувшись утром, они поняли, что ошиблись. Они были почти разочарованы. Почему Отец, после всех своих авансов, отстранился, вылив ушат холодной воды на их ожидания стать допущенными к раздаче сокровищ эрудиции?

В четверг, во время занятий в студии после возвращения с еженедельной прогулки, Жорж, записывая свой рассказ о ней, остановился, поняв, что собирается вновь увидеться с Александром. Этого хватило, чтобы заставить его позабыть, по крайней мере, на день, красноречие и молчание Отца де Треннеса. Он вновь вернулся в другой мир, в котором Отец не мог предложить ничего, кроме разрешения выйти из комнаты, которое он тут же и попросил.

Тем не менее, Жорж поздравил себя с тем, как проявляет сдержанность, ограничивая число своих свиданий с Александром: он подумал, что их число следует как–то умерить, пока он будет выпрашивать благосклонность у человека, одновременно такого умного и настолько эксцентричного. Любая сделка с ним повлечет за собой слишком много превратностей, которые могут обернуться к лучшему.

Жоржу пришлось проявить твёрдость: в пятницу Александр умолял о двух еженедельных свиданиях, как это было в начале их общения; но, Жорж, следуя своего рода интуиции, принципиально настоял только на одном, и переназначил его на четверг — идея пришла после того как их духовник выказал ему неудовольствие.

Александр прибыл в оранжерею всё ещё возбуждённым от удовольствия, полученного вследствие экспедиции второй половины дня. Его волосы были довольно растрёпаны. Наслаждаться причёсыванием — процесс отныне стал неизменной чертой их встреч.

Его класс проводил урок ботаники в лесу. Он сказал Жоржу:

— Цветы я собирал для вас. Когда я выбирал их, то говорил: «Эти фиалки для него, и эти лилии из долины, и эти красные луковицы — для него». А вот и они!

Он вытащил небольшой букетик из кармана.

— Жаль, — продолжил он, — что они немного завяли. Там среди них ещё веточка глицинии. Я сорвал её на обратном пути, рядом с колледжем.

Гиацинт и глицинии были действительно ben trovato [хороши, итал.]; получилось так, словно мальчик догадался, что именно эти цветы в другой оранжерее были вложены в конверт с его письмом. Жорж рассказал ему об этом, и, поскольку пришлось весьма кстати, поведал легенду о красавце Гиацинте, из которой и пошло Апполоновское название Гиацинта.

Смеясь, Александр сказал:

— Мы назовём эти красные луковицы гиацинта Жоржианами. Я очень хорошо разбираюсь в ботанике; так же хорошо, как вы разбираетесь в мифологии. Вы рассказали мне, что такое гиацинт, но знаете ли вы, что такое Тараксакум [Taraxacum — одуванчик, лат.]? Ну что, язык проглотили? Это одуванчик. В своей тетради по ботанике я записал их латинские имена красными чернилами, чтобы лучше запомнить.

— Красный, конечно же, наш цвет. Кстати, я почти забыл поздравить тебя с именинами — на третье мая в соответствии с мартирологом приходится день Святого Александра. Я должен подарить тебе букет. А тебе следует заняться с цветами риторикой. Ой, кстати, я обнаружил в своём молитвеннике, что 11 сентября, твой день рождения — это праздник святого мученика Гиацинта. Так что ты гиацинт в обеих наших религиях.

— Да, но в обоих случаях проливается моя кровь. Может быть, поэтому красный — мой цвет? Мне следовало дважды подумать, прежде чем выбирать галстук как у тебя.

Жорж улыбнулся.

— Цвет имеет другое значение, на самом деле, даже два. Я сделал что–то вроде аллюзии, по поводу нашей первой встречи. Песня Песней — я всегда говорю с тобой о ней! — учит нас, что «любовь есть Огонь и Пламя», то есть, она красная. Кроме того, в Библии, грехи всегда багровые — помнишь, какой текст цитировал проповедник? Любовь или грех — этот выбор встал перед нами; мы выбрали лучшее.

— Но мы не выбирали из этого. Мы выбрали дружбу.

— Разве название слова имеет значение? Это значит быть привязанными друг к другу. В записках, в своём гимне, и в письме ты говорил, что любишь меня.

— Я написал это. Я не говорил этого.

— Но ты так считаешь — вопреки себе, ты покраснел. Ещё один красный — цвет признания. Но я еще не закончил со Святым Александром.

— Вчера на медитации я обрадовался, когда настоятель заговорил о «великом Папе, Святом Александре [Александр I, Папа Римский с 105 (107) по 3 мая 115 (116). Почитается как священномученик, память в Католической церкви 3 мая, в Православной церкви 16 (29) марта.], который управлял Церковью в царствование императора Адриана». Ну вот, в то воскресенье, когда ты кадил на меня, я, помнится, подумал, что ты смог бы стать Папой, если бы захотел. Я понятия не имел, что ты уже им был. В Римской истории, которую мне одолжил настоятель, я прочитал, что у императора Адриана был юный фаворит по имени Антиной, прославившийся своей красотой, как сам Александр — Александр Великий, а не великий Папа. И в честь Антиноя были возведены храмы, после его смерти, как и Гиацинту. И я подумал, что если бы я был Римским императором, а ты моим другом, я бы построил храм в честь тебя, но во время твоей жизни, так что ты стал бы богом на земле. Это лучше, чем быть Папой. Были ещё мысли во время медитации: Антиной заставил меня полюбить Святого Александра, как Александр заставил меня полюбить Алексиса из одной эклоги Вергилия.

— Ювенций, Антиной, Алексис, Гиацинт, — сказал Александр, загибая пальцы. — Нас уже четверо.

Жорж и Люсьен находились в комнате Отца де Треннеса. Тот всё ещё держал в руке розу. Она была нужна для того, чтобы они вдохнули её аромат — таким образом он будил их. Жорж был первым, кого подвергли подобной романтической процедуре, и потом он наблюдал, как та проводится над Люсьеном. Мюссе писал, что детские губы «раскрываются ночью, как розы»: Отец де Треннес раскрыл ночью розой их глаза.

Затем он попросил двух мальчиков присоединиться к нему в его комнате для разговора — там им было бы наиболее удобно. Как могли они отказаться? Он призвал их не производить шума, и привести в порядок кровати так, что их отсутствие не заметили. Они надели тапочки, но, увидев, как они надевают куртки на свою ночную одежду, он попросил их остаться, как они были, в одних пижамах; если им станет холодно, то можно будет включить электрический радиатор. И теперь, оказавшись тут, они по–прежнему чувствовали очень большое удивление.

Отец поместил розу в вазу и сказал, улыбаясь:

— Rosa mystica, роза из наших тайн.

Он осторожно закрыл зашторенное окно, которое выходило в спальню. Его кровать была не смята. Помимо туалетного столика с рядом стоящих на нём стеклянных бутылок и колб, имелась портативная резиновая ванна. На столе возле лампы находились три стакана, бутылка с каким–то ликером, и пакет печенья. Приглашающе выдвинув вперёд два стула для своих гостей, Отец уселся перед ними в плетеное кресло.

— Позвольте мне напомнить, — произнёс он, — слова псалмопевца: «Как хорошо и сладко жить вместе с нашими братьями!» — habitare fratres in unum [Братья живут в единстве, лат.]. Это было любимым изречением тамплиеров; и их преследователи интерпретировали его против них, находя в нём отвратительный смысл. Любому великому братству следует ожидать, если уж не фактического преследования, так клеветы. Я привел вашу пару сюда для того, чтобы обезопасить наши признания. Нам тут не только удобнее, но и безопасно. Я проверил, кровать за кроватью, чтобы убедиться, что все спят. Кроме того, это время выгодно для нас, это время первого и самого крепкого сна. Тем не менее, придвигайтесь ближе ко мне и говорите тише.

Мальчики передвинули свои стулья вперед, пока их колени почти не соприкоснулись с его коленями.

— В течение дня, — продолжил Отец де Треннес, — я должен был, как вы видели, придерживаться аналогичных мер предосторожности. Я не должен был говорить с вами, теми, кто меня интересует, но вёл множество разговоров с теми, кто может позабавить, но меня не интересует — я имею в виду ваших сеньоров [учащихся старших классов], которые считают себя уже мужчинами, и ваших юниоров, которые ощущают себя еще детьми. Таким образом, вы будете испытывать, даже ещё острее, чувство превосходства над всеми остальными; и, к тому же поймёте, что истинный триумф держится в секрете.

И добавил, снова улыбнувшись, — В доме Отца Моего обителей много.

Он поднялся, откупорил бутылку и разлил ликер по стаканам.

Жорж задал ему несколько вопросов о Греции: каковы тамошние люди, гостиницы, еда, дороги и по–прежнему ли возможно найти прекрасные произведения скульптуры, выставленные на продажу. Отец де Треннес отвечал очень дружелюбно. Он также пообещал им заказать томик поэзии Мюссе — Люсьен заявил, что любит её, так как, согласно Жоржу, именно ему выпала честь напомнить об этом Отцу.

— Я вижу, и рад это узреть, — заявил Отец, — что вы ничего не таите друг от друга, хотя я заметил, что вы держитесь обособленно от других мальчиков. Такая близость, с одной стороны, и осторожность с другой — именно то, что всегда привлекает и располагает меня.

Он передал своим гостям по последнему стакану ликера, а затем отодвинулся, непринуждённо их созерцая.

— Я тут подумал, — заявил он, — что ваши пижамы вас не устраивают так, как могли бы. Та, что на Люсьене, лучше подойдет Жоржу, потому что Жорж более худой; пижама Жоржа будет лучше выглядеть на Люсьене, который коренастее. Поменяйтесь завтра пижамами. Как говаривал Пифагор: между друзьями всё имущество общее.

Он посмотрел на часы и сказал:

— Я должен помнить про свой отдых. Вы покинете меня, и вернётесь в страну сновидений. Ах, как мне хочется узнать, кто из вас и что будет видеть во сне! Может быть завтра, вследствие моей идеи, Жоржу будет сниться Люсьен, а Люсьену — Жорж.

Он внимательно проследил за выражением их лиц, как в свой первый ночной визит, и сказал:

— Не забывайте, и я никогда не перестану повторять, что непорочность, в глазах Божьих, это рассвет красоты и украшение детства, но также часто, это единственное, чем они не обладают. В вашем возрасте, то есть в те же четырнадцать, святой Николай Толентинский удержал своё целомудрие только с помощью цепей, железных ремни и власяницы, постясь четыре раза в неделю, и ложась спать на голую землю.

— Давайте, любыми средствами, окажем честь тому, кто не дал повода лукавому восторжествовать над собой. Тем не менее, мы должны помнить, что путь к покаянию всегда открыт для тех, кто оступился. Чистота сердца всегда может быть восстановлена, и это то, что имеет значение. И в великой душе имеется самый настоящий разгул порочных страстей, предполагающий снисхождение благодати и очищения. Не отчаивайтесь; вы сможете, в омуте вашего несчастья снова обрести Бога, через меня.

В воскресенье труппа прибывших актёров давала в большом зале представление о Полиевкте [Полиевкт Мелитинский, правильнее Мелитенский — святой, был первым мучеником в армянском городе Мелитене], христианскую трагедию. Жорж был не очень высокого мнения об этой пьесе, входившей в учебную программу его курса и обильно снабжённой комментариями Броненосца. В этом вопросе Жорж имел такое же мнение, как и по поводу Отеля Рамбуйе. Ему не особенно хотелось получать урок драматургии, хотя он надеялся на роль в пьесе Les Plaideurs[Сутяги — комедия в трёх действиях, написанная в 1668 г. и опубликованная в 1669 г. Жаном Расином, французским драматургом], которую старшеклассники готовили для церемонии вручения призов. И, тем не менее, он был в восторге: Полиевкт даст возможность увидеться с Александром, а Les Plaideurs предоставил бы ему шанс похвастаться, и, вероятно, явно лучший, чем академические церемонии прошедшего марта.

Были приглашены господа кюре из окружающих приходов. Когда они гуськом вошли в зал со своим деревенским внешним видом и дородными формами — это позабавило юную аудиторию. Они заняли первый ряд перед академиками с последнего собрания, славно делившими ряд с кардиналом; недостающие на этот раз кресла были принесены из комнат настоятеля. Сидя несколькими рядами позади кюре, Жорж мог узреть перед собой светлый затылок Александра.