На вечерне за панегириком Сен-Клоду последовало шествие к гроту, где была установлена статуя этого святого. Гимн в этот день звонили громко и чётко:

Хвала тебе, достойный и почитаемый Отец!

Обрати глаза свои, О, Клод, на сыновей твоих!

Процессия остановилась на открытой террасе у оранжереи, грот располагался под нею. Александр, первым делом, обратил внимание Жоржа на апельсиновые деревья, вынесенные наружу для украшения террасы. Епископ Пергама опередил сопровождавших его диаконов; затем, задрав голову, словно разглядывая террасу, он возжелал благословения этому почитаемому месту. Жоржу пришло на ум, что год назад Андре и Люсьен видели то же самое.

Через день Жорж и Александр снова встретились в оранжерее. Они поговорили о двух своих случайных и неожиданных встречах. Александр выглядел задумчивым. Он раскрыл и принялся изучать свою ладонь. Потом спросил у Жоржа:

— Ты веришь в гадание по руке?

— Да, если оно предсказывает приятное.

— После обеда на прогулке один парень из моего класса, знающий как это делать, погадал мне и сказал, что я умру молодым.

— Идиот! Я думаю, что он ревнует тебя, и сказал это, чтобы тебя расстроить. Забудь об этом. Это все чушь. Вольтер говорил, что умрет молодым. На самом деле, он умер, когда ему было больше восьмидесяти!

Он схватил руки мальчика, и, наклонившись, как будто рассматривая, поцеловал их. И сказал:

— Это — заклинание, откладывающее твою гибель!

Александр поступил ради него почти таким же образом, в случае с догорающей спичкой, когда сам Жорж находился под влиянием суеверий.

Настроение Александра снова поднялось, и он рассказал Жоржу, что должен играть роль пажа в Ричарде Львиное Сердце/: это была короткая пьеса, включавшая в себя несколько песен, которыми юниорская школа должна внести свой вклад в общий праздник дня награждений.

Они поздравили себя за эту новую благосклонность, оказанную им судьбой. Репетиции смогут предоставить им многочисленные возможности видеться друг с другом. Они почувствовали себя под защитой самих себя, выхлопотавших им их роли.

Они были незаменимы для этого благонравного учреждения. Кажется, что ни один праздник, религиозный или светский, не обходился без них. И даже если отец Лозон всё ещё не перешёл на их сторону, то он не мог не считать, что явно запаздывает за событиями. Кроме того, он, вероятно, думал: раз праздники проходят у всех на виду, то им можно позволить возобновить узы дружбы, так как в новом учебном году они оба окажутся в старшей школе.

Александр уже видел свой костюм для пьесы: красный камзол, белые рейтузы, шляпа с перьями. Он обрадовался красному камзолу, предпочтя его мантии певчего.

— Я буду носить твой цвет, — заявил он. — Я могу быть твоим пажом, так как ты дворянин! Ты знаешь, я никогда не думал об этом раньше, с тех пор, как мы встретились — я имею в виду, что ты можешь быть благородным, то есть, с тех пор, как ты перестал быть «де Сарром» и стал «Жоржем». Как хорошо быть аристократом.

— Совсем не так, как быть красивым, мой прекрасный паж!

— Я думаю, что у тебя есть герб, как Ричарда Львиное Сердце.

— Да, но у меня он менее устрашающий! Просто слабый маленький огонёк посреди сухих веток.

В следующее воскресенье, 11 июня, во второй половине дня, ровно за месяц до каникул, у них состоялась первая репетиция Les Plaideurs. Так как риторы и философы были поглощены подготовкой к экзаменам, большинство актеров было набрано со второго и третьего курсов. Жорж играл Леандра, Люсьен — Изабель. Последняя часть кастинга оказалась триумфальной для Жоржа. Он согласился на роль сразу же, как только её ему предложили; но затем начал сомневаться, так как было неизвестно, кто играет Изабель. Префект, являвшийся постановщиком пьесы, колебался между несколькими хорошенькими мальчиками с четвёртого курса. Жорж попросил Люсьена предложить себя на эту роль, и его предложение было принято. Жоржу не хотелось произносить милые комплименты в отношении кого–либо, даже ради самого Расина, ведь к некоторым из них мог приревновать Александр. С Люсьеном же подобное не имело значения; это попросту могло стать еще одной проказой.

Монахини колледжа приступили к переделке костюмов, должнущих соответствовать актерам. Жорж оказался доволен своим бело–золотым одеянием, как Александр — своими камзолом и рейтузами. Он выбрал себе прекраснейший парик, который только смог отыскать, и, вопреки всем прецедентам, убедил Изабель надеть темно–рыжий парик.

Во время первой репетиции Жорж представил себе Александра, снова купавшегося вдали в реке, пока ему не стало жаль, что он таится. В силу вступил новый распорядок; душ заменялся купанием в реке. Но, принимая во внимание неразбериху прошлого раза, старшеклассники должны были ходить по четвергам, а юниоры по воскресеньям. Жорж и Александр обменялись обещаниями всегда купаться на том месте, где они столкнулись друг с другом в понедельник Пятидесятницы.

Встретившись, как обычно, в четверг, они обсуждали каникулы. Они были полны решимости не допустить возможности не видеться друг с другом в течение трёх месяцев. Оба знали, что их семьи собираются поехать к морю в конце июля, но не знали, куда именно. Это следовало выяснить как можно скорее. Жорж сказал, что уверен в своей возможности убедить родню поехать туда, куда он захочет. Андре и Люсьену удалось аналогичное предприятие прошлым летом; он, безусловно, сможет проделать то же самое. Ему, получившему такое количество наград и призов, домашние не смогут ни в чём отказать. Он уже видел себя вместе Александром среди морских волн.

— К тому времени, — заявил он, — я должен научиться плавать. Ты уже умеешь плавать. Мы сможем уплывать вместе далеко в море. А потом часами лежать на песке под солнцем.

— Да, — сказал Александр странным голосом, — и мы обменяемся купальниками.

Эта фраза, завершившая разговор, впечатлила Жоржа. Он ничего не сказал об этом своему другу, но в ту ночь, в постели, он продолжал думать о ней. Она показалась ему отправной точкой не в сторону дружественного моря, а к тем «опасным морям», которые он заметил на карте Любви. Ему вспомнилось предложение Отца де Треннеса об обмене пижамами с Люсьеном. А тут мальчик, которому еще не исполнилось и тринадцати, задумался о том же самом! Быть может, это воспоминания об их встрече на реке разбудили его воображение, и, возможно, слегка его перегрели?

А может, это предположение возникло из–за оранжерейной, в буквальном смысле, атмосферы, в которой развивалась их дружба, и созревали их планы? Отец Лозон не ошибся; все, что таится — слишком легко может принять весьма нежелательный оборот.

В процессии Торжества Пресвятого Тела и Крови Христовой два друга не были рядом, не исполняли они и обязанности мальчиков–певчих. Какой же по счёту была эта процессия! Однако, она, как и Молебственные шествия, по крайней мере, наделяла индульгенциями; шествие в День Святого Клода не предлагало ничего, кроме собственной добродетели и хвалебного отзыва об этом.

Они шествовали через деревню. Далее их путь был усеян низким, цветущим ракитником и Жорж получал удовольствие от мысли об Александре, ступающем по этой благоухающей дороге.

На их маршруте были подготовлены несколько мест для остановки, на расстоянии от строений. Двери коттеджей скрывались за ветвями цветущей дикой вишни, и были украшены папоротником, сквозь который виднелись прибитые для просушки кроличьи шкурки. При каждом окроплении крестьяне выдвигалась вперед, пытаясь заполучить несколько капель святой воды на свои руки, которые они потом благоговейно целовали. Когда они проходили мимо, старые женщины встали на колени, подложив под них свои косынки. Только один толстяк стоял, заложив руки за спину, и тупо смотря на их шествие.

На обратном пути разразилась самая необычная какофония, которую когда–либо слышал Жорж. Воспитатель младшей школы заставил своё отделение запеть Sacris solemniis [гимн, написанный Фомой Аквинским для праздника Тела Христова], в то время как его коллега из старшей школы подал сигнал играть Lauda Sion [последовательность, положенная для мессы Праздника Тела и Крови Христовых, написанная Фомой Аквинским около 1264 года, по просьбе Папы Урбана IV для новой массы этого праздника]. Тем временем хор начал петь Pange Lingua [католический гимн, написанный Фомой Аквинским для праздника Тела Христова]. Момент сумбурной дисгармонии продолжился, когда юниоры принялись за Lauda Sion, тогда как старшеклассники решили уступить и запели Sacris solemniis, а хор продолжил петь свой гимн. Излишне говорить, что все они упорствовали, пытаясь сохранить неразбериху как можно дольше, в то время как капельмейстер носился взад–вперед между отделениями, пытаясь установить согласие, и убрать раскол в хоре, половина которого выбрала гимн старшей школы, а другая — гимн младшеклассников.

Четверг: мальчик пришёл таким же задумчивым, как и в прошлый раз. Жорж спросил у него, по–прежнему ли его мысли занимает хиромантия.

— Мне стыдно за то, что я сказал вам в прошлый раз, перед тем, как мы расстались. Мы не будем меняться купальниками, на каникулах.

Жорж улыбнулся: он был рад, что его друг понял и исправил свою ошибку.

— Неудивительно, что ты мне так нравишься! — заявил он. — Признаюсь, я был совершенно потрясен твоим предложением, но сомневался, что ты действительно понял его значение.

Александр тоже обрадовался. Их прошлый разговор о вещах, о которых не следует знать, или, по крайней мере, не следует делать, успокоил его настолько, насколько взволновал Жоржа; а теперь он успокоился и насчёт себя тоже. Теперь ничто не могло бросить тень на их дружбу.

— Я придумал кое–что получше, — сказал он. — Мы вдвоём купим одинаковые красные плавки, и отличим их друг от друга с помощью метки, например, вышитого цветка или монограммы, как у тебя.

— Ура красным плавкам! — воскликнул Жорж. — Это традиционная униформа борцов. Но мне приятно, что ты заметил мою монограмму, хотя она точно такого же цвета, как сами плавки.

— Я замечаю все, что с тобой связано. Всякий раз, когда мы собираемся встретиться, я забавляюсь, держа пари с самим собой, будешь ли ты в голубой рубашке с красным галстуком, или в только в одной белой, или бежевой, или розовой, или серой — я знаю все твои рубашки наперечёт. Я предпочитаю синюю, она больше всего тебе подходит.

— И ты в синем более элегантен, — сказал Жорж, — и ничего не подходит тебе лучше твоих голубых плавок.

Александр поднял палец к губам, призывая к молчанию.

— Тише! — произнёс он.

В воскресенье Пелион снова громоздился на Оссу [крылатое выражение из греческих мифов: Кроносу наследовал его сын Зевс. Это не понравилось титанам, и они пошли войной на Олимп — место пребывание Зевса. Чтобы добраться до Олимпа, они взгромоздили одну на другую горы Пелион и Оссу (горы эти и впрямь есть в Греции), но проиграли бой. Зевс сбросил их в глубь подземного царства — Тартара.]; то есть, отмечались одновременно именины настоятеля и Праздник Святейшего Сердца Иисуса [в Католической церкви — праздник, посвящённый почитанию Святейшего Сердца Иисуса Христа. Отмечается в пятницу, на восьмой день после праздника Тела и Крови Христовых и на двенадцатый день после Дня Святой Троицы]. Это произошло вследствие своего рода подтасовки: имя настоятеля было Жан, так что его именины приходились на 24е число, которое падало на субботу, но они были перенесены на следующий день, и сочетались со Святейшим Сердцем, празднование которого в действительности попадало на пятницу. Великий поход, традиционно проходивший в день именин настоятеля, был отложен до следующего четверга. Все, что было связано с настоятелем, влекло за собой такие осложнения.

В студии старшеклассников представитель курса философии, выступая качестве оратора, поздравил и передал их добрые пожелания, как это было заложено правилами. Настоятель ответствовал своим ученикам пожеланием «того внутреннего пламени и света», символом которого является Храм Рождества Предтечи. Затем он отправился в студию младшеклассников, чтобы услышать и произнести тоже самое.

Жорж размышлял о лекции по религиозной астрономии, которую вчера произнёс настоятель — в настоящий день Рождества Иоа́нна Предте́чи [один из христианских праздников, установленный в честь рождения сына у престарелых родителей — праведных Захарии и Елисаветы, впоследствии ставшего Иоанном Крестителем (иначе именуемого Предтечей). Празднуется 24 июня]. Следующий день, сказал он, будет отмечен зенитом годового хода Солнца; после этого оно начинает снижаться. По этому поводу Иоанн Креститель сказал: «ему должно расти, а мне умаляться». И, в самом деле, Рождеством Иисуса, к которому Иоанн Креститель был началом, открывается период, когда солнце снова начинает подниматься.

А Жорж подумал: «моё Солнце, мой собственный спаситель, тоже поднялся над моим горизонтом во время Рождества, но оно никогда не опустится».