— Не утруждайте себя, не приходите ко мне на исповедь. Этот особый преступный обман зашёл уже слишком далеко. Я передаю руководство над вашей совестью вам, если я, по правде говоря, когда–нибудь осуществлял его. Поверьте мне, это настоящее горе, ужасающее меня, что я таким образом должен отказаться от вас, но я не позволяю себе обманываться более одного раза. Оставляя вас в Божьих руках, я продолжу молиться Ему, чтобы Он просветил и спас вас в трудную минуту, с помощью тех средств, которые Он изберёт.

— В остальном, касательно лишь светских аспектов этого дела, то у вас нет нужды излишне беспокоится. Я ничего не скажу ни монсеньору настоятелю, ни кому–либо еще. Но, само собой разумеется, я обязан предупредить ваши семьи о том, что вы и юный Мотье можете предпринять какие–либо попытки любого рода, войти в контакт друг с другом. Поймите, я требую от вас только одного: не возвращайтесь сюда в следующем году.

Вопреки соображениям Люсьена, Жорж предвидел требование, представлявшееся ему неотвратимым. Его случай имел в основе ту же природу, что и у Отца де Треннеса. Настоятель разорвал свою дружбу с человеком, злоупотребившим его доверием и отошедшим от его принципов, имевших для него значение. Отец Лозон не стал оказывать ему большего милосердия; к тому же, он мстил за себя и за Бога. Кроме того, он невольно мстил и за Отца де Треннеса.

Следовательно, Жорж был понижен до уровня мальчика, которого выгоняют из школы; имелась большая разница между представленным положение дел и реальностью. Он был удивлен тем, что не разрыдался. Хотя его ясная выдержка не омрачилась его страданиями. Вместо этого она подсказала, что он мог бы сделать последнее усилие в попытке смягчить сердце своего противника. Он вынул носовой платок, надушенный им утром, и нарочито поднёс его к глазам.

— Умоляю вас, — произнёс Отец, — избавьте меня от этой комедии. Ваши слезы ложны. Единственная истинная вещь в вас — этот аромат. Там, в горах, вы открыли мне окно в своё сердце. Сквозь него я увидел ложную гордость, лицемерие, и даже более серьезный порок. Как мне жаль будущего маркиза де Сарра!

Жорж сделал вид, что вытирает нос, а затем хладнокровно убрал носовой платок в карман.

Отец Лозон продолжил:

— Мне остаётся лишь сообщить о планах, которые я совершу в течение последних нескольких дней семестра. В конце последнего семестра я уже предпринимал определенные шаги, чтобы справиться с вашим соучастником; само собой разумеется, что эти меры будут соблюдаться строже, чем когда–либо. Я поработаю над ними и для вас. Ни при каких обстоятельствах вы не сможете отлучиться из своей группы. Во время больших перемен, будьте так любезны, не ходите на фортепианную практику — просьба пожертвовать несколькими минутами гармонии едва ли чрезмерна. Во время занятий в студии не должно быть никаких визитов к вашим учителям; если у вас появятся какие–нибудь вопросы к ним, расспросите их в конце урока. На репетициях Les Plaideurs вы не сможете покидать ваших компаньонов.

— Ваш воспитатель получил указание не выпускать вас из комнаты в одиночку. Чтобы сохранить ваше лицо, и, некоторым образом, моё, я сказал ему, что вы попросили меня применить это ограничение к вам в качестве обета смирения. Я прошу вашего и его прощения, из–за попытки прикрыться этим выражением, которое, на самом деле, достойно вас. Но я добавил, что причиной обета является желание отвратить вас от курения, что, по крайней мере, является полуправдой, не так ли?

— Возможно, у вас создалось впечатление, что, кроме вашего изгнания, я не смогу наложить на вас никакого другого наказания. Однако существует одно, которого невозможно избежать: оно, в некотором роде, моральное. Естественно, я не имею в виду, что выгоняю вас из Конгрегации, где, как я надеюсь, вы не будете иметь наглость появиться снова. Нет, это затронет вас более близко; это касается одного из ваших призов. Есть определенные лавры, которые я не могу позволить вам получить — награду за религиозное обучение, к которой, как я был информирован, вы имели все основания стремиться. Вы должны признать, что шутовство в этом случае было бы чрезмерным. Хуже того, это стало бы своего рода святотатством, чего я не могу допустить.

Итак, решающее тайное сочинение по религиозному обучению состоится послезавтра. Это даст нам возможность решить вопрос без уведомления любой третьей стороны об этом прискорбном случае. Все, что вам нужно сделать, так это написать посредственную письменную работу — естественно, не слишком плохую — такую, чтобы вы гарантировано не получили приз. Если же вас наградят accessit [поощрительным призом, от латинского «accessit» — близко подошёл], то это совсем другое: он останется призом за вашу хорошую память, воображение, иронию, и — я, конечно же, не повторю этих слов — за ваше смирение.

— Я должен предпринять шаги для проверки вашего исполнения. Если я сделаю вывод, что вы ослушались меня, то я буду вынужден передать ваше дело на рассмотрение настоятеля: в этом случае вас публично исключат и ваше имя будет вычеркнуто из списка наград и призов. Ваш выбор — потерять один приз, или все ваши призы. Или, вернее, потерять приз или спровоцировать скандал. И не делайте ошибку, презрев меня и вернувшись сюда в начале следующего учебного года. Вы проделаете это путешествие впустую. Вам придется изобрести какой–нибудь достойный предлог в интересах ваших родителей. Я уже не буду говорить о том, что если вы солжёте им, то я с готовностью объясню реальное положение дел. Однако, я предпочел бы думать, что наша нынешняя беседа окажется последней. Нам больше нечего сказать друг другу.

— Одно последнее слово. В прошлом вы имели обыкновение забавляться, делая вид, что ищите моего совета в вопросе вашего чтения. Позвольте мне порекомендовать краткий трактат монсеньёра Гамона, озаглавленный «Двадцать три причины быть смиренным».

Отец Лозон встал и, шагнув к двери, придержал ее для своего посетителя.

Жорж понял сейчас, как страдали его бывшие жертвы, выслушивая подобное порицание в отношении себя, даже если за этим не следовал совет насчёт их будущего чтения. Злоключение Андре серьезно расстроило его, но, главным образом, потому, что в это дело мог оказаться втянутым Люсьен.

Конечно же, его не слишком волновали чувства одного из Отцов колледжа; так же, как его не беспокоили страдания Мориса и Отца де Треннеса. Но сейчас он оказался в такой же ситуации, как и они. Он стал Робеспьером Сен—Клода: тот начал с казни своих соперников, затем своих сообщников; теперь же он оказался на собственной казни.

Он направился в пустынную спальню и бросился лицом вниз на свою кровать. Тут ничего не отвлекало его от его мыслей: колледж безмолвствовал. И последние минуты свободы перед наступлением ограничений позволили ему понять полный масштаб постигшей его катастрофы.

Отец Лозон ничего не сказал о судьбе, которую он уготовил Александру. Столкнувшись с выбором, он ни минуты не колебался. Как и предвидел Люсьен, он охранял своего особого протеже — оберегал его так, чтобы примирить его с Богом. Ему удалось разделить двух друзей окончательно и навсегда. Он мог верить в то, что солнце светит по субботам в честь Пресвятой Богородицы; однако это не мешало ему, как и Отцу де Треннесу, видеть насквозь все их ухищрения. Лауреат l'Académie des Palinods положил окончательный конец замечательному и прекрасному явлению — дружбе Жоржа и Александра. Ныне казалось ясным, что его энергия и авторитет могли проявляться и таким образом, а не только в его письмах, каждый абзац которых начинался с «Я». Этот священник с искренними глазами, этот добродушный исповедник, поступил как человек, понимающий, что был одурачен двумя детьми; и как священник — священник, увидевший себя осмеянным нечестивцами.

Каникулы, которые были так богаты перспективами, станут одинокими. А в начале следующего семестра Александр не найдёт Жоржа в том общежитии, в котором он должен был его найти. А что делать Жоржу со всем остальным — исключение из Конгрегации, потерей приза, необходимостью придумывать для родителей причину невозвращения в Сен—Клод? Словно всё вокруг перестало существовать. Жажда небольшой удачи разрушила величайшее счастье в мире.

Жорж почувствовал себя побеждённым отчаянием, и его глаза наполнились слезами. Они не были ложными: это был момент истины. Он плакал, когда его дружбе угрожал Отец де Треннес: ему следовало выплакаться теперь, когда она была уничтожена. Он пребывал в одиночестве, но подавил рыдания, словно спальня была полна людей; как будто плакали и Люсьен, и Морис. Он достал из кармана носовой платок, после чего отбросил его, раздраженный ароматом лаванды.

За двадцать минут до конца занятий в студии он решился спуститься вниз. Люсьен поймал его взгляд, как только он вошел в комнату, и взгляд друга ободрил Жоржа. Он заметил, что воспитатель любезно улыбнулся ему. Клирик, без сомнения, размышлял об этом образчике добровольного смирения ученика, который с этого времени собственноручно возложил на себя запрет выходить из комнаты, дабы лишиться невинного удовольствия от курения. Жоржа утешила эта улыбка: по крайней мере, хоть кто–то всё ещё был жертвой его обмана.

Люсьен передал ему своё выполненное задание, для того, чтобы Жорж смог сэкономить время, скопировав его. Впервые один из самых успевающих мальчиков класса вынуждено копировал чужой латинский перевод. Но так как он был вызван в самом начале занятий в студии, то в оставшуюся четверть часа у него не оставалось времени для перевода упражнения. Переписывал он быстро, меняя слова тут и там. На этот раз Люсьен оказался в состоянии управиться и без помощи Жоржа: упражнение, представлявшее собой фрагмент из Энеиды [эпическое произведение Вергилияи, посвященное истории Энея, легендарного троянского героя, переселившегося в Италию с остатками своего народа, который объединился с латинами и основал город Лавиний, а сын его Асканий (Юл) основал город Альба Лонга.], имелось в карандашном переводе между строк книги, подаренной ему Андре. В тот вечер, когда он планировал крах Андре, Жорж копировал задание по математике, приготовленное Люсьеном. Теперь, когда он заплатил за ту подлость, ему, несомненно, будет разрешено копировать, даже из самого Андре.

Звонок прозвенел прежде, чем он закончил скандирование [выделение составных частей стиха (стопы, слоги) ударениями], завершавшее упражнение. Были собраны бумаги с заданиями. На самом верху своей работы Жорж приписал: «Я находился вне студии у своего духовника, и не хватило времени сделать скандирование».

Люсьен был возмущен тем, что рассказал ему в общежитии Жорж. Он не мог принять, как можно позволить себе быть изгнанным простым Отцом Лозоном. Нужно пойти и разоблачить себя перед настоятелем, и посмотреть, что получится. В любом случае, только настоятель может принять подобное решение. И кто знает, что он скажет, особенно после того, как Жорж спросит об Отце де Треннесе. Возможно, он сочтёт поступить более благоразумно, чем Отец Лозон. Пришло время принять часто предлагаемое Отцом де Треннесом покровительство: оно могло оказаться более эффективным в его отсутствие, чем рядом с ним.

— Жаль, — сказал Люсьен, — что Отца де Треннеса не было здесь в октябре прошлого года. Если бы он был, то могу обещать тебе, что Андре до сих пор находился бы тут. Воспитатель с чрезмерным пристрастием к грекам — это особое провидение для колледжа, по крайней мере, для мальчиков. Ты только должен быть в курсе, что его коллеги бессильны предпринять что–либо против тебя. Случай с Морисом многое доказывает. Андре рассказал мне о подобном случае, только я не помню, где это случилось.

— Главное — не быть обескураженным неудачей и не позволить запугать себя угрозами. Не нужно никогда сдаваться. Помните, что сказано у Геродота — мы переводили на днях? Пытайся снова и снова, и мы добьёмся успеха/. Вроде того, как ты силой воли, упорно пытался подружиться с Александром, или Андре со мной. И как только ты получил настоящего друга, ты можешь столкнуться с кем угодно и с чем угодно. Тебя могут исключить. Возможно, тебе придется ждать встречи год или больше — но ты сможешь вынести. Андре прислал мне на пасхальных каникулах стихотворение об этом.

Жорж был благодарен Люсьену за отказ признавать реальные факты, но про себя он уже принял решение. Опасения, испытываемые им вчера вечером, оправдались. В трапезной улыбка Александра сияла как никогда, но когда Жоржу удалось ответить улыбкой, то ему стало тяжело на сердце: он был уверен, что между ними всё было кончено.

Считая себя более прозорливым, чем Александр, он также считал себя сообразительнее Люсьена. Дружеский совет Люсьена не равнялся по качеству совету отца Лозона относительно его будущего чтения: определённо, поводов для оптимизма было намного меньше, чем причин для смирения. Прежде всего, Жорж не мог воспользоваться случаем с Отцом де Треннесом перед настоятелем. После того, как он сделал всё возможное для оправдания бывшего воспитателя студии, как можно было развернуться и начать свидетельствовать против него? Какой милости он мог ожидать после разоблачения всех своих противоречий, темных дел, и уклончивости? Нет, шантаж нельзя устроить повторно.