Кроме того, Жорж не видел обоснованного сравнения между его ситуацией по отношению Александру, и ситуацией Люсьена по отношению к Андре. Вне колледжа Люсьен и Андре могли совершенно свободно встречаться, так как их семьи были знакомы, а они провели вместе один школьный год и долгие каникулы. И притом, исключили Андре не в результате открывшейся связи между ними.

А Жорж и Александр были скомпрометированы отношениями друг с другом. Разлучённые, они не смогут иметь посредника. Несмотря на своё хвастовство, Морис находится в руках Отца Лозона. После той сомнительной ночной сцены с Отцом де Треннесом он, определённо, попал под подозрение, чтобы он не говорил. Его письма просматривались и читались так же тщательно, как и письма его брата. Меры, которые были обрисованы Жоржу, показывали, что ничего не было оставлено на волю случая. Жорж наконец–то повстречал равного себе.

«1 июля. Праздник Драгоценной Крови Господа нашего Иисуса Христа [праздник, включаемый в общий католический календарь с 1849 по 1969 год.]. Литургические украшения красные». У Жоржа текла точно такая же драгоценная кровь, текла по его венам, и он мог предложить свою кровь на обмен. И у него ничего бы не осталось, только память об этом мистическом союзе, как о процессии Святого Сердца, о которой он уже получил напоминание, и о Содружестве драгоценной крови, в которое однажды завербовал его Люсьен.

Он прочитал ниже: «И кровь Агнца послужит вам знаком». И другие воспоминания стали тесниться в его голове: молитва, включающая кровь Агнца, произносимая Отцом де Треннесом, надевающим облачения; плакат в комнате Отца Лозона; рождественский жертвенный ягненок.

В галерее над Александром и лицом к Жоржу молился корректор их ошибок. Он закончил свою мессу раньше обычного: без сомнения, он ждал — посмеет ли его экс–кающийся подойти к столу причастия. Жорж не пошёл. Александр, должно быть, получивший аналогичные указания в отношении себя, тоже остался на месте. Может, он снова думает написать Папе Римскому в знак протеста? Но, как он сказал, все это не считается, для него.

Во время послеобеденных занятий в студии Жорж, как всегда по субботам, пошел на исповедь. Он вдруг решил попытать свою удачу, искушая Бога. Он нагло эксплуатировал идею, подсказанную ему Люсьеном сразу же после случая в хижине.

Люсьен, при подобных обстоятельствах, неожиданно увидел свет в 10:35 пополудни 6 октября; Жорж увидел то же самое в 3:30 пополудни 29 июня. Разве Александр в один прекрасный день пасхальных каникул не сообщил Отцу Лозону, что внезапно обрёл благодать? Будет и на нашей улице праздник: теперь подошёл черёд Жоржа испытать и очищение и просветление. Если он не пребывает в состояние благодати, то настало время что–нибудь сделать в этом направлении. Академик из Académie des Palinods должен выслушать, как Жорж поёт палинодию [род стихотворения в древности, в котором поэт отрекается от сказанного им в другом стихотворении.]. Он выступит, помня, что ему запрещено снова скрещивать мечи со священником. Дружба, которую он взлелеял с Александром посредством святого причастия, должна неизменно зависеть от исповеди: пусть таинства еще раз придут им на помощь.

Опускаясь на колени в исповедальне, Жорж был сильно взволнован. С большим чувством в голосе он произнёс:

— Отец, умоляю вас, выслушайте меня.

Его кающееся поведение должно было продемонстрировать, что это не бравада. Он заявил, что хочет компенсировать преднамеренные упущения своих прошлых исповедей.

Начал он с того, чтобы признал все грехи, в которых не признавался с момента своей первой исповеди в Сен—Клоде. После чего, усугубляя, выставил себя самым порочным существом, которое только можно себе представить. Тем не менее, он настаивал, что в этот позор, открывший его во всём своём непотребстве, он никогда никого не вовлекал. Он говорил тем же самым тоном, которым пользовался Андре при разговоре с настоятелем. Он, по его словам, желая дружить, на самом деле, должен был заставить себя забыть свой презренный грех, а не умножать его; он хочет обрести непорочность и свет.

Раскаяние, продемонстрированное им в отношении мнимых грехов, которые он основательно приписал себе, доказывало, что отныне он неспособен лгать.

Признание, которое он делал сейчас Отцу Лозону, по сути, состояло в том, что Отец де Треннес ожидал его прихода. Единственный способ, которым он мог показать себя искренним — это признать себя виновным. Деяние, которым он занимался, было, конечно же, унизительным, недостойным; он не мог ничего поделать — не он, а священник сделал это неизбежным. Но он не жалел. Он испытывал циничное удовольствие, вынуждая этого человека выслушивать себя в попытке подвигнуть его священническую душу в сторону жалости, которой отнюдь не заслуживал.

Он ощутил, как его сердце освободилось от бремени этого нового жульничества, словно он раскаялся по–настоящему. Он чувствовал, что находится на обратном пути, поднимаясь вверх по крутому склону, к подножию которого был сброшен. Он получал удовольствие, унижаясь, опорочивая себя ради того, чтобы сохранить свою чистую дружбу. Он склонился, чтобы победить, чтобы вознести себя: его обет был почти евангельским. И его гордость, которую он, казалось, смирил, никогда ещё так высокомерно не торжествовала.

Он ожидал потока обстоятельных советов, и увещеваний, полных пафоса. Но Отец ограничился тем, что медленно произнёс:

— В качестве покаяния, вы будете медитировать в течение четверти часа над этими словами — я верю в вечную жизнь.

После чего сделал знак отпущения грехов.

На следующий день, на религиозном обучении, преподаватель задал тему сочинения: «Земной рай».

— Вскоре я увижу, — сказал он, улыбаясь, — помнит ли класс мои первые уроки.

Казалось, он задумал разыграть над ними забавную шутку. Он сидел и потирал руки, явно выглядя необыкновенно довольным собой. После чего все остальные улыбнулись, по крайней мере, никто не забыл тему о крупноплодном банановом дереве.

Жорж пребывал в ярости, будучи лишённым возможности написать лучшее сочинение на такую прекрасную тему, и единственную, который он знал очень хорошо, совершенно независимо от бананового дерева. Какая наглость — заставлять его играть роль балбеса! Это наказание было несоразмерно преступлению. Если он недостоин оставаться в Сен—Клоде, то пусть его исключают; если нет, то пусть ему воздадут должное за его успехи в учёбе. Он вспомнил, что однажды сказал Александр: «Те люди, которым мы платим…» Он платил, чтобы учиться, и получал вознаграждение за хорошую учёбу, вне зависимости от того, был ли этот успех достигнут благодаря его памяти, иронии, или благодаря Святому Экспедиту.

Его духовник приложил руку к делу, которое его не касалось — он злоупотребил своими полномочиями. Неужели он думает, что они по–прежнему живут в дни Отца Лашеза [François d'Aix de La Chaise; 1624–1709; французский иезуит, духовник Людовика XIV. Был более известен как папаша Лашез (Пер—Лашез, père Lachaise); давший своё имя самому большому парижскому кладбищу, поначалу бывшему просто Восточным кладбищем французской столицы.] и Отца Добентона, руководившими и направлявшими своих королей? Мальчики из класса Философии были совершенно правы относительно Отца де Треннеса. Нельзя требовать, чтобы всё совершалось во имя Бога. Ими было немало сказано о древнем еврейском обычае, запрещающем использовать имя Иеговы вне храма.

Положив голову на руку, Жорж уставился на чистый лист бумаги. Будучи изгнанным из земного рая, он создаст свой собственный. Картины библейского сада переплелись с воспоминаниями о хижине садовника. Учитель, должно быть, удивлялся, видя, что он сидит там неподвижно, будучи единственным, кто не писал. Мальчик, проигравший ему в последний раз и ставший вторым, наверняка обрадуется. В бунтарском порыве Жорж решил написать великолепное сочинение, несмотря на обязательства, наложенные на него. Он станет первым в этот, последний для него год, как тогда, когда он был первым в первом. Он выиграет пари, заключённое с Люсьеном и бросит вызов Отцу Лозону, чтобы тот поступил в отношении его как можно хуже: он либо получит приз за религиозное обучение, либо проиграет. Вверху своего листа он написал две строки из Анатоля Франса, оставив их в качестве анонимного эпиграфа.

Heureux qui, comme Adam entre les quatres fleuves,

Sut nommer par leur nom les choses qu'il put voir!

Радостен тот, кто как Адам меж четырех рек,

может назвать по имени то, что увидел!

Сделав это, он перестал писать и снова задумался. Прежде чем продолжить, он должен здраво рассудить, что ему делать — бороться за приз, или за Александра? Победа, которую он надеялся получить, продлится только день, но может поставить под угрозу всё их будущее. Он потеряет преимущество, которое приобрел ложным признанием. Этим утром его поведение в церкви было образцовым, и он принял причастие, не эпатируя душу. Но сейчас, когда ему придётся выразить себя на бумаге, притворное смирение не поможет ему; между тем, вероятно, оно вполне может оказаться ценой окончательного помилования. Кроме того, разве он отчасти не отомстил, повинуясь такому презренному приказу? Ему, обвиняемому в фальши, было приказано совершить фальсификацию.

Раз уж его вынуждают писать отстраненно, он нарушит все границы, выйдет далеко за пределы ожидаемого от него. Весело, коварно и беспощадно, он приступит к делу, выворачивая рай вверх дном и наизнанку, и, как Гаро, вновь проделает работу Бога.

Он оставил цитату, а под ней приписал: «Le Franc де Pompignan» [Маркиз Жан—Жак Лефран де Помпиньян; 1709–1784; французский поэт, член Французской Академии] — позволив автору Poésies sacrées[Духовная поэзия] послужить автору Poèmes Dorés[Золотые поэмы]. Ему пришло в голову, что, касательно рек, он может, по крайней мере, упомянуть о Тигре и Евфрате; они относились к истории Александра Великого, а также географически являлись частью земного рая. Но это подало идею охватить «Quatre fleuves» [четыре реки, фр.] — все четырё — из истории Александра.

Он вспомнил, что некоторые экзегетики [раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты; учение об истолковании текстов, преимущественно древних, первоначальный смысл которых затемнён вследствие их давности или недостаточной сохранности источников.] определяли две другие реки, как Нил и Ганг. Он же мог применить подобную вольность ко всем четырём: он выбрал Граник [река в Малой Азии неподалёку от легендарной Трои, где произошло сражение между македонской армией Александра Великого и войском персидских сатрапов.], Гидасп [река, приток Инда, где произошло сражение Александра Македонского с войском индийского царя Пора], Окcec [река Амударья] и Инд. Учитель, пораженный этим, будет вынужден подумать об Александре, имея в виду прославленное и очаровательное имя, которое являлось ключом ко всему этому фарсу.

Далее, Жорж сделал земной рай землёй золота, ладана и смирны, а не землёй «золота, карбункула и оникса». Он поместил его на Западе, а не на Востоке. Что касается различных мнений относительно месторасположения рая, он указал на пустыню Гоби вместо плато Памира, упомянул Японию вместо Китая, Мадагаскар вместо Цейлона, Абиссинию вместо Месопотамии, и Мексику вместо Перу. Он не забыл, что один немецкий астроном остановил свой выбор на Северном полюсе, только Жорж поменял его на Южный. Он приписал текст Посланий святого апостола Павла, вдохновивший Отцов Церкви рассматривать земной рай только как аллегорию, Святому Петру. И, под конец, сделал Филиппа Эгалите [Луи Филипп (II) Жозеф, герцог Орлеанский (Louis—Philippe-Joseph d'Orléans), c 1792 года известный как Филипп Эгалите; 1747–1793; французский военный и политический деятель] автором мемуаров на данную тему, которые на самом деле были написаны его учёным дедом. Короче говоря, ничего не упуская, он расположил всё в обратном порядке.

Оставалось ещё древо познания добра и зла. Лениво, в своей черновой тетради, Жорж написал: «Musa paradisiaca» [банан райский]; сделал под этим сложный росчерк; а ниже выписал более или менее своеобразные названия всех деревьев, известные ему — такие, как хлебное дерево, масляное дерево, восковое дерево, кружевное дерево, пальмовидный сабаль, сассафрас [род листопадных деревьев, кустарников из семейства Лавровые] и, под конец, кокосовую пальму, которая ведь тоже была крупноплодным деревом, хотя кожура её плодов могла оказаться не по зубам Адаму. Жорж пририсовал кокосовое дерево со змеей, обвившейся вокруг ствола. Ему захотелось сделать именно эту пальму древом обольщения, но он решил, что шутка получится слишком дерзкой. В конце концов, он решил совсем не упоминать о дереве; так будет даже лучше.

Теперь он был уверен, что получит нулевую отметку; он заранее пребывал в восторге от результата, радуясь почти так же, как если бы обладал уверенностью в получении максимально возможной оценки. Ему было жаль, что отметки за это сочинение не объявят. Он бы насладился, выслушивая, как его отмечают самым низким местом в классе — захватывающий провал в конце года. Ему захотелось, чтобы это эссе прочитали вслух в классе — оно, должно быть, повеселило бы галерку.