Младшеклассники и старшеклассники торопились причаститься: статистика настоятеля должна была достойно округлиться. Александр остался в одиночестве на своем отдаленном месте, уже считая себя свободным от всех сетей. Утешение Святыми Дарами следовало за мессой, и сопровождалось пением Te Deum. И помимо Жоржа, там были и другие мальчики, вероятно благодарившие Бога за то, что им до самого конца удавалось дурачить своих учителей.

В актовом зале никогда не было так многолюдно. Жорж сидел рядом со своими родителями. Он мог видеть Отца Лозона, сидящего в переднем ряду рядом с кардиналом на одном из зеленых мягких кресел, на котором когда–то сидел и сам — в день открытого заседания Академии. Он вспомнил первое из опасений, встревожившее его дружбу с Александром, на следующий день после того заседания; и спектакль о Полиевкте, который раскрыл их дружбу Отцу де Треннесу. Теперь, в этом же зале, он вновь заработает всеобщие аплодисменты, но уже на руинах той самой дружбы, ради которой так упорно сражался.

Он больше не пытался искать глазами Александра, и не старался, чтобы тот увидел его. И всё же их глаза встретились, через зал, почти сразу после того, как они заняли свои места.

C речью в руке, со своего места поднялся настоятель:

— Ваше Высокопреосвященство, несмотря на бесконечную и разнообразную занятость вашими пастырскими обязанностями, вы нашли возможность вернуться к нам, и мы глубоко чтим честь, нам оказанную. Ещё вчера вы были в Лурде, вознося торжественные благодарения епархии у ног Богоматери, и молились за Францию. Да будет дана нам возможность подражать этой неутомимой деятельности души, воодушевлённой усердием ради святого дела Церкви и Родины!

Затем он перешел к панегирику классической культуре, которая помогла стране, с одной стороны, побеждать, с другой стороны — уберегать себя от поражений.

— Цивилизация, — сказал он, — это духовная материя, материя духа. А сила духа, в долгосрочной перспективе, всегда торжествует над простой материальной силой.

Он сообщил, что доволен работой за год, коснулся блестящих результатов, полученных кандидатами на степень бакалавра, а в заключение воздал должное своим подопечным за их усилия и благочестие.

— Таким образом, мои дорогие мальчики, мы можем передать вас вашим родители с ощущением, что вы заслужили свой отпуск; а еще больше заслужили благословение, которое, прежде чем покинуть нас, Его Высокопреосвященство даст вам во имя нашего Божественного Учителя‑In Nomine Domini [Во имя Господа — лат.].

— Аминь, — произнёс Люсьен, сидевший за Жоржем. Старший префект колледжа зачитал список призёров. Главным призерам аплодировали, и создалась всеобщая суматоха, когда они подходили к сцене и уходили от неё, получая свои призы. Это продолжалось и продолжалось. Наконец объявили список третьего курса:

— Прилежание: первый приз, Жорж де Сарр… Религиозное обучение, второе место на экзамене, Жорж де Сарр…

Самый настоящий дождь из первых призов пролился на Жоржа де Сарра: за усердие (классные работы и подготовка); за сочинения; за переводы с латыни; за переводы с греческого; за успехи в английском языке. И вторые призы: по истории, латыни; грамматике, греческой грамматике. Вопреки отвращению, которое он испытывал к себе, он наслаждался происходящим: это было хоть каким–то вознаграждением за его труды.

Поднимаясь за своим призом, он столкнулся с Люсьеном, который был занят тем же самым — шел получить книгу, представлявшую собой приз за его второе место по математике и английскому. Стоя бок о бок, они поклонились кардиналу, который доброжелательно кивнул Жоржу и одновременно произнёс:

— Очень хорошо! Молодец! Я поздравлю ваших родителей.

Возвращаясь на место, юный лауреат так и не взглянул на Александра.

У Александра оказалось только два поощрительных приза — по французскому и ботанике. Жоржу захотелось встать и крикнуть:

— Я хочу сказать, что все мои призы ради тебя — забери их все, они завоеваны для тебя.

Но он не посмел поднять даже голову. Его настоящим призом, его единственной наградой стало бесчестье. Колледж не пощадил его даже этим последним примером несоответствия между видимостью и реальностью.

Он бегло осмотрел свои призовые книги. На внутренней стороне каждой обложки имелся ярлык с гербом Сен—Клода, его именем, и следующими словами: «Девять призов, но десять цитат». Однако, он не получил девять книг, также, как Люсьен не получил свои две: добродетельные Отцы искусно группировали свои награды. Жорж получил четыре: томик Расина — вероятно, намек на его Леандра [действующее лицо пьесы Les Plaideurs Жана Расина]; Œuvres choisies [Избранные сочинения] Анри де Борнье [1825–1901, французский поэт] — он предпочел бы Анри де Ренье; Цицерон и его Друзья [книга Мари Луи Гастона Буассье (Marie Louis Antoine Gaston Boissier, 1823–1908), французского историка Древнего Рима, специалиста по культуре и истории раннего христианства] — намёк на «Жоржа и его друзей». Четвёртый том — его «греческий» приз — оказался книгой о Праксителе — в ней упоминался «Амур Фесписа». Последний томик, как и первые, был с иллюстрациями.

Жорж с нетерпением просмотрел содержание этой книги, надеясь найти среди репродукций свою любимую: такой тонкий намёк был уже по части настоятеля. Однако её фото отсутствовало.

Этот день оказался важным для Сестёр с кухни: следовало обслужить такое количество людей, и среди них самого кардинала! Кроме того, имелась перспектива хорошего «пожертвования» со стороны всех присутствующих родителей. Родители Жоржа, прибыв на поезде, не смогли отобедать в привычном для себя месте. Вместе с родителями Люсьена их препроводили в большую столовую, где они и получали удовольствие от своего пребывания в колледже. Там оказалось лучше, чем на крытой галерее вокруг игровой площадки, где также стояли накрытые столы. Жорж и Люсьен, соответствующим образом поздравленные, помчались наверх, чтобы добавить свои дипломы и призы к своему багажу.

Люсьен был счастлив. Для него всё складывалось хорошо. В прошлом году он получил только два поощрительных приза, как Александр в этом. Через несколько дней он собирался ехать в горы, чтобы встретиться там с Андре.

Он подбросил книгу в воздух и поймал её после того, как хлопнул руками за спиной, подражая маленькой девочке, играющей в мяч. Это было не слишком уважительно по отношению к Le Genie du Christianisme, его призу за второе место в английском и математике. (Вероятно, Отца Лозона больше заботило награждение конгрециониста, а не математика, в то время как учитель английского одобрил этот не менее тонкий выбор произведения, написанного в Англии). Призовой том шлёпнулся на пол и раскрылся, демонстрируя призёрам медитаций две свои страницы. Был ли Шатобриан [автор Le Genie du Christianisme] в числе пророков, подобно Вергилию? Люсьен, взглянув на заглавие главы, расхохотался:

— Повадки водоплавающих птиц. Добродетель Провидения.

А вот господин де Катрфаж ничего не говорил о связи своих ящериц с Провидением.

Кардинал согласился председательствовать на обеде в трапезной. Настоятель произнёс несколько слов благодарности Его Высокопреосвященству. Затем, понизив голос, словно последующее касалось только его и мальчиков, сказал:

— Мальчики, постарайтесь умерить ваше весёлое настроение: нам не следует мешать Его Высокопреосвященству.

На что вся школа ответила криком: «Да здравствует Его Высокопреосвященство!».

Но после этого разговоры велись практически шепотом — контраст между этим и предшествующим шумом был так необычен, что, казалось, немало позабавил монсеньера кардинала. Это было истолковано, как разрешение смягчить их сдержанность, и создалась своего рода золотая середина.

Александр часто разворачивался к Жоржу и улыбался. Но буйство настроения приобрело настолько всеобщий характер, что Отец Лозон, вероятно, этого не замечал. Занавес между мальчиками и учителями уже начал опускаться. Даже Его Высокопреосвященство, вероятно, говорил о каникулах. Жорж, возможно, был единственным из присутствующих, кто думал о следующем учебном годе. И мысль том, что он увидит эту трапезную снова, но Александра там уже не будет, принесла ему страдание. Покинув стол, Жорж спросил у Мориса, знает ли тот, куда они собираются поехать на каникулах.

— Боюсь, что наши шансы на это довольно ничтожны, — ответил Морис. — Случилось что–то вроде размолвки между моим братом и стариной Лозоном — Бог знает, по какому поводу. Я не удивлюсь, если мы останемся дома на всё лето. У меня для тебя есть ещё кое–какие новости — мы больше не увидимся с тобой в Сен—Клоде. Об этом было обговорено утром, с моими родителями. Кажется, нас не устраивает здешний воздух.

И добавил шутливым тоном:

— Мы хотим возобновить семейную жизнь. Ты знаешь, что это значит для меня.

Никогда ещё Жорж не чувствовал себя так неловко. Было крайне неприятно говорить об Александре после такого намёка. Он совершит такое же преступление, какое совершил сам Морис, когда после признаний подобного рода, но ещё более пикантных, перешёл к разговору о своём брате. Но сейчас не время для щепетильности или колебаний. Опустив глаза, Жорж произнёс:

— Ты сделаешь кое–что для меня?

— Ты хочешь, чтобы я оставил тебе стихи Ришпена?

— Совсем не то. Ты помнишь день, когда твой брат пришел на нашу игровую площадку? Ну вот, после этого мы стали друзьями. Мне хотелось бы иметь возможность писать ему, через тебя, чтобы Отец Лозон ничего об этом не знал.

Морис открыл рот от изумления. После минутного молчания, показавшегося Жоржу очень долгим, он расхохотался.

— Боже мой! — он сказал. — Так этот «кризис», этот «горбун», эта размолвка — всё ты?!

Морис смотрел на одного из лучших мальчиков своего курса с выражением, вызвавшим запоздалый румянец у Жоржа — и менее невинный, чем в случае его замечания насчёт красных галстуков. Морис произнёс:

— К вашим услугам, монсеньёр граф.

Судя по фигуре речи, ему хотелось вернуть Жоржу уверенность, и одновременно ублажить себя готовностью помочь в такой аристократической интриге, и даже, возможно, своему брату, участвующему в ней. Жорж посмотрел ему в глаза, как это делал Александр, отвечая на один из оскорбительных вопросов Отца Лозона, и сказал:

— Моя дружба с твоим братом — это не то, что ты подумал. Это я твердо тебе обещаю, и, поэтому был бы признателен, если бы ты не дразнил его на эту тему.

— Господи, да меня не волнует, что это за дружба! Меня это совсем не беспокоит!

— Но Отец Лозон тебя беспокоит чуть больше?

— Да не кипятись ты. Настоятель был мне не по зубам, но наш старый друг не таков. Даже Отец де Треннес не смог справиться — крутился вокруг меня тогда, со своим латинским и греческим. Я бросаю вызов всем попам!

Ровьеры отправились наносить визит le Tatou. Жорж предложил своим родителям прогуляться до начала школьных спектаклей. Можно было не торопиться: первой шла пьеса о Ричарде Львиное Сердце. Ему хотелось показать вид с террасы. Чтобы сократить путь (по его словам), он повёл их тропинкой, а не главной аллеей. Его мать любовались прекрасными апельсиновыми деревьями. Он завёл их в оранжерею. Рядом со стеллажами он увидел окурок — один из тех, что выкурили они с Александром. Он раздавил его ногой, так же, как давил гладиолусы у реки, так же, как Отец Лозон раздавил их сигареты в хижине садовника.

Направившись к выходу, Жорж решил, что, должно быть, грезит: он увидел, как его незримый гид неожиданно воочию возник на тропинке. Александр явился светлым и грациозным, как на их первом свидании тут; и он как будто догадывался, что сегодняшнее свидание — последнее. Он предстал перед Жоржем в обстановке их прежних триумфов, в день, отмеченный началом их разрыва. В молчании он приложил к губам палец — поцелуй, такой же осторожный, как тот, который он послал во время чтения Жоржа в трапезной.

Морис, открыто следовавший за братом, сделал Жоржу быстрый предупреждающий знак. У Жоржа пропала улыбка. Появились господин и госпожа Мотье, следовавшие за Отцом Лозоном. Священник неожиданно замолчал. Быть может, эта встреча поразила его своей необычностью? Если конечный пункт этой прогулки был предложен Александром, то мог ли Отец Лозон не догадаться, что таким образом свершается своего рода паломничество по памятным местам, связывающим между собой мальчика и Жоржа де Сарра? И в этот самый миг их прощания ему становится известно, что значила для них оранжерея колледжа. Этот день раскрыл всю правду об их свиданиях, которыми они наслаждались тут, иногда сразу же после исповеди у него — дополнив то, что священник уже знал на следующий день после Большого похода, когда два друга показательно каялись о случайности той встречи в хижине. Несколькими минутами ранее он мог бы узреть и часть косвенных доказательств, которые были уже излишними.

Жорж, ожидая своего выхода, решил сознательно испортить свою роль, позволив себе забыть текст. Это стало бы своего рода дополнением к его сочинению по религиозному обучению, испорченному по приказу. Какое же удовольствие можно получить, сорвав это представление и испортив Les Plaideurs — это стало бы расплата за смену пажа в Ричарде Львиное Сердце. Леандр сможет смутить Дандена, удивить кардинала, огорчить настоятеля — огорчить даже больше, чем Епископ из Пергама, проповедующий им на Троицу — испугать префекта, сделать дураков из учителей, наградивших его таким количеством призов, но не давших ничего Александру. Ему захотелось унизить этот колледж, который избавлялся от лучшего своего сокровища.