Перед ним поставили тарелку, и он автоматически принялся за еду. Он не был голоден, но Брайан предложил отправиться на ужин вдвоем, и Том не смог придумать убедительной причины для отказа, хотя на самом деле причина была, и она сидела в голове, как заноза. «С вечной любовью. Д.».

Разговоры в зале стихли. Парни, сидевшие напротив, явно прибыли в Оксфорд вместе. Они бурно обсуждали истории, главным героем которых неизменно был некий Чарли, по всей видимости, какой-то легендарный бунтарь. Сидящие рядом с Томом две студентки погрузились в обсуждение феминистских проблем. Он так долго жил за границей, что никак не мог понять суть разговора. «Пусть, пусть не готовит, — произнесла одна из девушек, — ну а волосы-то она зачем перекрасила?» Тогда он снова стал слушать рассказ Брайана о том, как он был на Майне, и какие шутки они устраивали на водных лыжах, и как ему запрещали встречаться там с девушками. Том Старался вовремя кивать и охать, но вообще-то чувствовал себя каким-то отрешенным от окружающего мирка, будто на голове у него был надет стеклянный колпак.

Подумаешь, очень часто кто-то на кого-то похож, размышлял он. Он сам сколько раз ошибался, принимая совершенно незнакомых людей за своих приятелей. Глупо делать какие-то выводы из того, что на старой завалявшейся фотографии кто-то на него похож. Да, только при условии, если бы это был случайный человек. Но это был кто-то, кого знала его мать. И знала, черт подери, очень хорошо. «Анни, дважды моей девушке».

И он вспомнил еще одну вещь, которую никому не говорил. С времен, как он помнил себя, существовала какая-то тема, которая была для него запретной. Когда ее касались, разговор становился каким-то, как ему казалось, бессвязным, с недомолвками. Он замечал, как предупреждающе хмурились брови, слышал шепот на кухне. Это касалось чего-то, что было у его матери до его рождения. Для Тома родители папы были дедушкой и бабушкой. Он проводил много времени каждое лето в их доме около залива Какмер Хейван, удивительном месте с могучими утесами, в расщелинах которых оставалась вода после прилива.

Но что касается биографии его матери, была в ней некая черная дыра. Он даже не знал, сколько матери лет, и эта ее скрытность была частой причиной шуток в семье. Когда они путешествовали, мать тщательно прятала свой паспорт, объясняя это тем, что она на фотографии выглядит как сам Божий Страх. Ее отец умер до того, как Том родился, а когда Том спросил мать о матери — его бабке, то получил ответ: «Я не знаю, где она, и знать не хочу».

Чья-то рука взяла суповую тарелку Тома и заменила ее на тарелку с палтусом и молодыми овощами. Брайан попросил и его что-нибудь рассказать, и Том начал рассказывать смешную, по его мнению, историю, как они повстречали в Словении пьяного солдата. Обычно Том разукрашивал это событие живописными деталями, но сейчас история получилась не смешной. Он не мог собраться с мыслями.

А в памяти всплывали все новые воспоминания. Звонкий голосок его маленькой сестренки, когда та показывала одному гостю семейный альбом: «А здесь снова я. Правда, красивая? А вот фотографий Тома нет, потому что, когда он родился, папа и мама были такими бедными, что не могли купить даже аппарат». И еще один голос — сестры Касси, которая любила устраивать по любому поводу драмы: «Почему у Тома волнистые волосы, а у нас — какие-то мышиные? Разве это справедливо?»

Он вспомнил празднование своего дня рождения, ему тогда исполнилось десять лет. Отец повел его и пятерых его лучших друзей на фильм. Они на поезде добрались до Лондона, затем проехались на автобусе, накупили гамбургеров и пакетов с жареным картофелем и весь фильм уминали кукурузные хлопья, а после фильма объедались мороженым и беззаботно смеялись и шутили всю дорогу домой. Вечером собрались родители его друзей, жали ему руку при приветствии и говорили ничего не значащую чепуху. Мать одного мальчика, засмеявшись, сказала его матери: «Я чувствую себя очень неловко. Вы выглядите удивительно молодо по сравнению с нами. Должно быть, вы вышли замуж еще ребенком!» И тут мать глянула на него, и в этом взгляде была такая эмоциональная сила, что он вжал свои ладони крепко в обои, и его кончики пальцев и сейчас помнили рельеф их рисунка. В то время он не смог понять этот взгляд. Этот эпизод был отнесен в список тех непонятных вещей, с которыми он столкнулся в детстве. И только теперь он догадался, что было в ее глазах. Это был страх.

Тому сделалось нехорошо. Тепло от наглухо застегнутых тел наполнило зал, стало душно. Вдобавок Том почувствовал, как у него засосало под ложечкой, прямо как перед экзаменом. Том огляделся, надеясь увидеть кувшин с водой, но тот был вне пределов досягаемости. Человек, прислуживающий за столом, снова наполнил стакан Тома вином, Том осушил стакан залпом. Напротив через стол подходила к своей кульминации очередная захватывающая история про неведомого Чарли. Голос рассказчика перекрывал рокот голосов в зале: «А когда он был пьян, говорю вам, Чарли не узнал бы даже своего собственного отца…» Том почувствовал, как по его спине льется пот. Пробормотав что-то Брайану, он перелез через скамью и выбрался из зала.

В лицо пахнуло холодным ветром. В голову лезли странные обрывки фраз. «Почитай отца и мать…», «Хороший мальчик слушается папу». «А когда ты навещал своего отца последний раз?» Том заставил себя считать ступеньки лестницы. …Тринадцатая, четырнадцатая, пятнадцатая. Звон тарелок и ножей стихал за спиной. На повороте лестницы он подошел к каменному столбу и прислонился к нему пылающим лбом.

Кто был этот человек, этот таинственный «Д»? Том вдруг почувствовал одновременно ярость и ревность. Но ведь было же и другое, и это другое, к его ужасу, всплыло сейчас из темных глубин его памяти.

Дома у него хранился картонный ящик из-под обуви, доверху наполненный открытками со всего мира, на всех открытках была только одна строчка. «Веллингтон разгромил здесь Наполеона». «Сегодня съел живую креветку!» «Мальчик на этой открытке напоминает мне тебя». И ниже всегда была одна и та же надпись: «С громадной любовью, папа». Он посылал открытки всегда, даже если уезжал на очень короткий период. Самым лучшим было то, что эти открытки были адресованы только ему одному — ни вообще семье, ни сестрам. Это касалось только их, отца и сына. И эту связь нельзя было подвергнуть сомнениям. Невозможно.

Том медленно побрел домой, чувствуя вечерний морозец. Там, где лестница кончалась, стоял ряд телефонных автоматов. Он помедлил. А почему нет? В конце концов, он обещал позвонить.

Она подняла трубку сразу же, но звонок был не совсем вовремя — она жарила бифштексы. Но она сказала: «Я их только что положила, поэтому мы минуту можем говорить совершенно спокойно. Страшно рада, что ты позвонил. У тебя там, наверное, очень много интересного?» Том услышал, сколько в этом голосе было теплоты, вспомнил, как она расхаживает по кухне с деревянной ложкой и, как всегда, босиком, и внезапно почувствовал, что к нему возвращается любовь к ней.

— Как отец, нормально? — спросил он.

— Вполне. Он сейчас здесь, читает газету. Ты хочешь ему что-то сказать?

— Нет, мам, я только хотел спросить — кто такой «Д»?

— Странное имя.

— Нет, это не имя, а только одна буква «Д». Я нашел в старом твоем чемодане одну вещь, подписанную «Д». После очень небольшой паузы она спросила:

— А что это за вещь?

— Фотография.

— Чья?

— Это я и хочу тебя спросить. — Пусть немного поломает голову. И если это тайна, он непременно должен ее узнать.

— Я не знаю, Том, — нетерпеливо сказала она. — Мы что, играем в загадки. Почему я должна знать, кто он, этот «Д»?

«Он», сказала она. А ведь он не говорил, кто на фотографии — мужчина или женщина. Наверняка она прекрасно знала, кто он такой.

— Потому что на этой фотографии есть и ты. И ты, похоже, к этому «Д» хорошо относилась.

— Это может быть кто угодно. Это парень, с которым я встретилась на Мальте. Что-нибудь там написано?

— «Анни, дважды моей девушке. С вечной любовью. Д.»

Том услышал, как на том конце вздохнули. Это был вздох, или у нее перехватило дыхание?

— Это в его духе. Очень романтично и очень глупо. Это все было ужасно давно. Теперь вот что, Том: футбольные бутсы. Я не знаю, как ты и твой папа ухитрились забыть самое важное, но они — здесь, под столом. Послать их тебе по почте?

И так всегда. Они всегда ухитрялись менять тему, когда не хотели отвечать на его вопросы. Том повесил трубку. Вернувшись домой, он взял фотографию и снова всмотрелся в нее. Может быть, этот человек не так уж на него и похож. Просто у них похожие волосы. А какой цвет глаз, тут не увидишь.

Джонатан, парень, с которым она встретилась на Мальте. Это было, пожалуй, правдоподобно. Что он, в конце концов, знал о ее прошлом, о том времени, когда на свете еще не было его? Она мало говорила о себе, но, может быть, потому что ее никогда не расспрашивали? Из того, что он все же знал, он мог составить представление о ее детстве — единственный ребенок, сплошные интернаты, отец, которого она боготворила, но который умер очень рано, мать, с которой у нее не все было ладно. Том впервые подумал о том, что ее детство было далеко не безоблачным. Возможно, именно поэтому она так старалась сделать яркой их жизнь. Он вспомнил спрятанные для него с сестрами пасхальные яйца и неожиданно затеянные походы в зоопарк, на реку, в ресторан, вспомнил, какой радостью был долгожданный подарок. Она вроде бы всегда была счастливой и беззаботной. Том почувствовал, как сердце его сжалось. Он не хотел никаких перемен в их жизни.

Чертов Олдворт. Почему этот старый идиот уронил чемодан? Почему он не положил фотографию туда, где она лежала? Должно быть, она завалилась за подкладку или в один из кармашков. Ладно, напридумывал себе всяких тайн. Чушь все это.

Всю ночь Том ворочался в своей узкой скрипучей кровати. Вот и еще раз ударил колокол, значит, прошло еще пятнадцать минут. Когда вернулся Брайан, далеко за полночь, он все еще не спал. Брайан налетел в темноте на мебель и выругался. Колокол звонил еще шесть раз, прежде чем Том наконец уснул.

3

Следы моих слез

Анни придержала стройной ногой дверь, мысленно проверяя, не забыла ли чего. Шнур пылесоса выдернут из розетки, цыпленок разморожен. Портфель, ключи, сумочка, кое-какие мелочи для сегодняшнего вечера — все это она взяла. Бумажник? Нет, благодарение Богу, мозги и память у нее пока в порядке. Анни захлопнула дверь так решительно, что фонарь над косяком мигнул, и тут же вспомнила, что оставила под столом футбольные бутсы Тома. Простонав от злости на саму себя, она снова отперла дверь, вытащила полиэтиленовый мешок с бутсами и снова двинулась к выходу. Поворачивая ключ во втором замке, она заметила приближающийся автобус и бегом бросилась к остановке. Мешок с бутсами колотил по ногам. Она встала в очередь, перед ней был мужчина в элегантном коричневом костюме и без всяких сумок-свертков. Как это мужчины ухитряются ездить налегке? Она знала единственную женщину, которой удавалось всю жизнь ограничиваться крохотной сумочкой через плечо, это была Роза. А удавалось потому, что она повсюду разъезжала на лимузине.

Анни нашла свободное место и расстегнула молнию сумочки. Затем извлекла папку и достала рукопись. Если бы ей платили за то, что она читает рукописи по дороге на работу и обратно, она бы давно сказочно разбогатела. Сегодня перед ней лежала история торговца оружием, написанная одним телепостановщиком. Постановщик был необыкновенно талантлив и имел поразительное чутье на то, что может вызвать интерес публики, и Анни боялась, что он отнесет свою рукопись в другое агентство раньше, чем она убедит его подписать контракт с ними. Тем более что его последняя книга стала бестселлером. Что-то о королевском семействе. Однако история о продаже оружия странам Персидского залива была не такой захватывающей, как тот роман о скандале. На слове «скандал» ее мысли перенеслись в Лондон, и она крепче сжала пакет с бутсами. Как же ее угораздило оставить фотографию в чемодане? Она представила, как Том бредет по улицам Оксфорда, держа перед собой фотографию, на которой она вместе с Джорданом, и ей захотелось разрыдаться. Сколько лет ей удавалась эта роль — обычной, целиком поглощенной своими заботами женщины. Она проверяла уроки у детей, следила за тем, чтобы холодильник всегда был набит и живая изгородь у дома была точно в рост человека. На свое прошлое она навесила столько замков, возвела над ним такую сложную конструкцию из похожих на правду выдумок, что считала, что прошлое уже никогда не всплывет. А то, что память не оставляла ее в покое, это вопрос другой, это касается только ее. И не должно отразиться на Томе. Он ведь такой у нее чистосердечный и бесхитростный. А в детстве он был таким очаровательным, так радостно ей улыбался, что в самые тяжелые минуты ей сразу становилось легче. Даже период, когда на лице подростков выступают прыщи, природа милостиво сделала для него очень коротким. Ему пока везло — перед ним открывались все двери — и друзей, и нужные для будущей карьеры — как по мановению волшебной палочки. Видимо, люди интуитивно чувствовали в его личности очень здоровую основу. И все же он так еще молод… И может наделать немало глупостей.