Перед первым выходом казалось, что ее стошнит. Она стояла за кулисами, чувствуя себя голой и распутной, и дышала, как перед глубоким погружением в Мариинскую впадину без батискафа и даже акваланга. Было тревожно, а страх щекотал нервы. Ее и макияж раздражал, сама себе казалась вульгарной и некрасивой.

— Выпей. — Грета сунула ей под нос рюмку коньяка.

Нина скривилась, почувствовав новый приступ тошноты.

— Не хочу.

— А ты через не хочу. — Рюмку поднесли прямо к ее губам. — Я знаю, что говорю, пей. Залпом.

Нина выпила, задышала тяжело, и на минуту показалось, что коньяк дал обратный эффект, в горле вдруг встали рыдания. Даже начала головой качать, понимая, что сейчас откажется, но Гретка вдруг стукнула ее по спине, Нина невольно сделала глубокий вдох, на глазах проступила слезы, но тут же высохли.

— Соберись. Выйдешь, оттанцуешь и вернешься, — напутствовала ее Грета. — В зал не смотри, танцуй для себя. Пашку своего представь, — она усмехнулась, — как он слюной захлебывается.

Или локти себе кусает. Поняла?

Нина бездумно кивнула.

— Хочешь, еще налью?

— Чтобы я в зал свалилась? Нет уж.

Грета усмехнулась.

— Ну, как знаешь.

Следующие десять минут были самыми ужасными в ее жизни. По крайней мере, Нина мысленно повторяла себе это раз за разом, крутясь под музыку у шеста, и, по совету Греты, не обращая взгляда к мужчинам в зале. Когда музыка кончилась и послышались чересчур бурные овации, она сочла это издевательством, потому что была уверена, что не справилась. У нее же тряслись ноги, дрожали поджилки, и она пару раз точно перепутала движения. Оказавшись за кулисами, без сил опустилась на ступеньку и закрыла глаза. Ее трясло, при этом сердце почти не билось, только в ушах музыка, музыка. Кто-то схватил ее за плечи и потряс, Нина даже глаз не открыла.

Тошнота опять подступила, и в этот раз она не была уверена, что сдержит ее.

— Это просто бомба! — выдохнула Гретка, видимо, это она ее трясла. Отвернулась от Нины и назидательно проговорила: — Учитесь, а то только и умеете, что титьками трясти. Трясогузки.

Нина с трудом поднялась, за Грету ухватилась, и негромко, но веско проговорила:

— Я больше туда не пойду.

Грета успокаивающе похлопала ее по плечу.

— Не пойдешь, не пойдешь. Сегодня больше не пойдешь.

Нина хотела объяснить, что больше туда никогда не пойдет, потому что это было самое ужасное, что она когда-либо делала, но подоспел Витя, посмотрел на нее ликующе, выдал широкую улыбку, отчего еще больше стал похож на жабу, и по-отечески потрепал по щеке.

— Умница, доча. А ведь как долго отнекивалась. А вышла и сделала.

Грета оттолкнула его от Нины.

— Оставь ее, видишь, еле стоит?

— Налей ей выпить, — легко посоветовал он, и тут же прикрикнул на других девчонок. — Что встали? Вперед, на сцену. Липа, сними это уродство, что ты вырядилась? Деревня.

Домой ее отправили на машине с водителем, не из-за изменившегося положения, а потому что Нина стоять не могла. В гримерке Грета влила в нее еще добрых сто грамм коньяка, Нину от волнения и алкоголя развезло, и она, споткнувшись, едва не сломала каблук чужих туфель. А оказавшись дома, вспомнила, что Арина ночует у Зинаиды Тимофеевны, по случаю ее первой

«ночной смены», и от жалости к себе и своему ребенку пьяно разревелась, размазывая ладонью по лицу макияж.

Себя было жалко. За себя было обидно и даже стыдно. Но проснувшись следующим утром с головной болью, поняла, что теперь с этим стыдом предстоит мириться и жить. Старалась вести себя, как обычно, улыбалась дочери, кормила ту завтраком, а Зинаиде Тимофеевне заплатила за прошедшую ночь столько, сколько раньше себе позволить бы не могла. А этим утром отдала ей эти деньги, отмахнувшись от любопытного взгляда, стараясь не думать, что теперь о ней будет думать пожилая женщина. Правда, может Зинаида Тимофеевна и подумала что-то не то, но это не помешало ей деньги взять и пообещать прийти к шести вечера. А Нина, пересчитав оставшиеся от аванса, выданного Жабой, деньги, взяла Аришу и отправилась с ней по магазинам, и с особым болезненным удовольствием купила дочке дорогущего плюшевого зайца, набор красок, на который раньше они только смотреть могли, и несколько альбомов. Словно, прощения просила у нее за свое падение.

— Больше я пить не буду, — заявила она Грете, когда вечером приехала в «Тюльпан». — Даже не предлагай.

Грета переодевалась к своему выходу, усмехнулась после слов Нины.

— Не зарекайся. Иногда так тошно после их сальных взглядов, что хоть вой.

— Не буду, — упрямо повторила Нина. — С вами сопьешься.

— С кем это, с вами? — Грета закинула ногу на туалетный столик, принялась подтягивать ажурный чулок.

— Здесь плохая аура, — со знанием дела заявила Рита. Она была достаточно флегматичной особой, ее интересовали мистические аспекты человеческой жизни, и как она совмещала это со стриптизом, Нина не понимала.

На замечание об ауре, Грета презрительно фыркнула.

— Какая, к чертям, аура? Полный зал мужиков. А вы все, все, — со значением добавила она, — прекратите стонать. Радуйтесь, что не в заштатном баре работаете. Здесь закрытый клуб, и мужики, которые вам сережки с брюликами покупают. Иногда. Старайтесь лучше, получите больше.

Она отошла в сторонку, а вернулась с коробкой, протянула ее Нине.

— Тебе, премия. — Грета усмехнулась. — Не люблю я обувью делиться.

Нина без особой радости коробку приняла, сняла крышку, достала туфлю красивого лилового цвета на десятисантиметровом каблуке.

— Зачем ты? Я бы сама купила.

— Витька сказал купить, я купила. — Усмехнулась. — Подойдут к твоему корсету. И не тяни время, — посоветовала она, — красся. Твой выход через полчаса.

— Я помню.

Девчонки быстро переоделись и упорхнули на сцену, исполнять совместный танец, а Нина, ненадолго оставшись одна, придвинулась ближе к зеркалу, и провела рукой по своему лицу. Она еще была не накрашена и казалась немного бледной, но через несколько минут лицо изменится, она превратится в женщину-вамп, которая и выйдет к шесту, перед множеством мужчин в зале, которые будут следить за ней взглядами, прицениваясь, и, наверное, обсуждать ее между собой.

Об этом Нина старалась не думать. Решив, что вернется в «Тюльпан» и снова выйдет к шесту, она решила впредь относиться к этому, как к работе. Не зацикливаться, не переживать, и не мучиться угрызениями совести. Она делает свою работу, ту, которая у нее есть и которая ее кормит, и старается ее делать, как всегда хорошо. То, что происходит в зале, и кто как о ней думает, ее волновать не должно. Как заверил ее Витя на второй день: у нее получается, вот и надо продолжать в том же духе. Нужно просто танцевать, не задумываясь о том, что она делает что-то постыдное.

Пока ей удавалось держать планку, она ставила себе номера по уровню значительно отличающиеся от других девочек, она старалась закрутить все так, чтобы не было нужды снимать с себя последнюю тряпку на глазах чужих людей. Гретка говорила, что когда она крутится у шеста, даже у нее дыхание в груди спирает, не то что у сидящих в зале мужиков.

Нина ей верила, и надеялась, что и впредь будет также, ее мастерство — это единственное, что может удержать ее от окончательного падения. Пока интерес к ее персоне не угаснет, пока она будет зарабатывать для Вити достаточно денег, он будет идти ей на уступки. Значит, надо стараться.

Прежде чем выйти из гримерки, посмотрела на себя в зеркало. Если не обращать внимания на взволнованный взгляд, выглядит она эффектно и вызывающе. Под длинным атласным пиджаком лишь матового сиреневого оттенка шелковая комбинация, такого же цвета стринги и никакого бюстгальтера, для пикантности, дополняют костюм черные чулки в мелкую сеточку, а на ногах подарок Гретки. Про себя Нина удивлялась, как у нее получается выглядеть в этом наряде на сцене естественно и вести себя уверенно, наедине с собой то и дело хотелось пиджак запахнуть. Оказываясь на небольшой сцене с шестом посередине, ее спасал только свет софитов, он бил в глаза, и Нина старалась представить, что она одна, хотя бы до тех самых пор, пока не зазвучат первые аплодисменты и смелые выкрики. Но судя по реакции в зале, ее появления ждали, хотя у нее был только один выход за вечер. Другие девчонки часами крутились на сцене, а то и в импровизированных клетках, развлекая гостей.

— Сегодня аншлаг, — сообщил ей охранник в коридоре, подмигнув. Они теперь все ей подмигивали, как своей. Правда, с разговорами не приставали и с вольностями не лезли, хотя в

«Тюльпане» это было не редкостью. Нина была уверена, что Витя запретил к ней руки тянуть, все еще спугнуть боялся. А когда перестанет бояться, что будет?

— Здорово, — без особого оптимизма отозвалась Нина, торопливо проходя мимо дюжего молодчика.

За кулисами, рядом с выходом, на колченогом стуле сидела Грета и разглядывала свою ногу, а заметив Нину, пожаловалась:

— Вот ведь, новые чулки поехали. Понаставят чертовщины всякой, ходишь спотыкаешься. — Прищурилась, глядя на Нину. — Переживаешь?

Та криво улыбнулась.

— Я всегда переживаю. Хотя, сегодня юбилей, десятый выход.

— Новый номер?

Нина кивнула.

— Так порви их всех. — Рассмеялась. — Хотя, им много и не надо, они всегда готовы.

Нина уже пожалела, что Грета ей перед выходом попалась. Поднялась по ступенькам, прислушиваясь к звукам музыки, откинула кулису и вышла на сцену. Сердце заколотилось, адреналин побежал по венам, свет бил в глаза, а на губах появилась соблазнительная улыбка.

Нина каждый день ее репетировала перед зеркалом, как и свой танец. Зал был за стеной света, будто в тумане, и вроде бы замер, когда она появилась. Обманчивое впечатление, что никого нет или им все равно. А Нина откинула за спину волосы, по-кошачьи грациозно сделала несколько шагов, и когда музыка заставила сердце замереть, развернулась, и, прижавшись к шесту спиной, медленно съехала по нему вниз, зазывно провела рукой по своему бедру. Музыка была нетрадиционной для стриптиза, что еще больше завораживало. Нина знала каждую ноту, у нее все было расписано по секундам, каждое движение, и даже каждая пауза. Нога обхватила шест, сама она выгнулась, опустив руки, и атласный пиджак послушно сполз на пол, оставив ее в легкой комбинации. В зале послышался свист и выкрики ободрения, а Нина закружилась в танце, откинув голову и позволяя волосам растрепаться, и даже пальцы в них запустила, чего не делала на репетиции. Взбила волосы, и, продолжая импровизировать, сделала шаг к краю сцены и опустилась на колени, выгнувшись, как кошка. И только в тот момент, когда свет остался за спиной, поняла, какую ошибку совершила, оказалась лицом к лицу с мужчиной, что сидел за первым столиком. Да и всех остальных смогла рассмотреть. Зал, казалось, жил своей жизнью: посетители пили, развлекались и смеялись; кто-то напротив не отрывал взгляда от нее, танцующей; между столиками сновали официантки в коротенькой соблазнительной униформе, а у бара стоял Витя Жаба и внимательно наблюдал за ее танцем, на губах удовлетворенная ухмылка, видимо, она все делала правильно. Пришлось нацепить на лицо притворную улыбку, и убраться подальше от края сцены, за шест схватилась, как за спасательный круг, грациозно поднялась и снова закружилась вокруг него. Напоследок, вместо принятого у других девушек обнажения, приняла провокационную позу, наклонилась и пальчиком прочертила черту от лодыжки до внутренней поверхности бедра. Пальчик скрылся под подолом короткой комбинации, в зале послышались ободряющие выкрики, а Нина лукаво улыбнулась, и исчезла за шторой. Улыбка тут же стерлась, будто ее и не было, Нина выдохнула, стараясь избавиться от внутреннего перенапряжения, и аккуратно, покачиваясь на высоких каблуках, спустилась по ступенькам. Кто их, вообще, тут придумал сделать? Так и шею можно свернуть.

Скинула туфли и до гримёрки шла босиком. Задержала взгляд на улыбающемся лице охранника.

— Что?

— Обалдеть, — выдал тот комплимент, а Нина поспешила скрыться с его глаз. Дошла до своего туалетного столика и без сил опустилась на стул. Провела ладонью по шее и груди, будто вытираясь. Через несколько минут Грета подошла сзади и наклонилась к ней, облокотившись на спинку стула. Разглядывала Нину в зеркале.

— О тебе уже спрашивают, — с провокационной улыбкой проговорила она.

Нина непонимающе взглянула.

— Кто?

Гретка усмехнулась.

— Если бы абы кто, я бы не говорила. Заинтриговала ты кое-кого. Солидного.

Нина взяла влажную салфетку и принялась стирать макияж.

— Даже не говори мне ничего, — попросила она. Грета скривилась.

— Что ты нелюдимая такая? Неужто и, правда, своего Пашку любишь? До сих пор?