Катрина Кадмор - Останься со мной сейчас

Он проигнорировал ее насмешку и спросил:

– Почему ты уходишь?

Сиара дерзко посмотрела на него. Она выглядела так, будто готовилась к бою. И хорошо. Потому что бой будет.

Она покрепче затянула пояс своего пальто из верблюжьей шерсти и сухо ответила:

– Винс хочет заехать поздравить Пэдди Хейса. Ему восемьдесят пять лет, он живет один и в последнее время не очень хорошо себя чувствует. Винс хочет проведать старика, нехорошо, что тот один в новогоднюю ночь.

Том стиснул зубы.

Сиара вызывающе скрестила руки на груди.

Воздух между ними можно было резать ножом.

Но потом он вдруг протянул руку и потянул ее пояс. Сиара не шевельнулась. Том медленно спустил пальто с ее плеч, оно соскользнуло и упало на паркет. Он подошел ближе и прижался жадными губами к обнаженной коже ее плеч.

– Я мечтал об этом весь вечер, – прошептал он. Сиара застонала, слабо отбиваясь:

– Мне нужно идти. Винс ждет меня.

Эти слова потонули в поцелуе, на который она ответила с нетерпением и страстью.

– Я отвезу тебя сам, – пробормотал Том между поцелуями.

Но Сиара отодвинулась и покачала головой.

– У тебя гости. Мне пора.

Том смотрел, как она подбирает с пола свое пальто, и ощущение, что Сиара захлопывает перед ним дверь своей жизни, снова пронзило его. Том уговаривал себя сохранить хоть каплю достоинства и отпустить ее, но вместо этого сказал:

– Я хочу отвезти тебя домой.

Ее телефон зазвонил.

– Это Винс. Мне пора идти.

Том скрипнул зубами.

– Почему?

Сиара помедлила, прежде чем ответить:

– Я завтра утром уезжаю в Дублин. Хочу поздравить маму.

Том изо всех сил постарался скрыть разочарование: он рассчитывал, что они проведут эту ночь вместе, и день тоже.

– Ты знаешь, что я завтра уезжаю в Лондон?

Она зябко повела плечами, но потом твердо посмотрела на него и ровным голосом ответила:

– Да, знаю.

– Почему ты избегала меня весь вечер?

– Я не… – хотела было возразить Сиара, но остановилась и гордо вздернула подбородок. – Ты сказал, что хочешь расстаться друзьями, – давай так и поступим.

– Я не уверен, что мы всего лишь друзья.

Сиара оперлась на стену и опустила голову, а когда подняла, в ее глазах не было и следа прежней твердости.

– Пожалуйста, Том, – устало проговорила она. – Я не хочу, чтобы все было, как двенадцать лет назад. Я не хочу, чтобы мы поссорились на прощание.

Том не знал, что ответить. Она была права. Ее телефон снова зазвонил. Том забрал его и сказал Винсу, что сам отвезет Сиару домой.

– Ты права. Я тоже не хочу, чтобы мы ссорились, – сказал он подавленно, а потом вдруг попросил: – Потанцуй со мной.

Сиара удивленно посмотрела на него.

– Но ты ненавидишь танцевать!

Ему удалось улыбнуться.

– Да, но ты любишь.

Том действительно ненавидел танцевать, но мужественно делал вид, что отлично проводит время. Когда начался медленный танец, он сохранял между ними самое целомудренное расстояние и едва касался рукой ее талии. Мысли разбегались, но он заставил себя непринужденно болтать с ней о том, что она собирается делать в Дублине, и о своих планах открыть ресторан в Бордо в следующем месяце. А когда Сиара сказала, что хотела бы пойти домой, он без возражений отвез ее.

Том проводил ее до самых дверей, не веря, что все это происходит на самом деле, что все так и кончится.

Сиара отперла входную дверь и послала ему улыбку, еле различимую в темноте зимней ночи.

– Спасибо, что подвез.

Том кивнул. Он все время старался держаться легко и непринужденно, не выдавая боли, которая ныла у него в груди.

– Я еще не знаю точно своих планов насчет Лохмора. Но обещаю: ты будешь первой, кому я сообщу.

Сиара вышла из тени дверного проема и подняла к нему печальное лицо.

– Если я могу чем-нибудь помочь, дай мне знать.

Том отступил на шаг – слишком велико было желание поцеловать ее, но он боялся разрушить это шаткое, насквозь лживое равновесие.

– Мне лучше вернуться к гостям.

– Спокойной ночи, – сказала она грустно и нежно. – Это было чудесное Рождество.

Он быстро кивнул.

– Да, чудесное.

И пошел прочь.

– Том, я…

Он с надеждой оглянулся.

– Что?

– Я… – Она немного помедлила, а затем тихо сказала: – Береги себя.

– О боже, Сиара, ты выглядишь ужасно! Ты здорова? – Мать смотрела на нее с нескрываемым ужасом.

Супер! Мало того что она чувствует себя паршиво, так она еще и выглядит хуже некуда.

Сиара протянула матери подарочные пакеты.

– С Новым годом, мама!

– Ох, милая, не стоило! Ты же знаешь, мне ничего не надо!

Пока она разглядывала содержимое пакетов, Сиара прошла в дом, бормоча под нос:

– Душу продам за чашку чая.

Пока закипал чайник, Морин суетилась вокруг дочери:

– Будешь мясной пирог, лапка? А хочешь бабушкин рождественский пудинг? Она мне его из самого Рэнвила прислала. Я говорила ей, что не нужно, но ты же знаешь, она никогда меня не слушает. А посылка таких денег стоит, я тут могла десять пудингов купить, так еще мне пришлось за ним ходить на почту, а погода была просто ужас.

Обычно Сиара просто пропускала мимо ушей мамино нытье, но то ли сказалась усталость или бессонная ночь, но она неожиданно для себя тихо сказала:

– Может быть, это ее способ показать тебе свою любовь?

Морин посмотрела на нее как на сумасшедшую.

– Ты что, заболела?

Сиара закатила глаза. Как всегда, упоминания о любви и вообще о каких-либо человеческих эмоциях были в ее семье под строжайшим запретом.

– Я недавно завтракала. Я не голодна.

Мать налила чай в две кружки с яркими маками.

– И чего это ты приехала в такую рань?

Сиара хотела по привычке сочинить что-нибудь относительно убедительное, но вместо этого сказала правду:

– Я хотела тебя видеть.

Морин поставила перед ней чашку.

– Вот теперь ты меня действительно пугаешь.

Боже, с ее матерью просто невозможно разговаривать! Сиара достала молоко из холодильника. Теперь она и сама уже не понимала, зачем приехала.

Вчера вечером она отправилась спать с твердой решимостью с первого дня нового года начать новую жизнь, в которой не будет даже воспоминаний о Томе Бенсоне. Но спала она очень плохо, проснулась рано с ощущением невыносимой пустоты и одиночества, не знала, куда себя деть, так что быстро собралась и поехала в Дублин.

Ей нужно было уехать отсюда – из дома, из поместья, от надежды, что Том приедет повидать ее на прощание. Все кончено, и чем скорее она смирится с этой мыслью, тем лучше.

Передав молоко матери, она сказала:

– Пошли погуляем в парке, а после обеда пройдемся по распродажам?

– Не могу, лапка, мы сегодня в приходе играем в бинго.

– Мама, что за…

– Что?

– Неужели ты не можешь… Неужели ты не можешь уделить мне хоть немного времени?

Она действительно сказала это? Попросила мать о внимании, о поддержке? Зачем? Чего она ждала? Что, спустя годы молчания, они наконец поговорят по душам?

Морин разглядывала дочь, поджав губы.

– Я читала в газетах, что новый герцог приезжал в Лохмор на Рождество. Это из-за него ты такая?

Сиара уже открыла рот, чтобы рассказать ей все, но вместо этого встала и вышла из кухни, кинув на ходу:

– Я в ванную.

Она зашла в свою старую комнату. На стенах висели плакаты «Растения Ирландии», которые она купила в день своего семнадцатилетия в Национальном ботаническом саду. Она прекрасно помнила теплый июньский день, долгую прогулку с друзьями и радостное предвкушение, что скоро она поедет к деду в Лохмор и увидит там Тома. После ботанического сада они пошли в бар, а потом в тату-салон, где она сделала себе татуировку на лодыжке. Мать устроила ей истерику, а Том сначала вообще ничего не заметил, но потом ему понравилось.

По крайней мере, ей хватило ума не сделать татуировку с его именем, а ведь сперва был план именно такой. Но все равно, когда она смотрела на свой колокольчик, она вспоминала Тома.

Она услышала в коридоре шаги матери и напряглась.

Она понимала, что не стоит говорить ей о Томе. Сиаре не хотелось выслушивать проклятья в адрес покойного герцога и всей их семьи.

Но в то же время ей хотелось поделиться с мамой своим горем. Ведь мама, как никто другой, поймет ее, потому что знает, что значит влюбиться в мужчину, который никогда не будет твоим. И мама единственная, кто знал, что произошло между ней и Томом двенадцать лет назад.

Но Сиара не знала, готова ли она сама к такому разговору. У них с матерью не такие отношения. Они привыкли замалчивать проблемы и высмеивать сантименты. Такие вещи в один день не меняются.

Сиара вышла в коридор и постучала в дверь материнской спальни.

Морин, одетая в шерстяное платье цвета спелой сливы, причесывалась перед зеркалом. А ведь она все еще была красива – тонкая, с миндалевидными глазами и скулами, которым всегда все завидовали. Сиаре вдруг стало жаль ее. У мамы никого не было после того, как ее бросил муж. Или Сиара об этом не знала?

Она улыбнулась отражению матери.

– Давай съездим в город. Я угощу тебя обедом. Ты успеешь на свой бинго.

Морин обернулась.

– Только подкрасься, ради бога.

Сиара подошла и встала перед зеркалом рядом с ней.

– Я так плохо выгляжу?

Морин рассмеялась.

– Немного косметики не помешает.

Сиара закатила глаза, но взяла у мамы тюбик с тональным кремом.

Она красила ресницы, когда заметила, что Морин пристально смотрит на нее через отражение в зеркале. Сиара опустила тюбик с тушью.

– У меня нет практики. Я редко крашусь на работу.

Морин покачала головой.

– Когда Том был здесь… Когда мы нашли его на крыльце… Мне не хотелось признаваться в этом… Я беспокоилась о тебе… Но он был очень расстроен. Он так убивался из-за того, что произошло, винил себя, каялся передо мной. Мне показалось, он был искренним. Я думаю, он хороший человек.

Сиара машинально водила ершиком по ресницам.

– Я тоже думаю, что он хороший человек, но это уже не имеет значения.

Морин недоверчиво хмыкнула.

– А по тебе не скажешь.

Сиара посмотрела на мать, не зная, прозвучала ли в ее голосе неожиданная нежность и забота или ей это только почудилось. Они смотрели друг другу в глаза, что редко между ними бывало, и Си-ара перестала задаваться вопросом, не напрасно ли она сюда приехала.

– Когда он уходил, то сказал: «Я так виноват перед ней, так боюсь за нее. Сиара для меня все. Скажите ей, пожалуйста, что я ее люблю». Лучше бы я тогда передала тебе это.

– Он сказал так?

– Я не хотела, чтобы вы были вместе, вот и промолчала.

Сиара опустилась на стул, не зная, что и думать. Он признался, что любит ее. Ее матери. Но почему он никогда не говорил этого ей самой?

Наверное, он сказал так под влиянием момента. Даже если бы он сказал это Сиаре, ничего бы не изменилось. Они были из разных миров, у каждого была своя жизнь.

Ее мать покаянно смотрела на нее, со страхом ожидая ответа.

– Ничего, мама, это ничего. Даже если бы ты и сказала мне… В любом случае теперь все кончено.

– Ты любила его?

Сиара собиралась отшутиться, как это было заведено между ними, но почувствовала, что у нее нет сил лгать.

– Да, любила.

Морин глубоко вздохнула.

– Что случилось на Рождество?

Сиаре хотелось убежать и спрятаться, но она ответила:

– Мы провели Рождество вместе, но решили остаться друзьями. И это к лучшему.

Но мать пытливо смотрела на нее.

– Ты его любишь?

– Какая разница?

– А если бы он не был герцогом, была бы разница?

Сиара схватила губную помаду, открыла ее, но так и не смогла сосредоточиться и понять, что у нее за цвет, поэтому снова закрыла и из последних сил улыбнулась маме.

– Поехали, а то ты не успеешь на свою игру.

Том открыл дверь своей квартиры в Кенсингтоне[13] и сразу сел на пол, чтобы обнять Грома. Пес не мог нарадоваться возвращению хозяина, облизывал его, прыгал и вертел хвостом так, будто тот вернулся из арктической экспедиции, а не из двухдневной поездки в Бордо. Том с удовольствием просидел бы всю ночь на полу, играя с Громом, но после нескольких минут восторга пес успокоился и пошел поискать, чего пожевать, например хозяйский галстук.

Том прочитал записку девушки, которая выгуливала Грома в его отсутствие, что с собакой все в порядке, потом просмотрел свою почту. Он открыл холодильник, но решил, что есть ему не хочется, и налил себе выпить. Он включил ноутбук, но через десять минут обнаружил, что и работать ему тоже не хочется.

Он отхлебнул виски. Это был двадцатилетний односолодовый, который Сиара подарила ему на Рождество.

Сегодня в Бордо на открытии ресторана ему показалось, что он слышит ее смех. Он на полуслове бросил британского посла, который приехал в Бордо специально на открытие, и в одну минуту обежал оба зала. Но, разумеется, это было всего лишь его разыгравшееся воображение.