Дайна Чавиано - Остров бесконечной любви

– Я не позабыла, – тихо ответила Амалия. – Сейчас истории свяжутся.

Из-за раны девушка продержалась между жизнью и смертью четыре месяца. Но это было не самое страшное: холод, в детстве проникший в ее тело, снова стремился ею завладеть. В ней как будто жили сразу две женщины. Когда Хосе приходил в больницу с утра, перед ним была ласковая, робкая, молчаливая девушка, а по вечерам обезумевшие глаза Мерседес отказывались его узнавать.

Самым сложным оказалось сломить сопротивление родителей. Хуан перестал разговаривать с сыном, а мать жаловалась на боли в груди; прерывисто дыша, она объясняла, что это – следствие страданий. Однако Хосе не дрогнул и при таком шантаже.

Документы, подтверждающие его учебу на медицинском факультете, помогли ему получить заем, и он оплачивал расходы на лечение. Ничто не могло заставить молодого человека отказаться от его цели; он утешался тем, что, несмотря на перепады настроения, Мерседес все-таки выздоравливала… затягивалась не только рана, но исцелялась и душа.

Постепенно смятенные мысли отступили в самый темный угол ее подсознания, а на свет вышла наивная девушка, которая как будто только учится смотреть на мир. Ее вопросы изумляли Хосе. Где прячется Бог? Почему идет дождь? Какое число самое большое? Он разговаривал словно с девочкой. И возможно, так оно и было. Может быть, какая-то неизвестная ему катастрофа еще в детстве прогнала прочь ее душу, а теперь эта душа возвращается, чтобы взрослеть? Однажды вечером – до выписки из больницы оставалось совсем немного – в палату вошла медсестра с кувшином воды. Мерседес проснулась, услышав звук льющейся жидкости. Свет луны отражался в стакане и в непрерывной струйке воды. И тогда она все вспомнила: ночной ритуал, медовое омовение, собственный обморок… Мерседес поняла, что была одержима с самого детства и что владевший ею дух был холоден, как ледяная глыба. И как только это понимание коснулось ее рассудка, чья-то заботливая рука сокрыла его навсегда. Память девушки наполнилась успокоительными картинами. Убийство отца превратилось в скоротечную болезнь, ужасная смерть матери – в стечение обстоятельств, а вся ее жизнь в борделе сделалась долгим пребыванием в деревне, где она жила вместе с кузинами.

Хосе, единственный свидетель ее прошлой жизни, не рассказывал ничего даже ей – и сохранил глубоко в душе подлинную историю Мерседес.

Прежде чем стать ее мужем, Хосе стал отцом и братом, которого у девушки никогда не было, другом, который проявляет заботу и обучает хорошим манерам; а еще он сделался для нее учителем чтения.

Окончив университет, молодой доктор открыл собственную практику. А Мерседес, не зная, чем заняться, пристрастилась к чтению. Хосе поражался выбору книг: на ее ночном столике были истории о героях прошлого и невероятной любви, о фантастических путешествиях и чудесах – девушка и сама мечтала о чуде. Потому что годы потекли один за одним и она поняла, что, хотя у нее есть любовь мужчины, ничто не принесет ей большей радости, чем рождение ребенка. Однако шрам, изуродовавший ее живот, выглядел как Божье запрещение. Неужто это возмездие за какие-то неизвестные ей грехи?

Но вот, после долгих молитв, чудо наконец-то свершилось. В один осенний день живот ее начал расти. И тогда Мерседес осознала, что ее жизнь и ее здравомыслие целиком зависят от комочка, который бьется внутри.

Мерседес огладила живот и посмотрела на багряные облака, украсившие небо над Гаваной: их гнал налетевший на остров ураган. Вздохнув, женщина ушла с балкона. В последнее время вместо послеобеденного сна Мерседес слушала продолжение радиоспектакля. В сегодняшней главе решалась судьба отца Исидро.

– Я люблю тебя, Мария Магдалена, – признался Хуан де ла Роса, муж ее соперницы, – но я не могу оставить Эльвиру. Если бы она не принесла себя в жертву ради спасения Рамиро…

Мария Магдалена, поначалу такая сердобольная, замышляла убийство, и об этом было известно лишь отцу Исидро – ее исповеднику, который еще в юности влюбился в Эльвиру, а узнав о ее свадьбе, принял сан. Теперь, когда жизнь возлюбленной находилась в его руках, он, кажется, никак не мог спасти Эльвиру, ведь он должен был хранить тайну исповеди. А впрочем, вдруг он осмелится открыть то, что услышал? Или, по крайней мере, найти способ сообщить про готовящееся убийство, не нарушая клятвы?

Мерседес задремала. В тот ветреный, сумрачный день в ее голове кружились беспокойные сны: ледяные когти стискивали живот и не давали дышать. Женщина поднесла руки к старой ране, но ощутила еще более резкий укол в другом месте. Она очнулась – словно после обморока. Потолок в комнате гулко дрожал, как будто наверху кто-то бегал босиком. Потом задребезжали стеклянные дверцы шкафа, и эти арпеджио звучали далеко не музыкально. Мерседес подняла голову и увидела нелепого карлика, висящего на люстре: она уже видела его в день своей свадьбы – тогда он бегал по коридорам гостиницы. В тот раз девушке показалось очень забавным, что только она его и видит. Когда она рассказала про это своему жениху, тот, смутившись, поведал ей фантастическую историю. Карлик – это домовой, которого могут видеть только женщины из их семьи, включая и тех, кто вошел в семью через замужество. С тех пор домовой больше не появлялся. Мерседес про него почти и забыла… до этого самого дня.

– Слезай оттуда, гадкий домовенок! – в ярости рявкнула она. – Если разобьешь эту лампу – убью!

Но человечку было, по-видимому, наплевать на угрозы – он даже раздвоился, чтобы покачаться еще и на балконных перилах. Теперь в доме резвились сразу два домовых.

– Вот пакостный бес, – процедила Мерседес сквозь зубы и попробовала не обращать на него внимания.

Новый укол боли заставил ее схватиться за столик, на котором стояла ваза с цветами. За спиной у Мерседес раздался визг. Когда она обернулась, третий карлик восседал на изображении Святейшего Сердца Иисуса. А четвертый в это время перескакивал с кресла на кресло.

В этот момент в комнату вошел Хосе – и замер на пороге. Кресла-качалки на балконе вертелись волчками, картина и люстра качались, как настоящие маятники, четыре кресла тряслись сами по себе – как на балу призраков. Хозяин дома сразу же понял, кто устроил этот парк развлечений.

Стоны жены вывели его из ступора. Хосе бросился ее поднимать, а комната сотрясалась от грохота упавшей картины. Не обращая внимания на беспорядок, Хосе подхватил жену на руки и отнес вниз по лестнице в машину, позабыв запереть дверь.

Мерседес подвывала, закрыв глаза; уже на полпути к больнице ноги ее заливала теплая жидкость. Боль была нестерпимая, как будто какая-то сила внутри Мерседес вознамерилась разорвать ее надвое. В этот момент женщина не думала о столь желанном ребенке. Она предпочла бы умереть. В больнице она не слышала ни указаний врача, ни уговоров медсестер. Просто вопила во всю глотку.

Спустя несколько бредовых часов – чьи-то руки трогали, тискали, поглаживали ее тело – женщина услышала вопли другого человека. Только когда ей поднесли малютку, которая орала как резаная, Мерседес обратила внимание на заполошных медсестер в высоких, как у монашенок, чепцах. Роженица не сразу поняла, что ее дочь появилась на свет в клинике Кубинских католичек; в прошлом это было поместье Хосе Мельгареса и Марии Тересы Эрреры, где ее мать была рабыней до встречи с торговцем Флоренсио, который и стал ее отцом. И из этой же усадьбы Флоренсио ехал домой накануне своей гибели, оставив здесь партию свечей и бочонков с вином… Мерседес закрыла глаза, чтобы стереть запретное воспоминание.

– Хосе, – шепнула она мужу, по-дурацки пялившему глаза на девочку. – Дай-ка мне мой кошелек.

Муж повиновался, не представляя, зачем ей в такой момент может понадобиться кошелек. Мерседес порылась там и достала малюсенький сверток.

– Я его давно купила, – сказала она, не объясняя, что там внутри.

А там был маленький блестящий камушек на колечке в виде руки. Мерседес с помощью шпильки прикрепила его к одеяльцу дочери.

– Когда она подрастет, повешу его ей на шею на золотой цепочке, – объявила мать. – Это от сглаза.

Пепе ничего не ответил. Как можно отказать в такой малости, если у тебя у самого мать видит духов да еще и передала это проклятие твоей жене, а возможно, и крошке, которая сейчас посапывает рядом?

– Вы уже готовы ее записать? – спросили от дверей.

– Мы ее лучше окрестим.

– Конечно, – согласилась монашенка, – но сначала ее нужно записать. Имя придумали?

Супруги переглянулись. Они почему-то были уверены, что родится мальчик. Но Мерседес вдруг вспомнила женское имя, которое ей всегда нравилось, – нежное и в то же время исполненное силы.

– Мы назовем ее Амалия.

Из записок Мигеля

ЭТОГО И КИТАЙСКИЙ ДОКТОР НЕ СПАСЕТ.

Так до сих пор говорят на Кубе, если сталкиваются с неизлечимой болезнью и, шире, с любой безвыходной ситуацией. Считается, что это выражение относилось к одному из китайских врачей, которые появились на острове во второй половине XIX века. По одним источникам – к Чан Бомбиа, который приехал в 1858 году, по другим – к Кан Ши Кону, умершему в 1885-м. Как бы то ни было, налицо народное признание авторитета китайских врачевателей, которые успешно лечили больных неизвестными в колониальной Кубе методами.

Припарковав машину, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из салона появилась женщина в облегающем зеленом платье; таксист порывался перегнуться пополам, но, сделав над собой усилие, ограничился легким поклоном.

– Сколько я вам должна? – Женщина открыла бумажник.

– Даже не говорите об этом, донья Рита. Я отправлюсь прямиком в ад, если возьму с вас хотя бы сентаво. Для меня подвезти вас – это честь.

Женщина улыбнулась, она была привычна к подобным знакам восхищения.

– Спасибо, приятель, – поблагодарила она таксиста. – Господь да озарит ваш день.

И прошла к двери с вывеской: «ДОМОВОЙ. СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ».

Звон колокольчика отвлек девочку, которая рисовала возле полки с нотами, от ее занятия.

– Привет, малышка, – улыбнулась вошедшая.

– Папа, смотри кто пришел! – Девочка побежала ей навстречу.

– Осторожно, Амалия, – предупредил Пепе, выходя из кладовки с пластинками в руках. – Ты помнешь гостье шляпку.

– Шляпка – прелесть, правда? – пискнула девочка, накидывая вуаль на лицо посетительницы.

– А ну-ка примерь, – предложила женщина.

– Балуете вы ее, – восторженно выдохнул хозяин. – Вы мне испортите дочку.

Актриса, обычно крайне недоверчивая к восторгам поклонников, совершенно менялась в обществе этой девочки – их связывало какое-то духовное родство. Мать ее тоже сильно интересовала, но по другой причине. Если девочка была как поток, готовый смыть все тайны и сомнения на своем пути, то Мерседес являла собой загадку, которая их порождала. Рита хорошо запомнила вечер в театре, когда Хосе их познакомил. Пьеса называлась «Сесилия Вальдес».

Мерседес тогда с задумчивым видом заметила:

– Кто бы мог подумать, что из такой безобразной правды родится такая красивая ложь?

Рита была поражена. Что эта женщина имела в виду?

Когда она попыталась это выяснить, Мерседес сделала вид, что не понимает, о чем речь. Как будто ничего подобного и не говорила. Женщины виделись еще несколько раз, но почти не разговаривали друг с другом. Мать Амалии жила в своем мире.

А девочка, наоборот, лучилась особым очарованием. Иногда она вела себя так, словно в комнате находится тайный друг, которого может видеть только она. Она заводила разговоры, которые Рита приписывала детскому воображению, но все равно ими восхищалась. Только в последние месяцы девочка оставила эти игры. Теперь она уделяла больше внимания реальным вещам, как, например, нарядам Риты.

– Эрнесто уже здесь?

– Он позвонил, сказал, что задерживается, – ответил Пепе, расставляя пластинки в алфавитном порядке.

– Каждый раз, когда у меня репетиция, он меня подводит!

– А в каком театре ты будешь играть? – в своей манере, полунаивно-полудерзко, спросила Амалия.

– Ни в каком, моя королева. Мы будем снимать фильм.

Пепе забыл про пластинки:

– Вы уезжаете от нас в Штаты?

– Нет, сынок, – улыбнулась Рита. – Никому не рассказывай, но мы делаем музыкальный фильм.

Хосе поперхнулся:

– На Кубе?

Рита кивнула.

– Так ведь это событие века! – наконец произнес владелец магазина.

– О чем это вы без меня судачите? – раздался еще один голос.

Все обернулись к дверям.

– Для тебя это не новость, – флегматично ответила Рита. – О первом музыкальном фильме на Кубе.

– Маэстро Лекуона! – воскликнул Пепе.

– Ну да, – вздохнул Лекуона. – Сейчас мы все увлечены новым проектом, но эти эксперименты задавят творчество. Задушат талант…