Фред Стюарт - Остров Эллис

Джейк не мог не признать, что начал влюбляться в Виолет.

— Позвольте мне объяснить это вам следующим образом. Если бы это было одно из моих шоу, то я сделал бы так: я бы заставил героя — то есть себя — петь песню о том, какая вы красивая, юная и неопытная. А хор бы подпевал, что в вас есть все то, чего нет в моей жене, и поэтому мне с вами так хорошо.

Она вспыхнула.

— Думаю, мне бы понравилась эта песня. Но…

— Но, что?

Он мог бы сказать, что она нервничает.

— Я бы не хотела соперничать с вашей женой. Это нечестно по отношению к ней — или ко мне. Я хочу сказать, что…

Она снова заколебалась.

— Что?

Она посмотрела ему в глаза.

— Мне все больше и больше нравится видеть вас.

Официант принес первые заказанные ими блюда. Джейк отчаянно соображал, как ответить. Он восхищался ее честностью так же, как презирал свои колебания. Однако, то, что она сама сказала ему о своем отношении, и он чувствовал, что это немного пугает ее, помогло ему преодолеть все сомнения.

— Тогда, — начал он, — мы можем сделать простую вещь — не видеться больше друг с другом. Или мы можем сделать другую, более сложную вещь — влюбиться друг в друга.

— Влюбиться? — проговорила она. — Но мне показалось, что вы больше не верите в любовь.

— Когда я с вами — верю.

Она улыбнулась — эти слова были ей приятны.

— Но любовь… Вы и я… это невозможно. Ведь так? Вы женаты, я обручена… это должно быть невозможно, — сказала она.

— Это возможно, но это может доставить нам много неприятностей, поэтому нам следует быть осторожными — и вам, и мне, прежде чем совершим что-то, о чем будем жалеть.

Он полез в карман пиджака и достал визитную карточку.

— Это мой телефон, — сказал он, протягивая ей карточку. — Вы подумаете о том, что вы хотите, и, если вы захотите увидеть меня снова, позвоните мне по этому номеру. Тогда все это останется между нами. Я бы не хотел впутывать вас во что-либо, что могло бы сломать вашу жизнь. Поверьте, я отношусь к вам с глубоким уважением. С другой стороны, моя жизнь уже сломана, и, если вы решитесь, вы могли бы изменить ее. Поэтому я буду ждать вашего звонка… Что бы вы не решили, Виолет, вы самая замечательная женщина, которую я когда-либо встречал в жизни. И даже, если мы не увидимся больше, я всегда буду вспоминать эти дни, как что-то необыкновенное и дорогое.

Она взглянула на карточку, затем на него.

«Он на самом деле думает это. О Боже, что я делаю. И что он имеет в виду, говоря, что это останется между нами и что он не хотел бы впутывать меня ни во что, что могло бы сломать мою жизнь. Если бы я только знала, что он имеет в виду. Может, он хочет сделать меня своей любовницей? Но я даже не знаю, что должна делать любовница».

В первую неделю июня 1916 года Марко взял своего сына, которому не исполнилось еще и пяти лет, названного в честь деда Ванессы Фрэнком, в Вашингтон, чтобы показать черноволосому красивому малышу столицу и повидать Фиппса. При обычных условиях Фиппс сейчас был бы на пути в Ньюпорт, потому что сенатор, выигравший свое четвертое переизбрание в 1912 году и разгромивший демократов, что привело профессора Вудро Вильсона в Белый дом, — совершенно не выносил летнюю жару в Вашингтоне. Однако, состояние общего напряжения в связи с войной в Европе помешало конгрессмену поехать домой. И хотя Фиппс не получил пост председателя комитета по иностранным делам, он все еще был ведущим спикером от своей партии по этому вопросу и возглавлял в сенате фракцию за вступление Америки в войну, поскольку был убежден, что Германия победит, если Америка не выступит на стороне союзников. Так что Фиппс был еще в Вашингтоне, и после того, как Марко показал сыну Белый дом и памятник Вашингтону, он повел его в Капитолий, где их проводили в кабинет Фиппса.

У Фиппса был один из самых престижных в здании кабинетов, поэтому, когда Фрэнк вошел в комнату с высоченными потолками и огромной сверкающей хрустальной люстрой, водруженной в 1870 году, он просто разинул рот.

— Вот и он! — воскликнул Фиппс, обходя свой огромный стол. Сенатор шел по пушистому ковру, чтобы обнять и поцеловать внука. — Гордость и счастье дедушки! Ну, как ты, маленький негодник?

Фрэнк прижался к нему.

— Хорошо, дедушка. Слушай, у тебя такой большой кабинет. Ты, наверное, очень важный человек.

— Конечно, — рассмеялся Фиппс. — Никто в этом городе не делает и шагу, чтобы не посоветоваться сначала со мной.

— Эта люстра очень смешная.

— Эту люстру повесили сюда сорок лет назад, и мне говорили, что те, кто обслуживают здание, дважды убеждали конгресс убрать ее. Марко, а ты как? Рад тебя видеть.

Они пожали друг другу руки. Затем Фрэнка забрал один из помощников Фиппса, чтобы показать ему здание. Марко в двубортном белом льняном костюме сел в кресло.

— Ванесса просила передать вам привет, — сказал он.

— Спасибо, — ответил Фиппс, возвращаясь на свое место. — Когда она собирается приехать в Ньюпорт?

— Через пару недель. Она работает сейчас над новой скульптурой, и все это в обстановке полной секретности.

Фиппс зажег трубку.

— Она не бросила пить? — спокойно спросил он.

— Ну, она перестала пить за обедом. Это уже кое-что, — ответил Марко.

Фиппс наклонился к нему.

— Что с ней не так, Марко? То она увлекалась какими-то теориями, теперь это пьянство… Я ее не понимаю. У нее замечательный сын, прекрасный муж — у нее в жизни есть все, что она может пожелать, а ей, похоже, не доставляет удовольствия ничего, кроме как запираться в своей мастерской и работать над этими чертовыми скульпторами. Похоже, она избегает меня, чего я не совсем понимаю. Знаю, она не согласна с моими политическими взглядами, но так или иначе, я ее отец. Странная вещь: я нахожу общий язык с тобой, но я не нахожу общего языка со своей дочерью. Я просто не понимаю ее.

— Частично это моя вина, — сказал Марко. — Последние четыре года я провел в Колумбийском университете, и не мог видеться с ней так часто, как хотелось бы. И у меня не было никаких собственных доходов, так что я полностью зависел от Ванессы и от вас. Эта запутанная ситуация, видимо, угнетала ее. Но теперь, когда я закончил университет, я могу, наконец, стать хозяином в собственном доме. Это было одной из причин, по которой я приехал в Вашингтон.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хотел бы заняться политикой.

Фиппс. казалось, был удивлен.

— Политикой? Ты?

— А почему бы и нет?

— Но ты ничего не знаешь о политике.

— Узнаю. Вы могли бы обучить меня, — он встал. — Я хотел бы выставить свею кандидатуру на следующих выборах против Билла Райана, в округе Силк Стокинг. Я хочу быть первым иммигрантом, которого выберут в Конгресс.

— Но Райана трудно победить. Его поддерживает ирландская община, а у них повсюду есть связи.

— Но, — прервал его Марко, облокотившись на его стол, — он не говорит по-итальянски. А я говорю. В округе полно итальянцев, которые почти не говорят по-английски, но кто живет здесь уже достаточно долго, может получить право голоса. И я один из миллиона — нет, десяти миллионов — иммигрантов, кто, благодаря вам, получил образование, может говорить по-английски так же, как и вы, и кто способен вести борьбу за место в Конгрессе. Райан не представляет этих людей — он их эксплуатирует. А я могу сказать им на их родном языке, что один из подобных им будет представлять их интересы в Конгрессе, и, думаю, они проголосуют за меня.

Фиппс с улыбкой на лице развалился в своем кресле. Он не любил ничего больше, чем хорошую политическую борьбу.

— Мне нравится это, — сказал он. — И, по-моему, мне это очень нравится. Мне никогда не приходило это в голову, но ты прав. Иммигрант в Конгрессе! А почему бы и нет? Может, уже пришло время.

Он быстро встал со стула.

— И, клянусь Богом, ты побьешь этого идиота Райана. Да, сэр, мне нравится это.

Он обошел вокруг стола и сильно потряс руку Марко.

— Я буду поддерживать тебя на всем пути, на все сто. В нашей семье будет два конгрессмена! Отлично. Теперь я должен представить тебя Джерри Фостеру. Он тот человек, за троном, кто влияет на отбор кандидатов.

Когда они выходили, Марко окинул кабинет взглядом.

«Этот кабинет будет когда-нибудь моим», — подумал он.

* * *

Артиллерийские залпы освещали ночное небо, и, хотя они раздавались далеко от Парижа, они производили угнетающее впечатление. Флора Митчум Хайнес стояла у широкого окна своей квартиры на левом берегу Сены, наблюдая за происходящим, как и тысячи французов в городе.

Открылась дверь, и в единственную комнату их, расположенной на третьем этаже квартиры, ворвался Роско.

— Малышка, я получил его, — крикнул он. — Я получил его.

Она обернулась:

— Рио…?

— Рио де Жанейро. Десять недель в отеле «Копакабана Палас». Джаз «Комбо» Роско Хайнеса с несравненной всемирно известной певицей, сексуальной Флорой Митчум! Знаешь, это прогремит там, как динамит!

Он подхватил ее и, целуя, закружил по комнате.

— Сколько? — спросила она.

— Тысячу в неделю для оркестра и три тысячи — для тебя. И я слышал, что сам Рио — дешевый город. Малышка, мы заработаем там много денег. И мы скоро уедем от этой войны. Черт бы ее побрал!

Он поставил ее на пол и подошел к бюро.

— За это стоит выпить, — сказал он, открывая ящик и доставая бутылку виски. — Рио, говорят, великолепный. Прекрасные пляжи, самый большой залив в мире… Знаешь, там все наоборот: летом зима и так далее…

— Достаточно. Роско.

Он наполнил стакан.

— Что?

— Я сказала, этого достаточно.

— Черт возьми, детка, мы же празднуем.

— Роско, дорогой, отлей из своего стакана половину в другой и передай его мне. И поставь бутылку обратно в ящик.

— Дерьмо.

Но, так или иначе, он повиновался и передал ей второй стакан.

— За нее! — воскликнул он.

Они чокнулись и выпили.

— Мы все еще бежим куда-то, — сказала, глядя на него, Флора. — Когда это кончится?

— Ты говоришь о Рио — «бежим»? Ты спятила.

— Да, бежим. О, Роско, ты все сделал прекрасно. Ты создал лучший джаз в Париже, и мы заработали кучу денег. Я не жалуюсь на это. Но пока ты не будешь готов вернуться в Нью-Йорк, ты будешь все время бежать.

Он швырнул стакан на пол, разбив его на кусочки.

— Черт тебя возьми! — заорал он.

Затем он схватил ее и ударил так сильно, что она упала на постель.

— Шлюха! — орал он, продолжая наносить ей удары. — Черная шлюха! Я когда-нибудь заставлю тебя замолчать?

Она ударила его в пах. Он вскрикнул и, корчась от боли, откатился назад.

— Ты заставишь меня замолчать, когда скажешь: «Флора, я черный человек, и я горжусь этим. И я больше не боюсь вернуться домой».

— У меня нет дома, — стонал он, — для Роско нет дома…

— И перестань кормить меня этими идиотскими глупостями! — закричала она. — Сейчас мы едем в Рио и мы проведем десять недель в отеле «Копа Палас», и мы будем откладывать деньги. А затем мы вернемся в Нью-Йорк. Понятно? В Нью-Йорк. Домой! Если Берт Уильмс стал «звездой» в «Ревю Зигфельда», то там есть место и для нас.

Потрясение Джорджи О'Доннелл от предательства, как назвала это тетушка Кетлин, Марко было даже сильнее, чем потрясение от слепоты в результате заражения трахомой. Джорджи научилась жить, не видя солнца, а вот для того, чтобы научиться жить без Марко, понадобились годы. Сначала известие о том, что Марко женится на Ванессе Огден, привело ее в отчаяние, затем разбудило ненависть, затем снова отчаяние с примесью горечи. Для всей семьи, и в особенности для Кейзи О'Доннелла, предательство Марко было скорее изменой. А, учитывая тот факт, что именно Бриджит и Джорджи помогли сбежать ему с Эллис Айленда (Кейзи при этом почему-то забывал, что именно он хотел организовать его депортацию), Марко превратился в олицетворение зла, и его имя в разговорах не упоминалось вовсе.

Однако, в человеческом сердце могут совмещаться столь противоположные чувства! И именно порочность Марко, вопреки всему, делала его более желанным для Джорджи. Она убеждала себя тысячу раз, что ему больше нет места в ее жизни и никогда не будет, и что надо избавиться от этого раз и навсегда. Однако, воспоминания о счастливых днях с ним расцветали в ее душе, как экзотический запретный цветок. И, чем больше старалась она изгнать его из своей памяти, тем настойчивей проникал он в ее сны. Она была страстной и очень сексуальной натурой, но сейчас она старалась загнать свои чувства внутрь и заставить себя поверить, что она больше не желает иметь ничего общего с мужчинами. Она обрекла себя на то, чтобы ее считали слепой, помогающей всем тетушкой, про которую с годами в семье будут говорить, что однажды она пережила трагически окончившийся роман. Она смирились с тем, что ей в этой жизни уготована роль жертвы, и сказала себе, что должна сделать максимум добра из того, что ей осталось.