— Не знаю. А где мой носовой платок?

Он достал красный носовой платок и положил ей в руку. Она вытерла глаза и затем нос.

— Ты видела какие-нибудь комедии Трампа? — спросил он.

— Нет. Я не хожу в кино. Я не ходила с тех пор…

Она умолкла. Он снова взял ее за руку.

— Я расскажу тебе очень хороший фильм.

Он улыбнулся.


Ванесса очень нервничала.

Она, наконец, решилась пригласить Уну в Гарден Корт на обед с Фиппсом и Мод и нервничала, опасаясь реакции Фиппса на ее новую подругу. Именно «подругой» представила она Уну своему отцу. Воспримет ли Фиппс ее, как подругу или как то, кем она была на самом деле? Уна не была так очевидна, как Кэрол де Витт или другие лесбиянки, бывшие на вечере у Кэрол. С другой стороны, Уну никак нельзя было принять за обычную молодую женщину, хотя одета она была вполне прилично, во всяком случае, по стандартам Уны. Правда, на ней были африканские браслеты и ее «моя дорогая» и другие выражения аффектации чуть выходили за рамки, принятые в здравомыслящем Норт Шоре. Что, если отец догадается?

И еще Ванесса нервничала из-за того, какова будет реакция Уны на ее скульптуры. Сначала она повела Уну в свою студию, где та ходила по кругу, разглядывая последние работы Ванессы — ее первые шаги в стиле модерн — большую глиняную абстракцию, которая представляла собой горизонтальную латинскую «s» с двумя руками, выброшенными из верхней части изгиба.

— Это наводит на размышления, дорогая, — наконец, произнесла Уна. — И даже очень. Это напоминает мне труп.

— Труп? Почему?

— Изгиб… Это может быть тело, распростертое на полу с изогнутыми руками… Возможно, тело убитого. У тебя есть название для этого?

— Нет.

— Назови это «Мейерлинг». Да, Мейерлинг! Предельная загадочность. Мне нравится так, дорогая. Это надо заключить в сталь, и я смогу продать Мейерлинга для тебя. Это может стать началом серьезной карьеры.

Ванесса была польщена, но смущена.

— А почему «Мейерлинг»? — спросила она.

— Это либо тело принца Рудольфа, либо его возлюбленной, Марии Ветсеры. Он только что убил ее, а затем покончил с собой. Никто не знает, почему… Это мистерия и романтика. Последний акт любви — смерть! Людям нравится Мейерлинг. Это поможет мне продать.

Ванесса еще не до конца все поняла, но она решила положиться на опыт Уны, как продавать скульптуры. Уна обошла помост, на котором стояла скульптура, и взяла Ванессу за руку.

— А теперь, моя дорогая, пришло время познакомиться мне с твоей семьей. Не нервничай. Я буду вести себя, как полагается. Я растоплю лед, процитировав несколько параграфов из Маркса и Энгельса, затем позабавлю твоего отца обсуждением идеи Фрейда о роли мастурбации в детских мечтаниях.

— О Боже…

— Куда делось твое чувство юмора?

— У меня оно исчезает, когда речь заходит об отце. Пожалуйста, будь осторожна, Уна.

— А что, если он узнает? — она улыбнулась. — А что? Ты должна учиться быть мужественной, как училась я. Ты должна учиться принимать себя такой, какая ты есть. Это не порочно.

Она перешла на шепот. Затем она поцеловала Ванессу в губы.

— А теперь, пойдем, дорогая, — сказала Уна, направляясь к двери. — В бой! А почему я не могу встретиться с Марко, этим мужественным иммигрантом?

— Он приезжает сюда только в выходные.

— Жаль. Я бы хотела познакомиться с ним. Он может стать конгрессменом, моя дорогая, — она открыла дверь и вышла. — А что это за милый юноша?

В дальнем конце коридора Ванесса увидела Фрэнка. С ним был его новый учитель, тридцатидвухлетний выпускник Гарварда Барклай Симмонс.

— Это Фрэнк.

Впервые Ванесса заметила, как холодное лицо Уны немного потеплело.

— Я тебе завидую, — нежно сказала она. — У тебя есть сын. Это то, чего у меня не будет никогда.

Какое-то время она наблюдала за ним. Затем к ней вернулась ее постоянная уверенность.

— Пошли, дорогая, ты представишь меня. И не надо меня жалеть. Я была бы плохой матерью. Мои дети сопьются, когда я буду кормить их материнским молоком. В нем будет стопроцентный джин.

Когда они приблизились к Фрэнку и его учителю, Ванесса сказала:

— Барклай, это моя подруга, Уна Марбери. Уна, это новый учитель Фрэнка, Барклай Симмонс.

— Как вы поживаете?

— А это Фрэнк. Фрэнк, подойди, я хочу познакомить тебя с моей подругой Уной Марбери.

Фрэнк подошел к ним.

— Хелло! — сказал он.

— Хелло! — ответила Уна. — Ты очень красивый мальчик. И ты хорошо плаваешь.

— Барклай учит меня плавать, — сказал Фрэнк. — Он был капитаном команды по плаванию Гарварда.

— Молодец, Барклай. И ты молодец тоже.

— Я хочу быть таким, как Тарзан! — сказал мальчик.

— Он очаровательный, — произнесла Уна. — Ну, что… мы будем обедать?


— Что ты думаешь? — спросил Фиппс у Мод через два часа, когда они сидели в библиотеке Гарден Корт и пили кофе.

Ванесса повела Уну показывать сад.

— О мисс Марбери? Похоже, с ней все в порядке. Немного зациклена на искусстве, но, если она сможет продать скульптуры Ванессы, как она утверждает, она возымеет над ней еще большее влияние. Хотя мне она не сможет продать ни одной.

— Мне она не понравилась.

Его резкий тон удивил Мод.

— Почему?

— Она оказывает на Ванессу дурное влияние.

— Но, дорогой, ты должен понять, что Ванесса серьезно относится к ее искусству, и что она волей-неволей будет вынуждена знакомиться с представителями богемы. Знаю, это не твой круг людей, но…

Фиппс с сомнением покачал головой.

— Ты не знаешь, в нашей семье рассказывают историю о сестре матери, моей тетке Алисии. Когда эта Уна появилась на горизонте, она почему-то заставила меня вспомнить эту историю.

— Как мило! Я обожаю семейные истории. Так в чем дело? — спросила Мод.

— Алисия была младшей сестрой матери, и она любила рисовать. Думаю, Ван унаследовала ее талант. Когда ей было около двадцати, она уехала в Париж изучать искусство. И через три месяца исчезла.

— Куда?

— Мой дед получил от нее письмо, что она живет в Сиене с другом. Она жила с этим другом десять лет, а потом умерла от дифтерии. Это произошло тридцать лет назад, и я тогда был совсем юным. Но я никогда не забуду, как вдруг в семье прекратились о ней всякие разговоры. Было такое впечатление, будто ее не существовало вовсе.

Мод посмотрела в окно, где вдали Ванесса гуляла с Уной по парку. Внезапно она взглянула на свою падчерицу совсем другими глазами.

— Ты хочешь сказать, — спросила она, — что другом Алисии была женщина?

— Именно. И я не знаю, унаследовала ли Ван только ее талант к рисованию, и я не хочу этого знать. Просто я хочу вычеркнуть Уну Марбери из жизни Ван. Мне не нужна в семье вторая Алисия.

— Но, дорогой, как ты это сделаешь?

— Есть пути, — спокойно сказал он.


Это был пик повального увлечения Чаплиным.

Родившийся в Англии комедиант зарабатывал по десять тысяч долларов в неделю и завоевал мир своим типом Маленького Бродяги, чью вихляющую и шаркающую походку Чаплин изображал на основе воспоминаний детства. Он вспомнил горького пьяницу, который держал лошадей при таверне под Лондоном, и воспроизвел такую же шаркающую походку. Европейская война побудила людей, находившихся в постоянном нервном напряжении, искать забвение от нервной озабоченности в смехе. Грандиозный успех фильма «Рождение нации» Гриффитса сделал кинематограф респектабельным для большей части публики из среднего класса. Так как ходить в кино стало очень модным, владельцы театров начали строить большие здания для показа кинофильмов, хотя широкий размах это получило десятью годами позже.

— Какое роскошное место! — сказал Марко, введя Джорджи в обновленный кинотеатр «Риальто» на Таймс Сквер. — Они сделали его под Венецию, а потолок похож на ночное небо в звездах…

— Он большой? — спросила Джорджи, у которой захватило дух от запаха поп-корна, напомнившей ей о прошлом.

— Огромный. В нем более двух тысяч мест, и он полон. О, вот идет органист.

Они нашли два места. Джорджи принялась за попкорн. И впервые за пять лет она почувствовала себя вполне счастливой.

— Фильм называется «Банк», — прошептал Марко. — Он с Чарли Чаплиным и Эдной Первианс. Чарли похож на маленького бродягу. На нем мятые штаны, большие грязные ботинки, шляпа-котелок, у него смешные маленькие черные усы. Показывают банк. Чарли проходит мимо. Навстречу ему идет женщина с ребенком. Ребенок ест мороженое и роняет его как раз перед Чаплиным… Чарли поскользнулся… Ребенок заплакал из-за мороженого… Мать ребенка бьет Чарли зонтиком по голове…

В этот момент его прервал взрыв хохота.

Джорджи тоже начала смеяться.


Итальянцы, кроме всего прочего, дали миру Римскую империю, Римскую церковь, Ренессанс, Микельанджело, Леонардо, Тициана, оперу, вилку, Венецию и мафию. Они почти дали миру Сандро Альбертини, но он родился в 1880 году, через месяц после приезда его родителей в Нью-Йорк из Бриндизи и таким образом стал урожденным американцем. Отец его подметал улицы, и Сандро вырос в вопиющей нищете. В десятилетнем возрасте он начал красть, а в восемнадцать был осужден за грабеж на четыре года заключения в тюрьме Синг-Синг, где он обтесался и поумнел. Поняв, что ростовщичество безопаснее, чем грабеж, освободившись из тюрьмы, он посвятил себя ростовщичеству, работал сначала на Хьюстон-стрит в кафе, которое он позже купил. К тридцати он расширил дело, охватив бордели, притоны с азартными играми, занимался рэкетом, полулегальными операциями с недвижимостью и порнографией. Он купил бордель на Квинс и переделал второй этаж под своего рода киностудию, где он снимал голых мужиков, использовавших девиц из его борделя. Поскольку его собственные сексуальные наклонности носили садистский характер, то в его фильмах была хотя бы одна сцена, где били плетьми, и одна проститутка была так сильно избита, что только под угрозой смерти она не пошла в полицию.

У Сандро были жена и две дочери, которых он держал в Нью-Джерси, а в течение недели он находился в своем рабочем кабинете и квартире на Кинг-стрит. И, как раз на Кинг-стрит он встретился со своим головорезом, бывшим чемпионом по борьбе, Паоло.

— Санторелли атаковал меня, — произнес Сандро, потягивая из стакана молоко.

Несмотря на свои выверты в сексуальной жизни, Сандро оставался своего рода пуританином — он не пил и не курил.

— В своих выступлениях он выбивает дерьмо из Билла Райана. Кажется, он может выиграть эти чертовы выборы.

— Что надо делать? — спросил Паоло, крутя пальцами серебряный доллар.

Фокусы были единственным хобби Паоло.

— Убей его, — сказал Сандро, допив молоко.


Марко шел за деревянным плугом, который тянула костлявая лошадь. Ослепительное солнце Калабрии палило и обжигало его и двух его младших братьев, которые шли за ним и сажали сахарную свеклу в сделанную им борозду. Был апрель. Снег на видневшихся на горизонте горах начал подтаивать. Они обрабатывали узкий, в три гектара, клочок земли, который арендовал отец Марко. Работа была тяжелая, работа до седьмого пота, бесконечная работа, которой семья Марко занималась из поколения в поколение.

«Очень много поколений», — подумал Марко, когда вдруг солнце стало жечь нестерпимо. Так обжигало, что он остановил плуг, думая, не произошел ли на солнце взрыв. Становилось все жарче и жарче, и поле стало заволакивать дымом. «Бегите», — крикнул он братьям и побежал сам. Но ноги были до странности тяжелые. Такие тяжелые, что он едва их переставлял. Его легкие заполнились ядовитым дымом. Бежать… скрыться… убежать…

Он проснулся и обнаружил, что его спальня на третьем этаже полна дыма. В один миг с него слетел сон, он сбросил простыни, выскочил из постели и метнулся к двери из спальни, из-под которой клубился дым. Открыв дверь, он увидел, что лестничный пролет полон черного дыма. До него вдруг дошло, что дом на Джонс-стрит превратился в ад, и он запаниковал.

Закрыв дверь, он бросился к окну и распахнул его. Спальня на третьем этаже выходила на задний двор дома. Он высунулся и посмотрел вниз — огонь на первом этаже создавал впечатление жуткой иллюминации, освещавшей узкий мощеный дворик за домом. Бетонная стена отделяла его от такого же дома, выходившего фасадом на Корнелия-стрит. Дом был погружен в темноту. По обе стороны от его дома находились еще два, и тоже абсолютно темные. Гринвич Виллидж была погружена в сон. Так что, видимо, никто еще не сообщил о случившемся в пожарную охрану.

— Пожар! Черт возьми, да проснитесь же хоть кто-нибудь! — заорал он.