— Ты не представляешь, как я испугалась, Андреа! — вырвалось у нее. — Давай покинем Париж. У нас есть триста пятьдесят франков, этого хватит надолго! Поверь, мне ничего не нужно, кроме покоя, о котором ты сам говорил.

Он сжал ее руку.

— Еще немного, Бьянка, совсем немного, поверь! Ты ведь знаешь, я корсиканец, а значит, должен идти до конца.

— И что потом? Тебя арестуют? А что делать мне? Куда возвращаться? К Винсенте? Или тоже сдаться полиции? — с досадой и горечью проговорила она и отвернулась к окну.

— Я люблю тебя, я тебя очень люблю, — признался Андреа и взял ее за плечи. — Вспомни, что ты обещала мне поцелуй!

Они страстно целовались в полумраке кареты, лаская друг друга через одежду. Андреа еще не знал, что любить женщину — это заново лепить то, что создал Бог, но он чувствовал всей душой и всем телом, как душа и тело Бьянки откликаются на его порыв.

Экипаж остановился возле приюта в те самые минуты, когда им хотелось, чтобы он влачился по улицам Парижа целую вечность. Выйдя на улицу, оба знали, что сегодня их ждет ночь любви.

Начальница приюта встретила их с недоверчивой улыбкой, но согласилась позвать девушку.

Она ушла, и Андреа получил минутную передышку. Он не знал, что сказать дочери Жоржа Ранделя, или Гийома Леруа, как дать понять, что он ей не враг, и вообще объяснить, кто он такой. Пусть Дамиан не навещал Женевьеву; она наверняка увидит, что в приемной сидит совсем не ее брат.

И все же он был должен забрать ее отсюда, ибо, хотя снаружи до самого горизонта сияло голубизной чистое, яркое, без единого облачка небо, в этих комнатах и коридорах скопилась тьма, тьма отчаяния, бедности и безнадежности.

— Женевьева, — сказала начальница, впуская девушку в помещение, — с тобой хочет поговорить твой брат.

Та остановилась, и Андреа поднялся ей навстречу.

— Сестра!

Она вздрогнула и сделала шаг назад. Андреа почувствовал, как его лицо вспыхнуло под пристальным взглядом ее темных глаз, казалось, пытавшихся проникнуть ему под кожу и разглядеть нечто, глубоко сокрытое внутри.

Женевьева была очень бедно одета, выглядела старше своего возраста и вовсе не казалась беспомощной.

— Вы узнаете своего брата? — спросила начальница.

— Да, — твердо произнесла она, — это Дамиан.

Андреа попросил оставить их наедине, и начальница нехотя исполнила просьбу. Когда она ушла, Женевьева, быстро оглянувшись, спросила:

— Кто вы?!

Несмотря на то, что эти стены могли иметь уши, Андреа рискнул рассказать все, как есть. Женевьева спокойно приняла весть о смерти брата и отца, которого совсем не помнила. Когда положенные для свидания минуты истекли, она поднялась и сказала:

— Я признательна вам за то, что вы пришли и сказали мне правду. Я верю, что вы хороший человек, но я не могу с вами пойти. Считайте, что вы выполнили обещание, данное моему отцу. Вы не виноваты в том, что Дамиан умер и что моя судьба решилась до того, как вы сумели меня отыскать.

— Вы любите мужчину, за которого вас хотят выдать замуж?

Женевьева посмотрела на собеседника так, будто он произнес невероятную глупость, и ничего не ответила.

Когда они выходили из приюта, Андреа промолвил:

— Надеюсь, я смогу заставить ее передумать.

Бьянка промолчала, но, возвращаясь обратно в гостиницу, Андреа чувствовал, что она недовольна. Сперва он подумал, что ей не понравилась Женевьева, однако Бьянка сказала:

— Эта девушка чужая и тебе, и мне. Паспорт в твоем кармане не делает тебя Дамианом Леруа, а Женевьеву твоей сестрой. Если ты заберешь ее из приюта, а потом с тобой что-то случится, ей некуда будет деваться.

— Судьба — это путь, по которому так или иначе приходится идти до конца.

Бьянка покачала головой.

— Судьба — это паутина. Потяни за одну нить, начнет изменяться все остальное.

— Я вижу, — сказал Андреа, — торчащие оборванные нити, их много, но я не знаю, как их связать.

Он не мог забыть слова Аннеты Моро: «Вы женитесь на красивой женщине, и она родит вам детей. И вы будете очень богаты, Андреа, вы поможете многим несчастным. Вы сумеете прямо смотреть в глаза всему миру. За годы страданий Господь вознаградит вас годами счастья».

Во время ужина мысли Андреа и Бьянки были заняты тем, что ждало их наверху, в номере.

Выпив два бокала шампанского, Бьянка взволнованно произнесла:

— Теперь мне хочется напиться не с горя, а от счастья.

Андреа не было нужно шампанское. Его сердце стучало так сильно, что он с трудом слышал собственные слова.

Они поднялись в комнату. Вечернее солнце струилось в окно, разрисовывая темные стены золотыми узорами. Белое полотно простыней на кровати целомудренно поблескивало, мягкое желтое покрывало лукаво манило к себе.

Андреа запер дверь на ключ и положил его в карман. Он подошел к Бьянке, которая стояла у зеркала, и спросил:

— Самая красивая девушка Лонтано согласилась бы выйти замуж за самого бедного юношу Корсики?

— Да. Наконец я дождалась момента, когда моему сердцу открылась истина.

— Иногда мне страшно хотелось, чтобы кто-нибудь притянул меня к себе и крепко обнял, прижал к своему сердцу. Мне казалось, что тогда боль сможет уйти или я забуду о ней хотя бы на несколько секунд, — признался он и добавил: — Если это сделаешь ты, думаю, она покинет меня навсегда и все изменится так, как я не смел и мечтать.

Они помогли друг другу раздеться. На теле Андреа виднелись следы беспощадных ударов, на теле Бьянки — тоже, и неведомо сколько их было в сердцах и душах. Но сейчас это было неважно. Главное — оба надеялись на исцеление.

Когда Бьянка распустила прическу и ее волосы рассыпались по плечам густыми, блестящими волнами, у Андреа перехватило дыхание. Он подхватил ее на руки и понес к кровати.

Вскоре их ничто не разделяло. Их тела изгибались, двигаясь в едином, медленном, но сильном ритме. В воздухе стоял дурманящий, головокружительный запах любви, тишину нарушали тихие стоны и сладкий шепот.

Они занимались любовью так долго, как только могли, до тех пор, пока страсть вновь не возвращалась в их тела. Для Андреа это было впервые. Бьянка тоже открыла в себе нечто неожиданное. Она легла в постель с человеком, которого полюбила, желая сделать ему приятное, а вместо этого сама изнывала от наслаждения.

— Какой ты нежный, Андреа! Мне так хорошо с тобой! — прошептала она, когда они ненадолго разъединились, и призналась: — Я не только согласна выйти за тебя замуж, я хочу от тебя ребенка. Я рада, что у нас с Винсенте не было детей. Человек, который способен издеваться над женщиной, которую взял в надежде иметь от нее потомство, рано или поздно стал бы измываться и над детьми.

Андреа порывисто обнял Бьянку. У него не было слов. Ему чудилось, будто прежний мир рухнул и на его месте выросли райские сады, родившиеся из уродливых трещин в земле, из грязи, пепла и пыли, и что он вот-вот заблудится в этих бессмертных кущах. Он находил в себе уже не крохотные бутоны влечения и симпатии, а буйно развернувшиеся, пылающие огнем цветы любви и страсти. В его душе больше звучала не робкая мольба, там струился водопад громких и радостных песен.

Годы счастья с Бьянкой! Даже за минуты, проведенные с ней, он, не задумываясь, отдал бы все что угодно.

Когда наутро Андреа сообщил, куда намерен поехать, Бьянка всерьез испугалась.

— О нет! Я обрела любовь не для того, чтобы вновь потерять!

— Именно она и придает мне уверенности в себе. Возможно, я наконец отыщу способ убедить Женевьеву уйти из приюта? Кто знает, быть может, она получит какие-то права или деньги!

— Если б тебя пригласил король, ты бы тоже поехал? — спросила Бьянка и впервые услышала смех Андреа.

— После того, что ты мне подарила минувшей ночью, я способен на все. Если б сам Господь Бог предложил мне посетить Небеса, я отыскал бы подходящую лестницу и забрался туда.

Бьянка видела в нем мечтательного ребенка и одновременно — взрослого, умного, решительного мужчину, способного отвечать за свои слова и поступки.

Андреа убедил ее остаться в гостинице. Сам же привел себя в порядок, тщательно оделся, взял паспорт Дамиана, вышел на улицу, остановил экипаж и сказал извозчику:

— В Матиньонский дворец!

Когда он очутился перед решеткой, за которой виднелось величественное здание, похожее на корабль, плывущий по зеленым волнам лужаек, его охватила не просто робость, а откровенный страх. Он долго бродил вокруг, бродил до тех пор, пока его не остановил офицер, вероятно, из числа охраны.

— Что вам здесь нужно? Кого вы ищете?

Андреа вытащил паспорт и протянул ему.

— Я прочитал объявление в газете — о том, что меня разыскивает герцог Ришелье, но я не уверен, что это правда, потому не решаюсь войти.

— Подождите здесь, — сказал охранник и ушел.

Ожидая его возвращения, Андреа всерьез подумывал о том, не сбежать ли ему, не вернуться ли обратно в гостиницу, к Бьянке, и забыть о том, что он собирался сделать.

Он никогда не совершал поступков, которыми стоило бы гордиться, по сути, вся его жизнь свелась к тому, чтобы поднимать и опускать тяжелые весла. Едва ли то, что он собирался сделать сейчас, стоило больших усилий!

— Идите за мной, — вернувшись, сказал офицер, — вас действительно ждут.

Андреа пошел за ним к светлому зданию с высокими стрельчатыми окнами, зданию, в котором обитали люди, чьи имена будут вписаны в историю.

Ему чудилось, будто он видит сон: достаточно похлопать себя по щекам, и наступит пробуждение. Ему хотелось расхохотаться, начать скакать по траве, сделать что-то нелепое, дабы разрушить наваждение и вернуть себя в действительность.

Андреа, чьи закованные в кандалы ноги десять лет ступали по дереву и булыжникам, поднялся на изящное каменное крыльцо, прошел широким коридором по толстому персидскому ковру вслед за безмолвным лакеем и вошел в услужливо распахнутую резную дверь.

Белая обивка стен комнаты, разрисованная золотыми лилиями, напоминала усыпанный солнечными бликами снег. Теплые тона мебели, воздушные занавеси придавали величественной обстановке налет непринужденности, простоты и уюта.

Андреа принял секретарь герцога, Бертран Курье, человек, чьи воспитанность, деликатность и внутренняя сила соответствовали и его должности, и обстановке дворца.

Андреа чувствовал, что вот-вот растеряет последние капли решимости. Он казался себе маленьким и жалким. Совсем недавно любой надзиратель самого низшего ранга был его начальником; в течение десятка лет ему внушали, что он — ничтожество, недочеловек. Это делали не только охранники, но и товарищи по несчастью: стоило вспомнить Гастона Мореля!

— Простите меня, — промолвил Андреа, сжимая в кулак остатки воли, — я не знаю, как себя вести. Я никогда не бывал в таких местах и не обучен этикету.

К его удивлению, собеседник доброжелательно произнес:

— Не смущайтесь. Если вы Дамиан Леруа, нам известно, как вы воспитывались.

В его тоне звучал скрытый вопрос, и Андреа протянул документы.

— Да, это я, — сказал он и понял: что бы ни случилось дальше, отступать будет некуда.

— Присаживайтесь, ваше сиятельство, — пригласил Бертран Курье, и когда Андреа осторожно опустился на стул, продолжил: — Его светлость герцог Ришелье делает все для того, чтобы вернуть старой знати господствующее положение в стране и восстановить былые привилегии. Имя вашего отца, Гийома Леруа, графа де Лотрека, находится в верхней части списка тех, кто не только пострадал от наполеоновского режима, но и храбро боролся с ним. К сожалению, большинство из его соратников все эти годы находилось в эмиграции и не могло помочь ни ему, ни его родным. Теперь государство и король получили такую возможность, чему мы искренне рады. Вот бумага, в которой прописана сумма, вручаемая вам в качестве компенсации за утерю вашего состояния и те беды, которые вам пришлось пережить.

Великолепный лист с вытисненными на нем бурбонскими лилиями, с изящной витиеватой подписью и солидной печатью небрежно лег на обитый бархатом стол.

Заглянув в документ, Андреа потрясенно произнес:

— Пятьсот пятьдесят тысяч франков?!

— Понимаю, это немного, но, к сожалению, на Францию наложена контрибуция в размере семисот миллионов франков. К тому же земли вашего имения, близ Оссера[18], которое король возвращает вам, будут приносить ежегодный доход. Еще вам, кажется, принадлежал дом в Париже?

Андреа вспомнил старушку Жюли и сказал:

— Дом пусть останется людям, которые живут в нем сейчас. Я жажду уединения.

Бертран Курье кивнул.