– Я не могу, я Юле обещал. Не пью я, – виновато развел руками Юрий.

– Вот блин, да что же это с нами эти бабы делают! – окончательно расстроился Кротов. – Вертят как хотят, и фиг ты с ними справишься!

– Это есть, – серьезно подтвердил Юрий. – С ними фиг справишься. Но и без них тоже плохо.

На часах было без двадцати четыре. Серега уже давно спал. А Юля, не замечая времени, торопливо стучала по клавиатуре, делая неимоверное количество ошибок, но не останавливаясь – она должна была успевать за голосами. Юля уже заметила, что люди, разговоры которых она подслушивала, вели себя так, как будто события их жизни проходили до странности параллельно происходящим в реальном, Юлином, мире. Вот и на этот раз мужчина и женщина ссорились, били словами наотмашь, не щадя друг друга. Сперва говорил мужчина, похоже, он едва владел собой:

– Поручик Савельев, этот ваш пылкий поклонник, непременный участник вашей вечной свиты, он дал генералу пощечину! Он пытался задушить Грюнвальда шнурком от пистолета! Савельев на гауптвахте. Если Родион Егорович не поправится, Савельева расстреляют. Но сперва его будут судить, и весь свет узнает об этой ссоре в манеже! Я опозорен! Отставка – это самое малое, что может поправить положение. И вы, вы, ваше легкомыслие тому виной! Знаете, как вас зовут в свете? Полуграфиня! Я знал это, знал, но надеялся, что ваша юность и ваша невинность послужат залогом… Я ошибся и наказан жестоко. Вы завтра же отправляетесь в Тамбов в усадьбу, под надзор управляющего!

– Довольно, – холодно прервала его женщина. – Теперь вы послушайте меня. Мы оба знаем, что вовсе не невинность моя толкнула вас просить моей руки, а приданое, которое мой отец давал за мной. Мой отец дал вам денег, когда ваши поместья окончательно разорили холера и бунты, вы уже забыли тридцать первый год? Да, моя мать бежала от мужа с моим отцом, да, они смогли обвенчаться лишь после смерти графини, да, клеймо незаконнорожденной останется на мне навечно. Но в моих жилах течет кровь древних вестфальских графов. Моя фамилия – Строганова, мне родня и Гончаровы, и Загряжские, поэтому вы и женились на мне, милый мой, и вы сделали бы это, даже если бы уже тогда обо мне в вашем Тамбове ходили вдвое худшие слухи. А этот мальчик, Савельев… что ж. Вы, мой друг, вы должны были дать Грюнвальду пощечину. Но вы были на дежурстве, не так ли?

– Я, право… – Судя по всему, мужчина был ошеломлен этой отповедью. – Но если скандал?.

– Скандала не будет. Граф Строганов позаботится об этом. Успокойтесь, мой друг. Ни мне, ни вам не придется ехать в Тамбов. Немного посплетничают, а о ком же не сплетничают в салонах? – и позабудут. Я обещаю вам. Кстати, вы знаете, как вас зовут в полку? – В голосе женщины послышались презрительные нотки. – Нет? Я вам скажу. «Божья коровка». Мило, не правда ли? А теперь идите, мне пора одеваться.

– Если вы… Я убью вас. И себя… – Теперь голос мужчины звучал беспомощно.

– Прошу вас… – Голос женщины звучал устало и равнодушно. – У княгини Бутера меня ждет портниха.

И все смолкло.

Посидев еще немного, Юля выключила компьютер, едва передвигая ноги, дотащилась до кровати, на ощупь нашла будильник, завела на девять утра (надо было еще готовиться к утренней репетиции) и мгновенно провалилась в сон.

Будильник орал как ненормальный, и Юля, хлопнув негодяя по макушке, собиралась натянуть одеяло и спать дальше, но звон продолжался. Наконец из постели выполз Сергей, прошлепал в прихожую, что-то пробормотал сонным голосом и постучался в комнату Юли:

– Мам, это тебя. Возьмешь трубку?

Юля немедленно испугалась. На часах было еще только половина девятого, никто из своих позвонить в такое время не мог, свои все спали. Значит, либо звонил чужой, а от чужих хороших новостей ждать не приходилось, либо свои, но это означает, что у кого-то случилась беда.

– Да, алло? – сразу проснувшись, закричала в трубку Юля. – Кто это?

– Да не кричи так, я же не глухая. – Голос Тарасовой был хрипловатым, как будто она тоже не выспалась и всю ночь курила (собственно, так оно и было), но спокоен. И Юля тоже немного успокоилась.

– Извините, Светлана Николаевна. Я просто подумала, что-то случилось…

– Случилось, – согласилась Тарасова. – Тебе мало того, что вчера было? Это я виновата. Марианна затеяла тогда болтовню, а я ее поддержала. Устроили неприличную возню вокруг нового директора, а надо было просто пойти и денег попросить, как всегда. Всегда давали, авось и на этот раз не отказали бы. Нам и надо – копейки. Короче говоря, я сейчас на завод звонила, новый-то, говорят, с семи утра всегда на месте. Кто рано встает, тому бог подает, народная мудрость, между прочим. Поговорила с секретаршей, с Варварой, ты ее знаешь. Она похлопотала. В общем, Мордвинов готов нас принять в десять пятнадцать. Как раз потом на репетицию успеем.

– Вы меня хотите с собой взять? – с трудом вникла в суть идеи Юля. – А зачем?

– Ну, ты, мать, совсем плоха стала, – расстроилась Тарасова и притворно запричитала: – Мордвинов мужик молодой, красивый, а приду я одна, старуха. Что ему с меня? А ты глаз радуешь, молодая, красивая. Режиссер опять же. Пусть он на тебя смотрит, а меня слушает. Разделяй и властвуй, поняла, нет? Собирайся давай. Причешись там и все такое.

– Я не пойду, – отказалась Юля. – От меня там один вред будет.

И она вкратце пересказала Тарасовой ее разговор с Павлом в аэропорту. О том, как он ее не узнал, хотя несколько раз видел, как она в отместку не удержалась от ехидных замечаний в его адрес. И о том, что спектакль ему не понравился, как и она сама, кажется.

– А ты и лапки кверху? – захихикала Тарасова. – Что не узнал тебя – это как раз нормально, ты актриса, ты разная. Это Сашка у нас всегда одинаковая, краса ненаглядная. Тебе не досадно, что она тебя опередила? С Марианной на пару, голову даю на отсечение, что без Марианны тут не обошлось. А мне, понимаешь, как играющему тренеру обидно за наш с тобой тандем. Пошли, даю тебе еще один шанс. Только джинсы свои не надевай, лучше платье. То, бордовое, тебе идет. И браслет Юркин как раз.

– Светлана Николаевна! – возмутилась Юля. – Ну что вы такое говорите! Прямо как сваха, честное слово!

– Ты хотела сказать «сводня», но удержалась из вежливости, – правильно поняв заминку, продолжала веселиться Тарасова. – Молодец, начальство надо уважать. Вот я тебе, как начальство, и говорю: просыпайся, накладывай грим, и пошли работать. Это работа, понимаешь, Юля? Твоя и моя, кроме нас с тобой, ее никто не сделает. Я тебе уже объясняла.

Юля попыталась вставить слово, но директриса ее не слушала. Отсмеявшись, заговорила серьезно:

– И не ломайся, я же тебя в постель к нему не укладываю. Там уже и место занято, судя по всему, опоздала ты, голубушка, опоздала. Понимаешь, мужик он, кажется, непростой. Я и сама вижу, и по тому, что ты мне рассказала. Вдвоем нам легче будет. А то спектакль не выйдет. Если сразу денег даст, тогда успеем костюмы в срок отшить, а если нет… – Тарасова вздохнула и замолчала, предоставляя Юлиной совести возможность продолжить монолог.

– Хорошо… Я приду, – обреченно согласилась Юля.

– Вот и ладушки, в десять у проходной. Пропуск нам Варвара уже заказала. Кстати, она твоя большая поклонница, ей оба твоих спектакля ужасно понравились. Глас народа! – подсластила пилюлю Тарасова и отключилась.

К кабинету с табличкой «Директор завода» Юля тащилась, как приговоренный к месту казни. Просить всегда неприятно, а просить денег, да еще без отдачи, – унизительно вдвойне. Нищие актеры пришли на поклон к доброму барину. Доброму ли? Даже восторженные комплименты, которыми ее осыпала в приемной Варвара Петровна, не смогли поднять ей настроения. Она поняла наконец, какую неприятную миссию взвалила на себя в последние годы Тарасова, добывая деньги на то, чтобы творческий гений режиссера Удальцова мог расцветать без помех на скудной ниве провинциальной культуры. А он взял и уехал, разозлилась Юля. Но и злость не помогла. Входя в директорский кабинет, она чувствовала себя так отвратительно, что даже руки дрожали, а в животе сидел противный холодок.

Кабинет был большой, видимо, старенькое здание заводоуправления не так давно капитально отремонтировали, снеся часть перегородок. Хорошо, что господин Мордвинов догадался выйти из-за стола и пойти навстречу вошедшим. Таким образом, они встретились примерно посередине, и хозяин кабинета приглашающим жестом изменил направление их движения в сторону кожаного дивана, кресел и низкого журнального столика.

Пока Тарасова рассыпалась в комплиментах насчет дизайна (что-то светлое, стеклянно-прозрачное, минимум дерева и металла, непонятно откуда идущее освещение), не интересовавшаяся интерьером Юля украдкой рассматривала Мордвинова.

В аэропорту он был совсем другим. То ли уютная трикотажная кофта на пуговицах вкупе с линялыми джинсами и взлохмаченной шевелюрой, то ли его предвкушение дома, то ли сама обстановка аэровокзала, где все равны, все торопятся и думают о своем, тому причиной, но тот Павел казался проще, симпатичнее и даже как будто моложе. Он был не прочь поболтать, коротая время. А этот, в идеально сидящем костюме и идеально начищенных ботинках, идеально выбритый, с идеально уложенными волосами был ей, пожалуй, неприятен: сух, холоден и озабочен. Наверное, тем, чтобы назойливые просительницы не отняли у него слишком много драгоценного времени, вовсе для них не предназначенного.

Тарасова между тем перешла к делу. Юля старалась не вслушиваться, водя глазами по кабинету. Но зацепиться было не за что, идеальная, как сам хозяин, деловая обстановка не позволяла сделать никаких выводов – ни фотографии, ни сувенирчика, ничего, что не относилось бы к работе. Впрочем, один сувенирчик все же нашелся прямо перед Юлей на журнальном столике. Юля протянула руку и осторожно взяла маленькую прозрачную коробочку. Внутри, запаянная в прозрачный пластик, как в кусочек льда, виднелась крошечная, сантиметров десять высотой, Александровская колонна, та, что стоит в Петербурге на Дворцовой площади. Обрадовавшись нашедшемуся занятию, Юля стала рассматривать прелестную игрушку с крошечным ангелом на вершине. Ангел был маленький, с ноготок, но крепко держал явно тяжелый для него крест. «Умей нести свой крест и веруй…» – некстати вспомнилась ей фраза из «Чайки».

– Остаточное финансирование… отопительный сезон… прежнее руководство… Семьдесят лет, юбилейный сезон… – доносились до нее обрывочные фразы из разговора, точнее, из монолога Тарасовой, потому что Мордвинов слушал ее, не перебивая и не задавая вопросов.

– А вам не предлагали перейти на хозрасчет? – дождавшись, когда Тарасова замолчит, подал наконец реплику Мордвинов, и Юля, вздрогнув от неожиданности, поставила Александрийский столпик на место.

– Каждый год предлагают, – ответила Тарасова. – Им что, театр с возу, бюджету легче. Но мы не выживем на хозрасчете. Это в Москве или в Екатеринбурге можно, а у нас нет.

– Почему? – уточнил Павел. – За счет выручки от продажи билетов. Сейчас же вы ее перечисляете обратно в бюджет? А будет ваша.

– Выручка смешная, – призналась Тарасова. – Аншлаги бывают только на премьерах, а потом, наполняемость зала – процентов шестьдесят. Спектакли не идут больше двух сезонов, аудитория слишком мала. И приходится ежемесячно выпускать премьеру.

– Поднять цену? – предложил Павел, и Юле вдруг показалось, что он говорит не всерьез. Неужели издевается?

– Не получится. Двести рублей – для наших зрителей потолок. Билеты по триста рублей никто покупать не будет. Вы понимаете, Павел Андреевич, ни один театр не живет на самоокупаемости. Это в принципе затратное и убыточное дело. Везде. А у нас в провинции тем более, – добросовестно объяснила Светлана Николаевна.

«Неужели она не слышит? – затосковала Юля. – Он же чепуху спрашивает, и ее заставляет чепуху объяснять…»

– А зачем? – спокойно спросил Павел.

– Что – зачем? – не поняла Тарасова.

– Зачем тогда вообще нужен в провинции театр, если люди не хотят платить деньги за билеты? И если наполняемость зала, как вы сказали, в среднем всего шестьдесят процентов? Или ваше предприятие работает для собственного удовольствия? Странная позиция для руководителя. Простите меня, уважаемая Светлана Николаевна, но я не могу вложить деньги в ваш проект. Тем более это деньги не мои, а завода.

– Но нам нужно всего сто пятьдесят тысяч…

Наверное, Тарасова выговорила это по инерции, растерявшись. Такого поворота она не ожидала. Иногда, бывало, денег и не давали, но всегда обещали, заверяли, что понимают миссию, и все такое прочее… Короче говоря, демонстрировали уважение. Но чтобы вот так, в лицо, заявить – чепухой занимаетесь, голубушка, да еще и деньги на это просите у серьезных людей, – нет, такого не было.

– Театр – это душа города, это определенная аура… – пробормотала она, окончательно смешавшись.