– Работа лечит, – твердо сказала Юля. – А нас, ненормальных, тем более. Мы будем ставить «Выходили бабки замуж» Флорида Булякова. Кто не читал, поднимите руки.

Руку подняли Макс и Петя, но Петя, бросив на Макса косой взгляд, руку тут же опустил и сделал вид, что отогнал муху.

– Вот и отлично, – подвела итог Юля. – Четыре женские роли, одна мужская. Работать будут Галина Константиновна, Марианна Сергеевна, Светлана Николаевна и Юра. И Антонина Ивановна. Там, если помните, Авдотья почти весь спектакль лежит. На первое время нам самое то.

– Юля, а… – опять начала было Оля, самая практичная и здравомыслящая из всех.

– Антонина Ивановна пока у меня поживет, – верно поняла ее Юля. – Можете поздравить: Серега у нас в Щепку поступил, так что я теперь одна живу. Кстати, Таня подписала контракт с театром «Театрон», так что ее тоже можно поздравить.

– Поздравим… если есть с чем, – уныло откликнулась Ира Лаврова. – Дура она. Ладно-ладно, Петька, я молчу!

– Идем дальше, – продолжила Юля. – Это будет премьера октября. На юбилей сделаем «капустник» для зрителей, где сыграем отрывки из старых спектаклей. В ноябре ставим «Сказку о потерянном времени» совместно с театральной студией Дома пионеров. Там есть хорошие ребята на роли школьников, я рассчитываю, что получится вечерний спектакль для всей семьи. К Новому году, как обычно, – елки. И еще я пишу пьесу, комедию, там действие происходит и в новогоднюю ночь в том числе. Я рассчитываю, что это будет премьера декабря. Правда, у меня там небольшая нестыковка пока с мужскими ролями. Но будем думать, да, Светлана Николаевна? Такое положение тоже ведь не может второй сезон сохраняться.

– Да уж, второй сезон без «штанов» мы не потянем, – усмехнулась Королева. – Еще с одним «Ревизором» нас могут не понять.

– На «Ревизора», кстати, отличные рецензии, – мгновенно отреагировала на ее выпад Тарасова. – И есть предложения принять участие в двух фестивалях, земля-то, оказывается, слухом полнится. Будем думать, правильно Юля говорит. Что-нибудь придумаем. С деньгами-то оно проще придумывается. Тем более что Юле гонораров платить не будем как автору, опять же экономия. Со спонсорами будем вести переговоры.

– Это с Мордвиновым, что ли? – уточнил Макс. – Юль, ты его официально в соавторы возьми, он и раскошелится! Запал мужик, однозначно! На театр, я имею в виду! – поспешно добавил он в ответ на Юлин возмущенный взгляд.

– Ты, Макс, своим делом занимайся, а нас не учи, как работать, сделай милость, – попросила его Тарасова. – Все, дорогие мои, на сегодня закончили с официальной частью. И переходим к Олечкиным пирогам!

Все лето Павел скучал, сам себе не отдавая отчета, по чему именно – по театру, который успел полюбить со всем энтузиазмом дилетанта, снисходительно допущенного в этот закрытый для чужих мирок, или по Юле.

Уж в отношениях с женщинами он дилетантом однозначно не был. Напротив, считал себя старым искушенным типом, которого невозможно чем-либо удивить, потому что все женские уловки одинаковы и стары, как мир. Но Юля Ваганова ни под одну известную ему категорию женщин не подпадала, вот в чем загвоздка!

Ни с одной другой женщиной он не проводил столько времени наедине, ограничиваясь разговорами и спорами на вполне отвлеченные темы. Причем женщина была молода и привлекательна, теперь-то Павел мог себе в этом сознаться, хотя сперва он думал, что не в его вкусе. И характер у нее был не такой, чтобы ему понравиться, не женственный в привычном понимании – ни мягкости, ни игры. И в то же время ни одна красавица и умница до сих пор не отнимала у него столько времени и душевных сил одним своим существованием, причем в совершенно параллельном мире. Она ничего от него не хотела для себя лично, она вообще ничего от него не хотела. И поэтому не считала необходимым с ним кокетничать, как все остальные, без исключения. Это она допустила его до своих дел, это она разрешила ему быть рядом, пока он по наивности не перешел установленных ею границ, после чего был немедленно записан во враги и изгнан за пределы ее территории.

А он ужасно, до смешного, хотел обратно!

Павел хотел опять сочинять историю про придуманных людей, которые потом вдруг оживали, начинали говорить, двигаться, думать и даже позволяли себе не соглашаться с создателем. Он хотел приходить в зрительный зал и вместе с Ассоль потрясенно встречать алые паруса, в которые, конечно, уже давно не верил. Он хотел иметь право как свой приходить за кулисы и в который раз удивляться тому, как актеры сбрасывают маски и мгновенно становятся другими – обычными, простыми, мелкими, уставшими, не очень счастливыми. Он честно сказал тогда, в Турции, Юле, что не очень любит людей – а за что их любить, скажите на милость? А она так странно ответила: надо стараться любить, просто так, ни за что, потому что они люди и потому что они рядом. И что театр этому и учит. Тогда Павел от ее слов отмахнулся, а сейчас, кажется, что-то начал понимать.

А еще он все вспоминал, как стоял на сцене, унимая дрожь в коленках, не видя, но чувствуя перед собой огромный зал, сотни людей, аплодирующих и ему тоже. Он хотел опять туда. Он хотел к Юле, потому что все это была – она. Все это было с ней, из-за нее, для нее, благодаря ей.

Но они расстались, поссорившись. Она обидела его ни за что ни про что, хотя он хотел как лучше. Сперва держаться Павлу помогало оскорбленное самолюбие. Потом он начал искать для Юли оправдания (как будто она его об этом просила!). А потом стал просто скучать по ней, устав вспоминать, мысленно спорить и просчитывать возможные варианты примирения. Он, забыв об обидах, даже готовил ей подарки!

Но лето шло неделя за неделей, и не находилось повода увидеться – не идти же ему первому к ней, это уж дудки! Потом, узнав, что в театре начались репетиции, он ждал. Что Тарасова (а может, и Юля вместе с ней) придет к нему за деньгами – он, конечно, даст, без вопросов, но опять же не самому ведь бежать к ним с конвертиком в зубах. Кто знает, как отреагируют эти ненормальные?

Но сентябрь подходил к концу, а к Мордвинову никто из театра не приходил. И однажды он сам, наплевав на все резоны, все-таки подъехал к Юлиному дому и стал ждать, когда она вернется с репетиции. В театр после их ссоры ему приходить не хотелось, и маячить возле служебного входа, где все знали его машину, он тоже не мог. Ждать пришлось долго, но провести еще несколько дней наедине с мыслями Павел не имел ни малейшего желания. Когда он наконец увидел входящую во двор Юлю с сумками в руках, он выскочил из машины и бросился ей наперерез. И только потом сообразил: а ведь он так и не придумал, с чего начать разговор и как объяснить свое появление.

– Юля! – окликнул он и замялся: как дальше? «Здравствуй» или «здравствуйте»? – Э… Добрый вечер!

– Здравствуйте, Павел Андреевич! – отчего-то ничуть не удивилась Юля. – Вы тут какими судьбами?

Оттого, что она назвала его на «вы», Павел расстроился, но в ее голосе прозвучала радость, и это отчасти скрасило его разочарование.

– А я к вам, – признался Павел. – Или можно «к тебе»?

Юля на минуту замешкалась, и Павел с удовольствием отметил, как на ее лице промелькнула растерянность. Это была совершенно женская реакция: непонятно, по делу пришел старый знакомый или по личному вопросу, так как же себя вести? И спросить невежливо, все-таки не соседкин муж, который приперся непонятно зачем.

– За жизнь поговорить. Много вопросов накопилось, – почувствовав себя гораздо увереннее, весело продолжил Павел. – Можно?

Не дожидаясь разрешения, он подхватил одну из ее сумок, ту, что побольше, и Юли ничего не оставалось, как пойти вслед за нежданным гостем к подъезду.

Впрочем, тот факт, что гость был нежданным (а с какой бы стати?), совсем не означал, что он был нежеланным. Юля даже сама удивилась, как замерло и подпрыгнуло у нее сердце, когда она увидела в своем дворе директорскую машину. За прошедшие два с половиной месяца она не раз думала о Павле и о ссоре, случившейся в день закрытия сезона, за которую ее отчитала Тарасова («Девочка моя, все то же самое, но только мягче! И предварительно подумав, стоит ли вообще открывать рот. А при таком подходе можно столько врагов себе нажить, что сама удивишься!»). В самом деле, зря она тогда набросилась на Павла. Он хотел им только добра, хотел помочь и говорил вполне искренне, а она… она тогда просто устала, наверное. Поэтому и сорвалась. Но не идти же извиняться?

– Серега дома? – спросил Павел, пристраивая сумку в прихожей и оглядываясь в поисках тапочек в красно-коричневую клетку, которые Юля всегда ему выдавала.

– Серега поступил в Щепку! – пропыхтела Юля, выкапывая что-то из нижнего ящика прихожей. Это оказались тапки, и Павел обрадовался им, как старым знакомым, которые, похоже, никому, кроме него, тут не требовались.

– Куда? – не понял он.

– В Щепкинское училище в Москве, это такой театральный вуз, очень хороший. Конкурс был просто сумасшедший! – пояснила Юля уже из кухни. – Ты есть будешь?

– Да! – прокричал Павел, хотя квартира была крохотная и орать совершенно не требовалось. Просто он очень обрадовался и тому, что будут кормить, и тому, что Юля опять, как раньше, сказала ему «ты».

– Вообще тебе повезло, – сообщила Юля, помешивая на сковородке что-то вкусно пахнущее. – Я раз одна, то готовкой не заморачиваюсь. Но вчера меня растащило приготовить баклажаны с мясом. Как в Турции, помнишь? А хлеб только черный, ничего? Слушай, а ты в курсе, что у нас Таня уехала? Ну, Снегурочка ладно, и Саша отлично справится. А вот что с «Алыми парусами» делать – ума не приложу. Снимать жалко. Хотя, может, Таня согласится приезжать, на два-три спектакля в месяц вполне можно. И своих навестит, она же дочку с родителями пока оставила. Сейчас чай заварю, и садимся. А пряники ты ешь?

С неподдельным интересом слушая Юлин рассказ обо всем понемножку и даже успевая задавать вопросы, Павел съел все, что было на тарелке, – было горячо и вкусно, поэтому он, наплевав на правила хорошего тона, тщательно повозил корочкой хлеба по тарелке. А потом стал есть пряники (честно говоря, он думал, что мягкие вкусные пряники, да еще и с куском сливочного масла сверху, остались там, в детстве, теперь ему встречались все больше маффины, круассаны да чизкейки) и пить чай из большой кружки, это тоже была его кружка, Юля всегда ему ее давала.

Он по-разному представлял свою встречу с Юлей, но никогда – что она будет такой простой и домашней, как будто он вернулся домой из командировки. А его ждали и скучали по нему. Не нами замечено, что один из многих путей к сердцу мужчины, но, пожалуй, наименее тернистый, лежит через желудок. А иначе чем еще можно объяснить то, что, допив чай и проглотив шестой по счету пряник, Павел вдруг сказал:

– То есть ты одна теперь живешь. Слушай, Юля, а я вот что подумал: выходи за меня замуж! А то ты одна, и я один. Буду вечером приходить с работы, ты меня будешь ужином кормить. А я тебе помогу пьесу писать. Как тогда.

Он отставил чашку и стал ждать ответа. Убежденный холостяк и завидный жених, Павел Андреевич Мордвинов, дожив до тридцати пяти лет и успешно отразив множество атак на свою независимость, примерно представлял, что должно было быть дальше: любая женщина, услышав такое предложение, должна на секунду (не более) впасть в замешательство, потом переспросить, серьезно ли он, и, не дожидаясь ответа, согласиться.

Любая, но не Юля.

– Не могу я замуж, – с сожалением ответила Юля. И было непонятно, к чему относится ее сожаление – к невозможности замужества или к тому, что пряников на тарелке больше не осталось. И стала загибать пальцы: – Ужины я готовить не могу, сама прихожу домой к двенадцати. У меня юбилейный сезон. Четыре спектакля до Нового года. Антонина Ивановна скоро приезжает. Захочет – у меня будет жить, захочет – у Светланы, там посмотрим. И еще Петя.

– Что – Петя? – несказанно изумился Павел, глядя на ее сжатый при подсчетах кулак. – Он-то куда?!

– Да нет, не в этом смысле. Понимаешь, Петька очень переживает из-за того, что Таня уехала. И что не разрешила ему быть рядом. Он ездил к ней в Москву и вернулся оттуда какой-то совсем другой… взрослее. Недели две ни с кем не разговаривал, сидел дома, смотрел в стенку. Мать боялась, что он на себя руки наложит. Первая любовь… – вздохнула Юля. – В общем, мы не знали, что и делать. Надо было его как-то расшевелить. Ну вот, я и пообещала Петьке в этом сезоне главную роль дать. Не могу же я его обмануть…

– Чем бы дитя ни тешилось, значит… – проворчал Павел, обиженный тем, как легко Юля свернула с интересующей его темы на проблемы какого-то влюбленного щенка. – На тебе главную роль, играй, деточка, только не плачь? Тоже мне, театр…

– Петя всю жизнь, можно сказать, прожил в театре, он очень способный парень, жаль только, что учится на ходу, – будто не услышала его Юля. Или просто ссориться не захотела на этот раз. – Я ему тогда сказала, что взаимная любовь делает человека счастливым, а безответная становится стимулом для творчества. Отвергнутые художники пишут картины, поэты – стихи. Поверишь, целый вечер ему Маяковского читала: «Дай хоть последнею нежностью выстелить твой уходящий шаг…» Объясняла, как Лиля Брик сама признавалась, что она целый месяц нарочно мучила Маяковского, отдаляла его от себя, чтобы он мог написать гениальную поэму «Про это!». А знаешь, Павел, я мечтаю поставить спектакль про Маяковского, было бы здорово…