Уже по дороге домой зашёл в сувенирную лавку. На работе намечался корпоратив. Не люблю этот шум, пьяный смех и прочие радости праздника, но что поделать. Я и так по жизни слишком уж держусь особняком. Сувениры были в сущности не обязательны, можно было вполне ограничиться условной суммой на само проведение корпоратива, и всё-таки я их приобрёл. Сам не знаю почему. Только позже, уже придя домой, спонтанное метание выразилось в уже отчётливый и понятный порыв души.

Тот, кто дарит подарки без какого-либо повода сам испытывает острую потребность в радости. Ведь радость, если подумать, это то чувство, которое обязательно необходимо с кем-то разделить.

Вечно хмурый, вечно недовольный чем-то. Радость — я и забыл что это такое.

По каплям, словно из чашки с ароматным кофе, просочилась наружу ночь. Снова долгая, как застывшее в памяти неприятное воспоминание, раз за разом прокручиваемое, словно ты находишься на сеансе немого кино. Уже давно пустили титры, включили свет, зрители разошлись, а ты всё продолжаешь пялиться на экран, словно не веришь до конца, что фильм уже завершён.

За разговорами с тобой я и не замечал, как мимо проносилась ночь. Прощались мы и вовсе странно, желая друг другу доброго утра. А потом силились не уснуть — ты на парах, а я на работе. Разговоры, в сущности, были ни о чём. Не знаю, что я больше любил — слушать тебя, твой голос, ловить его интонации в уже привычных словах, но благодаря тебе звучащих по-новому, необычно. Я никогда не смеялся над теми историями из твоей жизни, которые может быть и выглядели со стороны глупо, но я понимал насколько это для тебя важно. Сам я всегда восхищался тем, с каким вниманием ты слушаешь меня. Я делился какими-то своими впечатлениями, наблюдениями, тем, чем трудно заинтересовать равнодушного к себе человека. И всегда находил понимание, даже будучи неправым. Сказать, что мне не хватает таких вот разговоров по душам — ничего не сказать. Ещё слишком многое осталось невысказанным. И это многое — самое главное.

Глава 13

XIII

Время, конечно, я выбрал позднее, но кафе работало до полуночи, а потому я зашёл нисколько не смущаясь, на ходу отряхивая пальто от снега, пока осторожно поднимался по скользким ступенькам.

- Добрый вечер! Что будете заказывать? - обратилась ко мне официантка, пока я вешал пальто. Вместе с её дыханием я уловил запах сигарет.

- Один лунго, если можно.

- Конечно.

Я сел за столик, поближе к окну, прислушиваясь к словам песни льющейся из радиоприёмника. Кроме меня в кафе была парочка влюблённых, которая, шушукаясь, что-то горячо обсуждала, склонившись над экраном смартфона.

- Вот. Ваш кофе. Приятного!

- Спасибо.

Девушка улыбнулась дежурной улыбкой и поспешила к стойке, очевидно обсудить что-то с коллегой - с другой девушкой, постарше, которая суетилась возле раздачи.

Кофе был слишком горячим, чтобы его пить, но в самый раз, чтобы греть им руки.

За окном, в свете уличного, чуть подслеповатого фонаря, лениво кружились первые снежинки. Я на миг забыл об усталости прошедшего дня, обо всей нелепости человеческой природы, в которой кутаешься в тёплые вещи, ищешь тепла где-то снаружи, а потому не находишь его, не можешь по-настоящему согреться. Затем, видимо, и зашёл сюда безо всякой на то веской причины.

И всё же сила привычки сильна, а потому отдаёшь ей должное, пытаешься снова и снова. Вот и я пытался — ничем не хуже других, но и не умнее.

На наручных часах было без пяти полночь, когда я вышел из кафе на улицу. Заметно похолодало. Я пожалел, что не одел свой любимый зелёный шарф. Хотя, наверное, это и к лучшему. Опять ненужные воспоминания навеваемые ставшими дорогими сердцу вещами. Шарф — твой подарок. До этого, я вообще никогда не носил шарф. Считал это лишним. Да и как мне виделось тогда, он вовсе мне не шёл. Но этот твой подарок развеял глупые заблуждения. Шарф смотрелся на мне отлично. Не дешёвый, богатого зелёного оттенка. Видно было, что ты к подарку подходила со всей присущей тебе расторопностью. Это только я, когда покупал тебе что-то, поступал небрежно, брал, что лежит ближе, укладывал вещь в корзинку и шёл дальше. Какие же мы всё-таки разные! Но неужели это повод не быть вместе? Совсем ведь не повод.

И как-то сразу перестали вдруг смеяться, а попросту разучились. Научились говорить ''нет'' своим мечтам. Научились обходиться без сна, возмещая ущерб бесчисленными чашками кофе по утрам. Научились молчать, оставляя всё при себе. Научились не влюбляться с первого взгляда, жеста, слова. Научились не ждать, но терпеть, обличая любой душевный порыв в смирение. Научились жить не надеждой, но необходимостью. А всё отчего — оттого что вдруг так глупо повзрослели.

Я гулял по ночному городу, ярко освещаемому фонарями, фарами сонных автомобилей, не спящими окнами. Поднялся ветер, с неба посыпался мелкой крошкой, похожий на сахар, снег. В голове играла навязчивая мелодия, бесконечно прокручиваемая любимой радиостанцией. Несмотря на холод, домой мне не хотелось, а потому я пошёл кружным маршрутом, спотыкаясь на ходу на ставшие для меня слишком высокими бордюрах, то и дело оскальзываясь на ледяной дорожке тротуаров.

Каждый из нас поймёт если не всё, то многое. Но это будет много позже всей той глупости, которая так нам характерна, когда мы любим. Каждый из нас уйдёт с гордо поднятой головой, с апломбом, громко хлопнув дверью и оставив за собой последнее слово. Ведь в этом и смысл — оставить за собой хоть что-то. Каждый сочтёт слабостью делать первый шаг навстречу, боясь насмешки или хуже — презрения. И этот страх будет почти осязаем. Каждый из нас останется при своей правде, пусть и неуместной, скорее даже глупой, но своей. И каждый будет искать замену, не потому, что по-настоящему будет нуждаться в человеке рядом, а просто потому, чтобы доказать таким образом состоятельность этой, ненужной никому, правды, той правды, которая и стала камнем преткновения в прошлых отношениях, и которой, таким образом, мы продолжаем оправдывать собственную глупость. Неужели это всё мы?

Когда уже пришёл домой, то испытал такое чувство, будто попал под сильный ливень, будто вымок весь до костей. Похожее я испытывал, когда впервые тебя увидел, точнее, это будет более справедливым, немного позднее, когда вдруг понял, что ты и есть тот человек, которого я так долго искал, пусть и не вполне осознавая это. Всё в тебе мне казалось знакомым, было близко. А те несколько фраз, какими мы обменялись, не были словами чужих друг другу людей, но хороших знакомых, которые спустя вечность вдруг снова встретились как ни в чём ни бывало, потому как их прошлая встреча была не давеча, чем вчера. Понимаю, звучит глупо, надуманно, а то и вовсе это покажется пустым бредом, но тогда я только так это мог понять, пусть ещё и не принимая всё как данность, как свершившийся факт. Но самое страшное во всём этом то, что не имеешь никакого понятия что со всем этим делать, как избавиться от наваждения этой ''случайной'' встречи, подготовленной если не судьбой, то чем-то вроде этого, иначе как примирить между собой всё то множество факторов, которые, все до единого, служили только одной цели, чтобы эта встреча никогда не состоялась.

Дома, и в тоже время, будто где-то в незнакомом месте, где я ещё никогда не был, разве что видел в полудрёме, но не так отчётливо, размыто, без резких граней. Странное, очень странное ощущение.

Не подходите к человеку с багажом предубеждений, оставленных от прежних отношений. Любви свойственно чувство полёта, потому она не должна опираться на разум, как на какой-нибудь костыль, который помогает по жизни ходить хромым, но никак не научит тебя парить.

Очень смешно, я бы даже сказал вульгарно слышать это от меня, от человека, который и шага не может сделать без этого самого костыля, потому как боится споткнуться, упасть и не найти сил, ни моральных ни физических, уже встать. Глупость — ты единственная моя любовница.

Какой сегодня день? Кажется, пятница. Завтра, выходит, выходной. Отлично, просто замечательно. Не люблю пятницу. Ждёшь её всю неделю, а потом она приходит, а у тебя нет ни желания ни сил радоваться наступающим выходным, как нет такого желания отмечать каждый новый день рождения с тем размахом, присущим юности. Счастливые живут эмоциями, но никак ни тем покоем, в котором с годами нуждаешься всё больше, и в котором, если хорошенько приглядеться, можно заметить отголоски бывшей когда-то в чести беспечности. Счастье — такая же ноша, порой и непосильная, потому как выжимает тебя всего, подобно тряпке. Не остаётся сил даже на то, чтобы просто улыбнуться. Попросту отвыкаешь.

И все памятные даты так и останутся отмеченными чёрным маркером на календарике, но никак не в памяти. Имя, которое находило живейший отклик в сердце, теперь совсем не трогает, воспринимается как обычное слово, почти не несущее какой бы то ни было смысл. Стало обыденным улыбаться, даже если совсем нет повода, даже если не хочется. Стало нормальным заменять одних другими, а тех — третьими. Примериваться к людям, будто к сезонной одежде - несомненно яркой, удобной, но не всегда к месту, не на каждый день. Стало таким привычным раз за разом убивать время без какой-либо пользы, будто своего злейшего врага, словно единственного виновника! И при этом всё отлично! Даже замечательно, кроме одного. Равнодушие всегда показное.

Уже суббота. Несколько минут за полночь.

Ещё вчера всё было таким понятным и прозрачным. Ещё вчера я жил преимущественно для себя, видел своё счастье в каждодневных маленьких радостях. А сегодня. Сегодня всё не то. Ничего вразумительного. Одни лишь эмоции. Прежняя радость в сравнение с этим новым, доселе неиспытанным чувством, превратилась в обёртку для фантика — по прежнему яркую, цветастую, но пустую, потёртую по краям. Мне кажется, будто я маленький ребёнок, которого попросту обманули. Или я сам обманывался всё это время, принимаю второстепенное за важное, а важное, напротив, ставил в ничто. Один застрявший в горле немой крик то ли восторга, то ли ещё чего; такого тягучего, бархатистого, щекочущего. Будто посреди солнечного дня внезапно попал под ливень, да так и остался мокнуть под дождём. И так хочется поделиться этим ощущением с миром. Может я и влюбился, что само по себе не удивительно, но только со мной это кажется чем-то неправдоподобным. Я для себя давно решил, что счастье должно быть тихим, не спешным, как воскресный день, но никак не таким — сумбурным, ослепительным, будоражащим. Но что, если я снова маленький ребёнок? Если я снова обманываюсь? Я же обещал себе отныне жить умом, но никак не сердцем! Я же повзрослел в конце концов! Как будто освежающий ветер бьёт в лицо, но совсем не отрезвляет. Я спешу, как спешат жить те, кто понимают что-то о жизни. Я спешу не опоздать на наше, всегда первое, свидание.

Жить умом? Как же! Всё равно что не жить.

Даже не заметил, что заснул. Проснулся в некоторой панике, в полной темноте. На ощупь нашёл телефон. Яркий дисплей показал без четверти три. За окном выл ветер.

Именно подверженность всякой глупости и сделала нас ближе. В самом начале наши встречи походили на борьбу двух характеров. Мы держали некоторую дистанцию, не во всём были откровенны, боялись быть собой. Но эта игра во взрослых быстро надоела тебе, так же как и мне. А потом как-то всё само сложилось. Мы гуляли под дождём, потому что нам так было весело. Мы писали друг другу письма, где общались исключительно на вы. Мы нарочно опаздывали на свидания, чтобы позлить друг друга. Мы подражали друг другу голосом, походкой, повадками. Мы смеялись над чем-то очень глупым, но искренне, как только смеются дети. Со стороны мы казались парочкой недалёких влюблённых, которые понятия не имеют, насколько любовь бывает жестока. Но это только со стороны. Всё мы понимали, а потому ценили, прощали, держались друг за друга. Но циничный мир упорно навязывал нам свою игру во взрослых, где не было места искренности, где вновь сошлись характеры, которым не знакомы никакие уступки. Так пришла пора вновь стать серьёзнее, а вместе с этим и расстаться. До сих пор не могу простить себя за эту глупость быть взрослым. Быть умным в чём угодно, но никак не сердцем! Да и верно никогда не смогу.

Тиканье настенных часов меня когда-нибудь добьёт. Даже небольшая тугоухость не спасает. Хочется пить, но если встану, то уже вряд ли засну, а потому продолжаю лежать.

Я ворочаюсь, тщетно пытаясь заснуть. Ни где нет покоя. От воспоминаний, от этого яркого марева, у меня только одно средство — уснуть. Да, бывает что и во сне мне снится что-то из прошлого, ты, такой, какой я тебя запомнил, но это, к счастью, происходит всё реже. Чаще — рваные сны, выхваченные из ниоткуда лоскуты окружающих предметов, замыленные лица, на которых хорошо можно разобрать лишь что-то одно: улыбку, глаза, цвет волос. И вокруг всего этого — безмолвный я. Перед самым пробуждением, когда подсознанием чувствуешь, что вот-вот проснёшься, я пытаюсь ухватиться за эти самые лоскуты, разобрать в не имеющих никакого смысла словах какое-то тайное послание, и только потом, в какой-то тревоге, окончательно просыпаюсь. И всё забываю. Почти всегда.