— Чего плетёшь, дурень?! Опомнись!

— Во-во угадал.

Пётр не тороплив в шаге, мрачен, сверлит его разгневанным взглядом и криво ухмыляется:

— Какого чёрта ты про неё, да про неё. А, понял, прилипла, у тебя с языка она не спадает, никак попробовать хошь? Хошь? Так как?!

Да никак, не готовый к такой атаке Алексашка поперхнулся, побелел как мел и, выкручиваясь ужом, захохотал. Сердце кольнуло: «Царь с этой ведьмой не похож на себя. След быть осторожным. Вон вспыхивает яко ракета, ей-ей учинит мордоворот». Он уже достаточно знал женщин, но эта… Замечание царя было настолько прямым и справедливым, что он не нашёлся, как ответить и после смеха. Самый раз прикинуться побитой собакой. Бубнил плаксиво:- «Мин херц, грех на душу не приму!» Не слушая Пётр, подтолкнув его в лодку, напомнил про дела:

— Вот сейчас посмотрим что ты намудрил и стоит ли по этому поводу нам так веселиться. Грабёж и разбой прекратил? Объяви под страхом смерти: никаких грабежей и насилий… — его кулак просвистел против носа Меншикова. — Ропота против русского солдата быть не должно!

— Мин херц, обижаешь… Не бери на голову… Управимся не впервой, — канючил продолжая свои протесты он.

Чем ближе нос лодки к крепости, тем больше в лодке становилось Светлейшего. А что?! Меньшиков напыжился, намудрил он уже не так и мало. Мастера, работая в поте лица, заложили пролом в стене. На сгоревших домах и башнях кипела работа, ставили кровли. Жизнь восстанавливалась. При осмотре лицо царя приобрело более мягкое и спокойное выражение. Значит, его усердие произвело благоприятное впечатление.

— Чем дальше думаешь заниматься? — спросил дымя трубку довольный Пётр и тени на неприязнь в нём не было.

Алексашка совсем взбодрился и повеселел.

— Обустроить гарнизон и перевести войско из полевых условий на зимние квартиры, мин херц, — докладывал Алексашка.

Тем временем Пётр посверлил его лупоглазыми глазами: «Вот же всё навыхвалку, но молодец!» Просияв одобрил:

— Ну что ж действуй. Хорошо! Быстрее закончим. Быстрее двинем домой.

Шлях запестрел пылью. Их разговору помешал гонец с четырьмя сопровождающими его драгунами. Он протянул письма. Царь прочёл. Нахмурился. Любезному Августу, польскому королю, опять нужны деньги на баб и карнавалы. Жалко и так каждая копейка на счету, но придётся дать. Оттянул же войска шведов на свои догонялки. Карлу бы, по уму-то, отступиться и сосредоточиться на России, а он подзавяз, ровно в трясине какой теперь. А не бегай он за Августом вслед, то России пришлось бы туго. Придётся дать денег-то. Пусть ещё погоняет Карла-то. А вторым князь кесарь извещал о бунте в Астрахани. Обида затрепетала на щеках. Он земли русские воюет, а ему нож в спину свои же норовят воткнуть. Сунул письмо Меншикову. Читай! Тот читал вслух, туго, по слогам. Пётр слушал, не мигая, только увесистые, в ссадинах кулаки сжимались всё круче. «Сучье племя! Пожалел. Жизни сохранил. Подалее отправил. А им всё, сукиным детям неймётся. Старину возвертай назад. В оковы, сию же минуту. Кому назначить север, кому Ижору. Зачинщиков к Ромодановскому».

Там, под Астраханью-то, действительно было неладно: скопились беглые — с верфей, заводов, поднеси фитиль и запылает. Для стрельцов то весьма приятный материал.

Всю обратную дорогу Меншиков задумчиво молчал. Пётр отнёс это к работе по восстановлению крепости и только что полученным новостям. Но думы Алексашки были о другом. Катька не давала покоя. Эта девчонка не должна встать поперёк его проектов. Он просто впал в ярость, ощутив себя не более не менее, как невинной жертвой. Ещё бы, ведь потихоньку он осознал, что ему представилась наконец-то возможность добиться желаемого — убрать препятствие со своей дороги и главное в самом начале и безболезненно. А она всё поломала. Он аж побледнел от гнева. От такого прилива ярости у него закружилась голова. Но не отступаться же. Шаг за шагом и в голове сложился план. Чем больше он обдумывал тот свой план, тем веселее становился. Ещё подумав, пришёл к выводу — безусловно, он достоин одобрения. Дело за малым — выполнить его!

А обоз, в который царь определил Кэт, двигался к Москве. Дорога всё время петляя начинает незаметно спускаться. Лошади бегут быстрее. Сначала девушка прислушивалась, не скачет ли следом царь — вернуть. Очень хотелось остаться с ним. Горестно покачала головой — нет. Наддавал эхом лишь один раскатистый сержантский голос отдававший команды солдатам. Смирилась. Молчаливая Кэт в спокойной задумчивости смотрит по сторонам. Всё вокруг лоскутно цветное. Лента дороги вот серая, да небо голубое. Она долго провожает глазами цветастые поляны. В ушах шелестят слова Петра: — «Котёнок, я буду очень, очень, очень скучать…» Как может изменить всё миг. Миг любви. Раз и ты другая и всё вокруг другое. Кэт попросила остановить у первой же попавшейся на пути церкви. Старая, деревянная, намоленная. На миг замешкалась, ведь она, Кэт, не православная. Но подумала — молиться не воровать и грехом быть не должно. Молитва любая до Бога дойдёт. Тем более Питер православный, они едины, а значит и она теперь его веры. Вышла из кареты. Перекрестившись, прошла внутрь. На одном вдохе помолилась. Надежда какая-то появилась. Душу тяжесть отпустила. Взяла две свечи. Одну зажгла сразу и поставила. Открывая тем жестом свою душу Богу. Встала перед иконой Богородицы. И опять помолилась. Как умела. Просила прощение и отпущения грехов. Просила благословения на непростую жизнь с Петром. Защиты от отвратительного Меншикова просила. Вероятно, у него были основания невзлюбить её. У неё так не было ни малейшего желания не только говорить, но и видеть его. В отношении этого человека к ней, крылось что-то странное. Похоже, он её просто возненавидел, но за что? Она может только гадать. А гадать можно на всякое — сам позарился на неё, была своя кандидатура на эту роль или дело в другом?… От этого «другого» она похолодела. Не дай Бог! Бабьего счастья просила, детей… А ещё просила помочь не очерстветь её душе, не тешится богатством, а использовать его во благо людей и его дела. Конечно, она живая и ей не чужд звон злата, но душа не должна маяться или одеваться в золотую броню. Тогда человека нет. Пропал человек. Счастья им одного на двоих просила и здравия. Поймав язычком катившуюся слезу, проглотила всхлип и поднялась с колен. Зажгла и поставила вторую свечу. Закрыла перед непростым миром свою душу. Перекрестилась. Поклонилась и, не оглядываясь, вышла… Дорога извиваясь, стиснутая с обеих сторон густым лесом, убегает вдаль. Медленно движется по ней обоз.


Москва ждала. Пётр приказал праздновать. «Пусть увидят Россию в веселье». Гонцов отправили заранее. Войска встали временным лагерем, привели себя в порядок. Впереди праздник, чествование. Под колокольный перезвон у Мясницких ворот именитые граждане, и простой народ, гостиная сотня с хоругвями встречала победителей. В воздух летели шапки, народ чтоб уважить Петра больше кричал не «Победа!», а приятным сердцу царя словом «Виват!» Пётр ехал в золочёной колеснице, а за ним хвостом волочились шведские знамёна. Здоровенных псов нарядили львами, а на спины им уселись шуты. В красно — синих плащах. В руках их были мечи и щиты. Потом загрохотали орудия, забила по мостовой копытами конница, начался торжественный въезд.

Традиции не нарушали. Гуляли, как положено — две недели. Падкая на зрелища Москва шумела, надрывалась. Эх-х! Гуляем! На радостях на Красной площади кормили и поили всех до отвала. Народ валил на праздник издалёка. Ждали не только гостинцев, но и зрелищ. Каждую ночь над Кремлём бухали взлетая фейерверки. Народ, любуясь половодьем огня, крутился на площади. Не смолкал смех, плескали в ладоши. Крутились мельницей огненные колёса. Все знают, что «огненная потеха» — страсть Петра. Он зачастую сам рисовал рисунки и делал чертежи растолковывая своим мастеровым что требуется. А требовалось ему удивить весь мир. Так в последствии и будет — никто не мог сравниться с русскими фейерверками и в мастерстве картин огня вскинутого в небо. Пётр знал что делал. У потешного и военного огня один стержень-порох. Человек восхищаясь праздничными огнями в огне баталий видит тоже: праздник, победу, викторию!..

Отмотаем историю назад. Уловив воинственный блеск в глазах девицы царя и потеряв надежду повлиять на него, Меншиков решил не рисковать и вместо цикла с приручением и обольщением, вслед за каретой вёзшую Кэт, погнал преданных людей. Приказ один — она не должна доехать. Но велено всё было обделать под несчастный случай. Напали, мол, канальи — разбойники. Однако приказ тот выполнить было зело не просто. Карета шла в обозе. Нападение на ходу откинули сразу. Оставались привалы. Вот их и караулили. Попробовали затеять в первом же городке ссору. Но Кэт, оказалась не простым орешком, выхватив шпагу, дралась с охранником в паре. Сбежался народ, солдаты, пришлось отступить. На втором привале пришли с подарками и угощением, только Кэт поблагодарила, но решительно отказалась. В третий — сделали пробу подложить на постоялом дворе отравленную еду, а она возьми и отдай её подсунувшемуся не вовремя попрошайке нищему. Утром нашли его мёртвым. Её детина — охранник враз насторожился и еду с того злосчастного момента готовил только сам. Проба заловить её на отхожем месте и утопить там, мол, случилось по неосторожности, выявилась тоже не совсем удалой. Тот бесовый охранник проверял всё сам. Опять же сунулись в дверь, но та на ночь запиралась изнутри, а в окно был направлен его мушкет. Когда он спал — загадка. Как не крутили, а пришлось нападать. Другого пути выполнить приказ, не видели. Правда, нападение створили под предлогом воровских людей, разбойничьей банды. Мол, напали на карету обоза с чисто коммерческой целью — поживиться.

Если честно, то страх поначалу присутствовал у Кэт. Она поняла, что за ней охотятся. Но постепенно он прошёл. К нему тоже привыкаешь. Ночевали в лесу у костров. Охранник Кэт, почуяв глухие крики и стрельбу, насторожился. Разбудив, неловко посмотрел на неё и кинул ей узелок:

— Переодевайся.

Кэт спросонья хлопала глазами. Непонятно. Ей не сразу пришла в голову причина этой карусели. Но охранник торопил.

— Быстрее, госпожа, часу в обрез. Боюсь по вашу душу пришли. Кто-то очень настойчив. Вот сатана!

Она, доверившись ему во всём, подчинилась. Теперь минуту подумав, догадывалась о том, кто был в том рогатом образе и торопилась. В узелке оказался деревенская рубаха и сарафан. Принять образ женщины? Воззрилась на служивого. Тот поняв сомнения, кивнул.

— Ну. Ищут юнца безусого. Про бабу речи нет.

Кэт поняла. Переоделась. Спрятала мундир в узелок. Вопрошающе глянула на своего спасителя. Её глаза нетерпеливо изучали его лицо, ожидая от него дальнейших шагов. Он заметался взглядом: ища куда её спрятать… Упёрся в дуб. Кивнул Кэт на него. Приказал:

— Лезь, барышня, ховайся. Споймают, скажешься испуганной и немой. Подумают местная к обозу не причастная.

Крадучись, они пересекли открытое место, побежали. Он подсадил, Кэт быстро вскарабкалась повыше и спряталась в ветвях.

То, что разбойничков интересовала их карета, скоро стало понятным. Именно к ней и пробивались. Служивый, зная, что там спит молоденький вестовой, разыграл всё достоверно. Сражался сколько надобно было, а потом «струсив» убёг. «Стой, пока цел!» — неслось вслед и стрельба. «Счас!» — вывернул он фигу укрывшись в кустах. Михаил видел, как засунув кляп выволокли юнца, как довольные добычей быстро удалились. Подумал: «Вот так-так! Значит, ошибки нет. Охота идёт за женщиной Петра. Кому же она так заважает? И то не проста людина. Ишь какую рубку устроили… А с вестовым ничего страшного не случится. Разберутся, всыпят и прогонят». Тем временем рубка откатилась прочь, но могла в любое мгновенье возвернуться. Михаил заспешил. Как выяснилось, обоз большого прикрытия в их деле не давал. Значит, нужен риск. Понимал: в его руках своя же судьба и судьба Петра. Вот и принял решение немедленно двигаться вперёд. Раствориться. Вдвоём и верхом. «Лопну, а доставлю!» — закусил ус он. У Кэт оставшаяся часть дороги сохранилась в памяти беглыми, разрозненными клочками. Дорога тянулась, сдавалось, целую вечность, подгоняемые страхом погони, они знай себе гнали коней, а Москва как провалилась.

А с вестовым?… Так оно собственно и произошло, как охранник Кэт предполагал. Только с «прогнать» не получилось. Его доставили на глаза Светлейшему. Это и решило его судьбу. Со словами:

— О, только не это!.. Кого вы мне приволокли, канальи! — он определил его участь взмахом руки.

«Такой прокол!» Меншиков взвился точно укушенный змеёй. Вылезло его ротозейство теперь концами нежданно-негаданно. У-у-у, убил бы сволочь чужеземку! Но пока не получилось.

Гулко вышагивала солдатская смена. Ему повредила сон. Подняла ночные размышления. Мешало сну и всё остальное: слишком яркая луна, назойливые звёзды. Ветер и тот мешал. Меншиков ярился: «Ушла! Что теперь?» По углам мерещились рогатые рожи. Взяв подсвечник перенёс его на ночной столик, решил, что так уснёт лучше, но…