Когда Пётр узнал про нападение вороватых разбойных людей на обоз, то был сам не свой до тех пор, пока не вернулся к нему посланный с Кэт служивый. Рассказывать он в подробностях про все тёмные дела, случившиеся с ними, по настоянию Кэт не стал. Мало ли, останешься виноватым! Просто сказал, что всё обошлось. От разбойничков убереглись. И добрались они до престольной благополучно. В подтверждении чего он вручил ему письмо от неё. Прочитав с вниманием, царь был доволен. Торопливо не таясь, распечатал, забыв про чужие глаза, строки целовал. На тонкой разлинованной бумаге были выведены неровным почерком слова: «Питер, голубь мой…» Она отписывала, что все в доме с ней вежливы и любезны, чувствует она себя превосходно, только безумно скучает. Служивый диву давался такому чувству железного Петра. Сколько он его знал, тот не признавал ни чувств, ни эмоций… И вдруг к этому чернявому, кудрявому чертёнку в мужском мундире и со шпагой на боку такой запал. Есть с чего удивлению быть, побывшему ни в одном сражении солдату. Опомнившись, что ни один, царь поблагодарил верного человека и, велев помалкивать, отпустил отдыхать. Довольный Михаил сиял: «Какого там помалкивать, да я язык себе откушу». «При мне будешь. Нуждаюсь в таких», — был вердикт Петра. «Рад служить, Государь, верой и правдой Вам и Отечеству!»

Меншиков тоже его пытал насчёт Кэт и дороги. Тот лупил глаза, щёлкал каблуками и докладывал о дорожных разбойниках. Любезный Алексашка тянул улыбку хваля за храбрость. Ругал злодеев, мол, развелось канальев спасу нет.

А что оставалось ему?! В противовес Петру Меншиков ярился. Ещё бы! Это такой плевок Светлейшему. Из-за усердия этого недоумка — девчонка жива. В Москву она попала. До его дома добралась. Там зачинилась и сидит книжки с картинками листает. Тронуть её в своём собственном доме — это безумие. Придётся терпеть и ждать случая…

И вот они в Москве с «Викторией!» сами. Меншиков рвался домой. Но как бы не так!

Пётр держал Алексашку поодаль. Не выпуская из поля зрения. Холодные глаза царского любимца казалось, никаких чувств хозяина не выдавали. Кривлялся не без того, канюча, искал повод попасть в свои хоромы. Но не гадал, что царь так скоро съедет с оси. Тут началось…

— Заткнись, по зубам получишь. Герой дня и с окровавленной рожей, подумай какой конфуз ай-я-яй…

Но неугомонный Меншиков, с досадой крутанувшись на модных каблуках, не веря в такое и испытывая свою долю на прочность, полез опять:

— Я думаю, этому не стоит придавать слишком много значения, мин херц.

— «Он думает…» Да что ты говоришь, — сквозь зубы протянул Пётр. Он сгрёб его за ворот, свирепо встряхнул:- Меня ещё поучи…

— Мин херц, ты что мне не доверяешь? Да я кремень, — бил тот себя в грудь. Где там! Разговор поворачивался не в его пользу, и это его не просто не радовало, а озадачивало. Петровский кулак отбросил его к стене. Меншиков интуитивно прикрыл локтём лицо. Но царь взял себя в руки. С притворным равнодушием Пётр кривил ртом:

— Ну что ты, я тебя берегу, чтоб чёрт не попутал.

Меншиков повёл глазом. Гнев ещё клокотал в нём, но страшное было уже позади.

— Но ведь я… Да я хотел баньку заказать…

— Изобрази мне ещё мученика, — махнул он кулачищем так, что у Меншикова зашевелились усы. — Кто против — то баньки. Не будь так глуп, пошли, закажи. Аль людишек для оного не имеешь?! Сам похлопотать хочешь?!

— Как лучше хотел, — сделал несчастное лицо он.

Пётр шмякнул ладонью по спине.

— Доберёмся до твоих хором, попаримся. Я так с удовольствием!

Меншиков прикрыл глаза. «Поторопился с выводами. Гнева на мою морду ещё наскребёт». Он не планировал, хотел обойтись укоризненным взглядом, но вырвалось само:

— С ней?

Пётр прищурился, но не рассердился и даже слегка хохотнул:

— Какой ты у меня всё-таки умный. — И сверкая молниями страшных очей, направленных в самое сердце Меншикова гаркнул:- Ты должен знать, эта женщина только моя…

Меншиков, артистично изображая беззаботность, потирает руки:

— Что с ней теперь?

— Ждёт! Меня ждёт, так что зачем тебе та печаль. Прочь её и гуляем, — ухмыляется Пётр, опуская ладонь на плечо Алексашке. Тот кисло улыбается:

— Понятно. «Господи, по жердочке хожу. Неужели не удержусь. И всё же, как жаль, что она досталась царю, а не мне… Вот же сатана засела. Спаси и помилуй!» — А давай ей проверку устроим?

Послушав и проследив за манипуляциями любимца, Пётр свёл брови:

— Я те устрою… Палки хошь?

— Как лучше хотел, мин херц…

— И давай без глупостей. По-твоему, я слепой, ничего не вижу? — зло зыркнул Пётр.

Светлейший непроизвольно сжался. Бьёт в самое больное место. Чует, чует всё… Залепетал:

— Мин херц, мин херц… не изволь сомневаться.

— Ну-ко, ну-ко.

— Оставим спор — перекор.

Меншиков словив кривую усмешку царя закрыл рот и потупил голову. Самое время помолчать. Он краем глаза видел — Пётр не пьёт. Пригубив кубок, ставит на место. Больше забавляется причудам застольных бояр с какими те спаивают гостей. Самому ему изрядная порция медовухи не оказала своё целительное действие на его израненную душу и смущённый рассудок. Решив, что ничто не поднимает так дух, как хорошая выпивка он какое-то время пустился в неё. Только сумно — не помогло. У него перед глазами с тошнотворной ясностью возникло разгневанное лицо царя, в случае нарушения Алексашкой царского запрета. Ой-ё — ёй… «Нет, решительно не стоит рисковать», — убеждает себя он и отказывается от своей же затеи попасть в дом раньше царя. Пётр на взводе, как чёрт в него вселился. Точно — не девка, а ведьма. Лучше не стоит испытывать судьбу. Это не подсунутая Лефортом Анна. Эту он нашёл сам и башку оторвёт не успеешь перекреститься. Вон как блестят очи, ещё бы, не видел её с тех пор, как расстался. Оказывается, на свете есть то, что нравится Петру. И на это лучше не зариться. Вон, как гогочет, а сам напряжён и готов при случае оставить сей пир.

Подъехали они вместе. Карета, крутя красными колёсами, вкатила в кружевные ворота и встала посередь двора. Кэт, которой до оскомины надоело скучное одиночество и просмотревшая все глаза в окошко, выбежала встречать. Сафьяновые башмачки ярким цветком мелькали из — под подола атласной юбки. Но, увидев рядом с Петром наглого и не блиставшего застенчивостью Меншикова, лопотавшего ей перед её отъездом сюда про то, что он благодарен случаю познакомившему его с ней и тому, что она расположится в его доме, девушка застеснялась кинуться царю на шею. Хотя предвидеть то, что он появится в собственном доме, должна была. Она вся дрожала, находясь в постоянном страхе, что сделает что-нибудь неподобающее и неправильное с точки зрения морали. Осторожность и скромность победили. Смутилась и стала, теребя платье пальчиками, столбом. Царь, не обращая внимания на штакетник отгораживающий садик и мало задумываясь о той самой морали, перешагнул через заборик и рванул к желанной женщине. Правда, подойдя ближе, Пётр, увидевший её первый раз в женском платье, тоже застыл в изумлении и восторге: «Хороша! Какая головка, фигура, а внешность! И одета без глупой сентиментальности и старинной дури. Вся как надо!» Но заслышав рядом с собой Меншиковское хмыканье от невысказанного одобрения, а потом ещё и стон сквозь зубы: «Ничего себе кралечка, мин херц!» Возбуждённый Пётр рванул к ней и, подхватив, закружил: — «Катенька, свет мой, я так скучал!» Не почувствовать под рукой её возбуждения не мог. Обнимая, страстно притягивает к себе и горя огнём шепчет:- «Наконец-то!» Её дрожь вызвала в нём безумный порыв ласк. Нацеловавшись, развернулся к озадаченному Алексашке. Уйти с глаз? Стоять?

— Чего стоишь глаза пялишь. Узнай про баню.

Тот ухмыльнулся, выразил удивление, что не так понят, шутливо поприветствовал Кэт пробормотав нечто приличествующее случаю, двинул к дворне. А Пётр с желанной ношей на руках в дом. Она щебетала, касаясь тёплыми губами его щёк, а он готов был слушать её то щебетанье нескончаемо долго. Кэт боялась, что скучна ему, но он вовсе не выглядел несчастным. Лицо было улыбчивым, и весёлость не покидала его. Значит, не надо себя мучить и мудрить. И вообще она тут подумала, что будет жить одним днём. Учитывая необычность её выбора и положения это самое правильное. Ведь её избранник — царь Московии. Именно так! Одним днём без заглядываний вперёд. О том, что счастье не бывает вечным, она догадывалась, хотя думать об этом не хотела. Как уж будет. Меншиков предупредительно постучав, самолично пряча ухмылку известил о готовности пара. Пётр, пропустив её вперёд и вцепившись в рукав Алексашке, свистящим шёпотом предупредил, что выбьет зубы, если тот не перестанет скалиться. Александр Данилович помрачнел. Такое безумство царя из-за женщины, что случилось впервые, сделали его более благоразумным и осторожным. В голове вновь нехотя зашевелились некоторые прежние мысли. Как подвести к тому, что нет человека — нет и проблемы. Да, недооценил он девчонку. Такая паскуда ей-ей может наговнять его планам. Надо держать ухо востро.

В облаках пара, среди запахов мяты, трав и любви, они и не подозревали ни о чём таком. Купались себе в бане и вели любезные сердцу разговоры. Кэт расспрашивала его о покорённом городе, о дороге. Он пропускал сквозь пальцы её отросшие, волнами спадающие на плечи и спину шелковистые волосы, обливал мятным раствором и любил, любил, как сумасшедший. Её ушко горячили его слова: — «Я безумно скучал. Безумно! Залюблю… — И перейдя на баню, захватив мочку её ангельского ушка, в шутливой манере спросил:- Как тебе это нравится, котёнок?» Зачем спрашивать, ей нравилось всё. Она в своей, милой и порывистой манере поблагодарила его: за преподнесённый подарок, — жемчужное ожерелье, за приезд и баню. Естественно, сказала всё нежно — ласковое, что должна была сказать и сделала так, как должна была это сделать.

Ужинали при свечах и жарко горящем камине. Алексашка уписывал ужин, со вкусом запивал вином, болтал и украдкой рассматривал Кэт. Теперь он видя перед собой её с большим опозданием и сожалением хотел бы узнать от сих и до сих… Ведь она была для царя не просто ласковой и любвеобильной девочкой, а гораздо, гораздо больше. Кэт чувствовала потуги Меншикова и поэтому краснея не отнимала своего взгляда от стола. Застолье долго не продолжалось. Царь, унося на руках Кэт, исчез раньше, чем бы хотелось любезному Александру Даниловичу. Меншиков бредя вслед камердинёру со свечой с трудом унимал клокочущую в груди злость. Отослав слугу встал посреди покоев. Молча потряс кулаками. Ладно, поглядим чья возьмёт… В нём полногласно заговорило то, что всячески сдерживал, загонял в глубину… Кусая нижнюю губу он почти рычал, беспомощно рычал. В голове метались ураганом мысли: «На чью особо замахиваюсь. Как-никак царь. Не его ли волей поднят ввысь. Я, без него пшик, бревно у дороги… Хрястнут топорами и нет меня. Нет — нет, надо набраться терпения и ждать, ждать доколи время не придёт. А оно не пришло. Рано, ох как рано зубы скалить».

Ночь ночевали у Меншикова, а к полудню Пётр забрал Кэт с собой и отвёз к её отцу. Он хотел сам посмотреть в глаза мастеру, объяснить ситуацию и попросить её руки. Именно поэтому он не разрешил Кэт возвращаться одной. В карете Кэт разволновалась. Он, пытаясь её расслабить, потребовал его поцеловать. Кэт пришлось подчиниться. Чтоб был совсем доволен — поцелуй тянула. Это действительно её немного успокоило. Родитель, увидев дочь в женском платье, был приятно удивлён. Она ему очень понравилась и напомнила покойную жену. Что касается союза с Петром — рад и напуган. Бесцельно ходил из угла в угол. Он был в некотором смятении, но препятствий не чинил. Доводы русского царя были неоспоримы. Вытерев ладонью глаза, предложив им подождать, старый корабел внезапно вышел из комнаты. Вернувшись, протянул Кэт цепочку с медальоном. Это было украшение покойной жены. Прежде чем опустить дочери в ладошку, в раздумье помедлил:

— Теперь твоё по праву. Держи и властвуй, — мягко сказал он.

Пётр невольно посмотрел на дорогую голландцу вещь. Просто, а глаз не оторвать. Надо своих мастеров потчевать. Корабел вздохнул. Теперь считая дочь взрослой и определившейся, он по праву наследницы передал ей украшение матери.

Смущение сводило с ума, а страх перед отцом делал немой. Покраснев и запинаясь, Кэт благодарила отца. Пётр был доволен. Всё складывалось, как нельзя лучше. Их союз приняли в таком виде, как сложилось. На радостях и с чувством благодарности, согласился на её проживание в доме отца. От горничной, которую просил завести её царь, она решительно отказалась. Решила, что переодеваться и причёсываться будет сама, да и не желала иметь рядом с собой чужие глаза. В доме были две женщины занимающиеся хозяйством, она посчитала это достаточным. От роскоши и подарков тоже, заявив, что всего достаточно у неё. Он только усмехался. Анна с Евдокией гребли всё и просили добавки. К себе он привезёт её позже Екатериной Алексеевной. Но только в 1712 году она станет законной супругой Петра Алексеевича. Напуганный с детства бунтами, он решится на такой шаг, когда будет недосягаем не для кого. Только Кэт не будет торопить время. Она подождёт. Впервые, после стольких ошибок он угадал. Ей важен сам Пётр, а не его титулы и положения. Она посланница любви, а не какой-то партии или страны. И все те сказки, что сочинит толпа и люди — это не правда про неё, а только людская брехня, зависть, непонятки и пересуды. После восхождения на трон, Екатерина будет помогать бедным, раздавая милостыню за неспокойную душу Петра и продолжая его дело — строить флот. Не понимая в устройстве государства ничего, она не лезла в государственные дела, отдав их более ушлому в них Меншикову, и не начинала войны. Считала: воевать должен тот, кто умеет. Она не умела. Но до этого ещё должно добежать время. А пока, Кэт сменила мужское платье на женское. Вместо Николки появилась вновь Кэт. У одного художника есть портрет «Неизвестного в треуголке». Много поколений гадают кого же спрятал под домино живописец. Под ренгеновскими лучами явно просматривается женщина. Так кого же спрятал художник? Мы знаем, что в самом своём начале он был знаком с Шуваловым, Ломоносовым. Они делали мозаичный портрет Елизаветы Петровны. Позирование. Разговоры. Именно от них он слышал подлинную историю Кэт. И поражённый пишет этот портрет. Такой он её представлял и так. Выходит, Елизавета не первая женщина одевшая мундир, до неё была Кэт, её мать и дочь знала ту историю до мелочей.