Рэйчел Гибсон - От любви не спрячешься

Клер Уингейт впервые проснулась в чужой постели в двадцать один год, пав жертвой разбитого сердца и чрезмерного количества порций «Джелло». Тогда лучший на свете мужчина променял ее на смазливую блондинку, студентку филологического факультета. Брошенная страдалица провела вечер в «Хампин Ханна», крепко вцепившись в стойку бара и безутешно оплакивая неудавшуюся любовь.

На следующее утро Клер проснулась в постели, безнадежно пропахшей пачулями. На стене красовался огромный постер с изображением Боба Марли. Рядом храпел какой-то парень, да так самозабвенно, что даже сумел заглушить стук молота в голове Клер. Она понятия не имела, где находится и как зовут храпуна. Впрочем, задерживаться для выяснения подробностей ей не хотелось.

Клер быстренько собрала вещички и удрала.

По дороге домой в безжалостном свете утра она старательно убеждала себя, что в жизни случаются события куда более страшные, чем случайная связь. Ну, например, исключение из колледжа или пожар. Да уж, вот это действительно серьезно. И все-таки, как ни крути, а близость на одну ночь не для нее. Отвращение и разочарование – вот и все ощущения. Когда, наконец, Клер оказалась у себя дома, ей было уже абсолютно ясно, что произошедшее с ней следует считать неудачным экспериментом. Произошла ошибка, типичная для большинства девушек. Выводы неизбежны. Необходимо запомнить их и учесть в дальнейшем. И дать себе твердое обещание, что подобное безобразие не повторится никогда и ни при каких обстоятельствах.

Для поддержания хорошего настроения и нормального самочувствия Клер вовсе не требовалось ни спиртное, ни теплое тело рядом. К тому же она с детства привыкла держать себя в руках и прятать чувства за безупречным фасадом любезных улыбок, приятных слов и непогрешимых манер. Леди из семейства Уингейт никогда не пили лишнего, не повышали голоса и даже не надевали белых туфель до самого Дня памяти. Они надежно скрывали душу под кашемировыми свитерами и, уж конечно, не опускались до незнакомых постелей.

Да, Клер выросла в строгих правилах. Но даже строгие правила не смогли изменить душу. Душа ее пылала романтическим огнем. Душа свято верила в любовь с первого взгляда, в мгновенное влечение и притяжение. Вот так и получилось, что хозяйка этой неосторожной души обрела дурную привычку без оглядки бросаться в новые отношения. А новые отношения почему-то неизбежно приводили к тяжким последствиям. Судьба не скупилась на синяки и ссадины: сердце разбивалось с пугающей периодичностью, болезненные разрывы догоняли друг друга, а пьяные вечера порой заканчивались совсем не так, как предписывал кодекс хорошего тона.

К счастью, ближе к тридцати мисс Уингейт все-таки научилась применять на практике ту сдержанность, которой ее учили с детства. И вот в награду на тридцать первом году все та же мудрая судьба ниспослала Клер любовь, призванную осчастливить ее на всю жизнь. Она встретила Лонни. Знаменательная встреча состоялась на выставке картин Дега и перевернула жизнь Клер. Джентльмен казался таким прекрасным, романтичным и совсем не похожим на те жалкие создания, с которыми ей приходилось встречаться раньше. Он помнил дни рождения, важные события и торжественные семейные даты. Блистал в тонком искусстве цветочных композиций. Даже умел пользоваться специальной вилкой для помидоров, чем заслужил искреннее восхищение и горячую любовь со стороны Джойс, матери Клер. Сама Клер любила нового друга за чуткое отношение к ее работе и понимание, что во время очередного цейтнота подругу следует оставить в покое.

После года свиданий Лонни переехал в дом Клер. Жизнь протекала в полной гармонии. Он обожал ее старинную мебель, разделял интерес к акварели и страсть к тканям. Они никогда не ссорились и даже не спорили. Рядом с Лонни эмоциональные драмы казались поистине немыслимы, а потому, как только он предложил пожениться, Клер тут же согласилась.

Да, Лонни в полной мере подходил под определение «безупречный». Если… если не считать низкой сексуальной активности. Иногда он месяцами не проявлял желания, однако Клер успокаивала себя: не всем же быть сексуальными гигантами…

Во всяком случае, так она считала до дня свадьбы своей подруги Люси. До той минуты, когда в предпраздничной суете неожиданно, без предупреждения, заскочила домой и обнаружила Лонни в деликатной близости с техником сервисной фирмы «Сирс». Все случилось самым неожиданным образом: просто она открыла дверь в гардеробную – и окаменела. Клер потребовалось несколько бесконечных секунд, чтобы осознать, что именно происходит. Так она и стояла, сжимая в руках нитку драгоценного прабабушкиного жемчуга, не в силах ни пошевелиться, ни подать голос. Лишь тупо наблюдала, как тот самый парень, который накануне устанавливал в кухне новую посудомоечную машину, сейчас, подобно заправскому ковбою, скакал верхом на ее женихе. Сцена казалась фантастически нереальной до того момента, как Лонни поднял красивые карие глаза и уставился на нее так же ошарашено, как и она на него.

– А я думала, ты болен, – беспомощно и глупо пролепетала Клер.

Подобрала подол длинного шифонового платья, в котором ей предстояло исполнять обязанности подружки невесты, и стремглав выскочила из дома. Словно в тумане, доехала до церкви. Остаток дня прошел в розовых кружевах и ослепительных улыбках – как будто не произошло ничего особенного: жизнь не скатилась под откос и не сорвалась с самой высокой в мире скалы.

Люси прочувствованно произносила слова брачной клятвы, а от сердца Клер с каждым ее словом откалывалось по кусочку. Подружка невесты стояла лицом к гостям и старательно улыбалась, а опустевшая душа тем временем чернела и засыхала. К концу церемонии внутри не осталось ничего, кроме резкой, безжалостно сжимавшей грудь боли. За праздничным столом пришлось усилием воли поднять уголки губ и радостно провозгласить тост за счастье подруги. Чувство долга приказывало наполнить бокал и участвовать в столь важном торжестве, и Клер достойно выполнила приказ. Ведь почетнее умереть, чем омрачить своими глупыми проблемами светлый праздник Люси. Но вот от спиртного следовало воздержаться. Впрочем, сказала себе Клер, один бокал шампанского не принесет вреда. В конце концов, это совсем не то, что заливать горе виски.

Как жаль, что Клер последовала совету снисходительного внутреннего голоса…

Утром противное ощущение дежа-вю заползло в тяжелую голову прежде, чем открылись глаза. А ведь предательские намеки на бурное прошлое не появлялись уже несколько лет. Осторожно сквозь ресницы Клер взглянула на луч утреннего света: солнечный штрих проник в щель между тяжелыми шторами и расположился на коричневом с золотом одеяле – том самом, под которым она, судя по всему, провела какую-то часть ночи. Паника немедленно вступила в свои права. Клер резко села, и от неосторожного движения молот в ушах застучал еще громче. Одеяло соскользнуло с обнаженной груди и упало на колени.

В полумраке незнакомой комнаты удалось рассмотреть огромную, королевских размеров, кровать, стол – из тех, что встречаются только в отелях, – и бра на стенах. Телевизор показывал воскресные утренние новости, впрочем; практически без звука. Соседняя подушка пустовала. Однако на тумбочке красовались массивные серебристые наручные часы, а звук воды за закрытой дверью ванной подтверждал худшие опасения Клер и подсказывал, что ночевала она не в одиночестве.

Клер откинула одеяло и выползла из постели, с ужасом обнаружив, что от вчерашнего роскошного наряда остались лишь розовые трусики «танга». Она подняла с пола розовый бюстгальтер и почти в отчаянии начала оглядываться в поисках платья. К счастью, вскоре оно обнаружилось на небольшом диване в обнимку с голубыми вылинявшими «ливайсами».

Увы, сомневаться не приходилось: снова произошло несчастье. Так же, как и прежде, в юности, после определенного момента праздничного вечера ей уже не удавалось вспомнить ровным счетом ничего.

Да, она помнила торжественную церемонию в соборе Святого Джона – Люси выходила замуж. Помнила свадебный прием в отеле. Помнила, что шампанское постоянно заканчивалось – то и дело приходилось наполнять бокал заново. Помнила, как через некоторое время перешла на добрый старый джин с тоником.

С этого момента картина утратила четкость. Сквозь хмельной туман расплывчато проступали танцы – кажется, дело было еще на свадебном приеме. Потом вспомнилось, как она изображала всю группу «Куин» сразу и распевала знаменитый хит «Велосипедные гонки» – тот самый, в котором ребята упоминают «девушек с толстыми задницами». Но это происходило уже в каком-то другом месте. В воспоминаниях промелькнули подружки Мэдди и Адель: они сняли номер в отеле, чтобы Клер смогла хорошенько выспаться и наутро предстать перед Лонни в ясном уме и твердой памяти. Фигурировал и бар. Неужели она успела даже посидеть в баре? Возможно. Но на этом воспоминания обрывались.

Клер надела бюстгальтер и попыталась застегнуть крючки; задача оказалась сложной. Направилась в сторону дивана к платью. По дороге споткнулась о блестящую розовую босоножку. Перед глазами явственно возникла сцена в гардеробной: Лонни и техник.

Сердце защемило. Впрочем, времени на воспоминания о боли и изумлении, равно как и на долгие рассуждения о смысле неожиданного зрелища, не оставалось. С Лонни, разумеется, придется разобраться, однако, прежде всего, необходимо как можно скорее выбраться сначала из этого номера, а потом и из отеля.

Забыв о расстегнутом бюстгальтере, Клер схватила розовое шифоновое облако. Натянула на голову и принялась сражаться с непокорными юбками и воланами. Дергалась и крутилась, тянула и толкала до тех пор, пока, наконец, платье не заняло положенное место на талии. Запыхавшись, она просунула руки в узкие бретельки и начале сражение с молнией и целым отрядом крошечных пуговок на спине. Шум воды внезапно стих, и внимание Клер сосредоточилось на закрытой двери ванной. Не сводя глаз с вражеской цитадели, она схватила с дивана сумочку и, сопровождаемая шелестом шифона, бросилась к выходу. Одной рукой Клер придерживала подол длинного платья, а другой пыталась на бегу подобрать с пола босоножки. В жизни случаются неприятности значительно более серьезные, чем пробуждение в номере неизвестного отеля, сказала она себе. Дома надо будет спокойно поразмыслить на эту тему.

– Уже уходишь, Клареста? Так рано? – раздался за спиной низкий мужской голос совсем близко, почти над ухом.

Клер резко остановилась возле самой двери. Кларестой ее не называл никто, кроме матери. Голова закружилась. Сумочка и одна из босоножек с глухим стуком упали на ковер. Бретелька сползла с плеча, а взгляд остановился на белом полотенце, обернутом вокруг нижней части отлично накачанного брюшного пресса. С русых волос на загорелый живот скатилась капля, и Клер отважилась поднять глаза к четко очерченным мышцам груди. Анатомический рисунок проступал сквозь загорелую, покрытую кудрявыми мокрыми волосами кожу. Второе полотенце висело на шее. Ее взгляд поднялся выше: сильная шея, покрытый жесткой щетиной подбородок. Еще выше: ироничные, насмешливые, дразнящие губы. Клер перевела дух, набралась смелости и посмотрела в зеленые, опушенные густыми ресницами глаза. Эти глаза она знала с раннего детства.

Человек прислонился к двери ванной и преспокойно сложил руки на широкой груди.

– Доброе утро.

Голос звучал не так, как в тот последний раз, когда она его слышала. Теперь он был значительно ниже – голос не мальчика, но мужа. А вот улыбка совсем не изменилась, осталась такой же, как двадцать с лишним лет назад, когда, чуть насмешливо улыбаясь, он уговаривал ее играть в войну или в индейцев, в больницу или в короля горы. Каждая игра неизменно заканчивалась потерей, причем теряла, всегда Клер. Деньги. Достоинство. Одежду. Иногда и то, и другое, и третье сразу.

Не то чтобы ему приходилось очень уж долго уговаривать се. Клер никогда не удавалось устоять ни перед улыбкой, ни перед ее обладателем. Но ведь она давно уже не та одинокая маленькая девочка, в жизни которой каждое лето возникал красноречивый мальчишка-фантазер со снисходительной и в, то, же время неотразимо притягательной улыбкой. Мальчишка, способный в два счета покорить беспомощное сердечко.

– Себастьян Вон.

Улыбка засветилась в зеленых глазах.

– А ты выросла и похорошела с тех пор, как мне довелось в последний раз видеть тебя голой.

Крепко сжав корсаж платья, Клер обернулась и прижалась спиной к двери. Ощутила кожей прохладное дерево – молния так и осталась расстегнутой. Заправила за ухо непослушную прядь каштановых волос и попыталась улыбнуться. Для этого ей пришлось покопаться в самых дальних уголках души: там, где на всякий случай, про запас, хранились хорошие манеры. Из этих кладовых появлялись подарки хозяевам званых обедов и благодарственные записки им же на следующий день. А рядом хранилось самое ценное: доброе слово – если уж не добрая мысль – для каждого, с кем сталкивала жизнь.