Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце

Пока же их не звали, они спокойно беседовали за стаканом вина о делах и о семье, как и подобает честным работягам во время обеденного перерыва.

В самой же зале атмосфера была совершенно иной. Мадам де Парабер в прозрачном платье подносила друзьям на пробу блюда, которые были приготовлены ею самой и регентом, ибо ни один слуга не допускался на эти ночные сборища. Впрочем, здесь царило полное равенство, и, дабы окончательно отрешиться от этикета, каждому сотрапезнику давали кличку: Бролье называли Брульоном, Ла Фара — Толстым раком. Носе — Пипкой, Канийака — Печальной болтушкой, графа де Бранка — Веселой болтушкой, а мадам де Парабер — Ляжкой или Черным вороненком…

Первенствуя во всем, Мари-Мадлен задавала тон и в пьянке, поглощая стакан за стаканом с поразительной жадностью [96]. Однако удивительное дело! Пары алкоголя, казалось, не оказывали никакого воздействия на ее рассудок. В самом деле, вино ударяло ей совсем в другое место: как говорит один из мемуаристов, в момент наивысшего опьянения «она раскалялась от похоти…».

Тогда она сбрасывала с себя платье и отдавалась первому же мужчине, который попадался ей под руку. Начиналась оргия.

«Вскоре сладострастие достигало высшего предела. Женщины обменивались любовниками, мужчины — любовницами. На глазах своего господина и повелителя Парабер „принимала знаки внимания от всех“. И когда самые крепкие изнемогали, когда самые исступленные слабели, она — Несравненная и Неутомимая — по-прежнему искрилась страстью и жаждала новых радостей любви. В этой погоне за наслаждением было что-то героическое».

Именно в этот момент ненасытная графиня подавала сигнал «наконечникам». Сорок атлетов бросались тогда на дам и со знанием дела исполняли порученную им работу. Сама мадам де Парабер забирала двоих-троих…

Она нуждалась в этом дабы обрести, наконец, успокоение.

Впрочем, вскоре под влиянием шампанского, которое гости регента поглощали в неимоверных количествах под предлогом, что «любовь сушит», бойцы окончательно теряли способность двигаться и засыпали, кто в чем был, на коврах.

На рассвете гвардейцы развозили по домам бесчувственные тела мертвецки пьяных дам и кавалеров.

* * *

Как-то утром, после оргии в подобном духе, происходившей в замке Сен-Клу, регент, оставив мадам де Парабер отсыпаться, решил вернуться в Пале-Рояль. «Однако ему пришлось выйти из кареты на полпути, дабы исторгнуть из себя все съеденное и выпитое. Он повалился в грязь на глазах лакеев и стражников. Хриплым заплетающимся голосом, сотрясаясь в мучительных конвульсиях, он приказал конюшему привезти любовницу из Сен-Клу, чтобы она его подмыла и почистила. Пьяная вдрызг дама отказалась. Когда регенту надоело ползать среди отбросов, он повелел уложить себя в карету и вернулся в храм Любви, запачканный рвотой».

Франция была в руках распутного пьяницы и обворожительной истерички…

Вскоре для личной гигиены мадам де Парабер оказалось мало ужинов во дворце регента, и благосклонная судьба помогла ей встретить человека, достойного помериться с ней силой. Он стал ее вторым официальным любовником.

Это был величайший волокита и общепризнанный донжуан эпохи регентства — герцог де Ришелье, внучатый правнук кардинала.

Он был уродлив, зол, мстителен, высокомерен. Но женщины прощали ему все, ибо ценили за совершенно другие качества.

Они бегали за ним с полным бесстыдством, и герцог, как нас уверяют, «лишь срывал те плоды, которые сами падали ему в руку»…

Отправляясь на любовные свидания в кабачки или в соборы Парижа, он без колебаний облачался в костюм подмастерья булочника, судейского клерка или крестьянина. Однажды его видели в обличье «бывшего каторжника, просившего подаяние»…

Если взор его падал на замужнюю женщину, он снимал дом, стоявший по соседству, и приказывал пробить в стене отверстие, которое в те времена именовали «дырой для мадам». Используя эту потайную дверь, он проникал к своей любезной в отсутствие мужа, а затем возвращался к себе, не привлекая внимания прохожих.

Все эти подробности нам известны из воспоминаний его современника, г-на де Безенваля…

Он получал сотни женских писем и бросал их, не распечатывая, в ящик стола. Когда его заключили в Бастилию, многие красотки обливались горькими слезами. И рассказывают, что двум принцессам — более предприимчивым или более нетерпеливым, чем прочие, — удалось проникнуть в грозную крепость и провести с ним ночь в каземате.

Ему были разрешены прогулки, и каждый день он появлялся на вершине одной из башен. Из-за этого на улице Сен-Антуан ежедневно случались пробки: множество карет перегораживало мостовую, а из-за каждой портьеры горящие глаза неотрывно следили за дорогим узником — а тот, завитой и надушенный, небрежно приветствовал взмахом руки несметное количество трепещущих на ветру платочков.

Хотя Ришелье лучше, чем кто бы то ни было, знал, чего стоит женская верность, он был женат трижды. Впрочем, он являл собой воплощенную снисходительность. Войдя однажды к своей второй супруге в самый разгар ее слишком уж оживленной беседы с собственным конюшим, он сказал совершенно спокойно:

— Подумайте, мадам, в какое неловкое положение вы бы попали, если бы сюда вошел кто-нибудь другой, а не я.

И удалился.

Через несколько лет, овдовев, он стал подумывать о женитьбе на мадемуазель де Гиз. Помолвку еще не объявляли, когда к нему явился тот же самый конюший проситься на службу. Герцог ответил ему с величайшим хладнокровием:

— С чего вы взяли, что я уже женился вновь? Этот пылкий и остроумный возлюбленный был словно создан для мадам де Парабер. Вдвоем они свершали подвиги, достойные древних, и однажды ночью, рассказывает нам мемуарист, «их постель передвигалась по комнате, будто корабль». Через несколько недель Мари-Мадлен обнаружила, что забеременела.

Регент и Ришелье — каждый со своей стороны — сочли себя отцом ребенка и были очень раздосадованы этим обстоятельством. Обоим пришла в голову одна и та же мысль. Зная, что г-н де Парабер по причине своего семейного несчастья превратился в законченного пьяницу, они решили подложить его в постель к жене, когда тот дойдет до нужной кондиции и перестанет что-либо соображать. «После чего легко было бы его убедить, что любовные чувства проснулись под воздействием вина и что естественным следствием этого стала беременность».

Но г-н де Парабер оказался человеком в высшей степени любезным. Посреди всех приготовлений он вдруг скончался, избавив тем самым своих могущественных соперников от непредвиденных хлопот.

* * *

Эта кончина пришлась очень кстати, поскольку у регента было множество забот. Каждый день министры доносили ему о прискорбном положении, которое сложилось в финансовых делах. Государственная казна оскудевала с пугающей быстротой, и в конце 1716 года дефицит достиг 140 миллионов ливров.

Филипп Орлеанский был в отчаянии. Все средства, к которым можно было прибегнуть: переплавка монет, пересмотр государственных обязательств, продажа поставок и откупов (сбор косвенных налогов), — оказались исчерпанными. Страна находилась на пороге катастрофы.

Именно тогда мадам де Парабер, по просьбе одного из своих новых любовников Носе, имевшего некоторые познания в сфере финансов, уговорила регента испробовать систему шотландского банкира Лоу…

Система отличалась простотой: Лоу хотел распространить на всех способ расчетов, принятых между негоциантами, — иными словами, заменить монеты банковскими билетами. Чтобы эти бумажки могли завоевать доверие публики, они должны были иметь поручительство мощного и богатого предприятия. Он решил создать при поддержке влиятельных лиц банк, который мог принимать платежные поручения торговцев, выдавая им взамен собственные билеты, которым и предстояло заменить прежние деньги. Наконец, чтобы развеять все сомнения, было обещано, что банковские билеты (в отличие от платежных поручений торговцев) будут оплачиваться при первом предъявлении: вернув их в банк, любой человек мог потребовать, чтобы ему было заплачено за них золотом или серебром [97].

Лоу рассчитывал, что доверие к этим билетам позволит превратить их в настоящие деньги, с помощью которых можно будет расплачиваться с кредиторами государства.

Регенту эта идея показалась соблазнительной, и он разрешил Лоу учредить банк, который тут же приобрел бешеную популярность у публики.

Тогда Лоу, сильный поддержкой Носе и мадам де Парабер, решил расширить свою систему: он намеревался привести к расцвету торговлю и погасить задолженность путем учреждения компаний, которым король даровал бы монополию на ведение дел. Так была основана в 1717 году «Индская компания», акции которой шли нарасхват.

Регент, по наущению мадам де Парабер, жаждавшей обогащения, передал Лоу в аренду королевские земли. «Тогда выпустили 300000 новых акций по цене 5000 ливров за штуку. Сначала запись была свободной; но ажиотаж приобрел такие размеры, что акции стали продавать только тем, кто расплачивался банковскими билетами. Это превратилось в соревнование, кто быстрее освободится от своего золота» [98].

Тут пронесся слух, что в Луизиане обнаружено несколько золотых месторождений и что на их разработку Индская компания получает от Королевского банка аванс в двадцать пять миллионов банкнотами. Отныне ничто уже не могло удержать золотую лихорадку. Всеми овладело какое-то исступление. За несколько дней цена акций взлетела с 5000 До 25000 ливров. Улица Кенкампуа, где находился дом Лоу, «была местом встречи спекулянтов, и каждый мог любоваться их безумствами. Бывало, что лакеи, приехавшие туда в понедельник на запятках карет своих господ, в субботу возвращались, восседая в них и небрежно разваливались на бархатных подушках»

Все эти пертурбации не мешали парижанам интересоваться интимной жизнью регента. В мае 1718 года столицу потрясла новость и в самом деле скандальная. Филипп только что приказал выпустить новое издание «Дафниса и Хлои» с двадцатью восемью гравюрами собственного изготовления, и пополз слух, что Хлою он рисовал со своей дочери Марии-Луизы-Елизаветы, герцогини Беррийской, причем та позировала обнаженной.

— Что ж тут удивляться, — говорили осведомленные люди, — ведь она его любовница.

В самом деле, в Париже уже давно поговаривали, что регент приглашает дочь на оргии в Пале-Рояле… По утверждениям некоторых всезнаек, у этой кровосмесительной связи было необыкновенное начало. Как-то вечером герцогиня Беррийская, которая втайне обвенчалась с Риом, простым гвардейским капитаном, позвала отца к себе, дабы упросить дать согласие на оглашение брака. Во время ужина, происходившего без свидетелей, Филипп, опасаясь гнева матери и жены, отказал дочери наотрез. Герцогиня не стала настаивать. Переменив тему, она подошла к регенту и нежно обняла его со словами:

— Если вы меня любите, то скажете одну вещь. Я бы все отдала, чтобы узнать об этом… Кто скрывается под Железной маской?

— Об этом никто никогда не узнает, — ответил Филипп.

Тогда Мария-Луиза-Елизавета, если верить все тем же всезнайкам, принялась уговаривать отца, ибо имела свою корысть: узнав тайну, она могла бы сказать регенту: «Дайте согласие на оглашение брака, иначе я расскажу всем об узнике Пиньероля».

Однако регент не сдавался. Демоническая герцогиня, которую ничто не могло остановить, села на колени к Филиппу и якобы сказала ему:

— Если вы доверите мне тайну, я стану вашей любовницей.

Именно здесь знаменитый горбун сдавал свой горб, «пологий, как пюпитр», тем, кому нужно было срочно поставить подпись…

Не выдержав искушения при мысли, что будет обладать этой красавицей, чьи амурные похождения были ему хорошо известны, он раскрыл секрет…

После чего, уверяли сплетники, Мария-Луиза-Елизавета простерлась на канапе, а ее отец поступил с ней на манер древних героев…

Эта история, которой так возмущался Мишле, похоже, была выдумана от начала и до конца кумушками обоего пола с чересчур живым воображением. В течение многих педель публика зачарованно внимала невесть откуда взявшимся подробностям.

Когда об этом сообщили регенту и его дочери, они только улыбнулись. Добрые люди сочли это признанием вины и стали сочинять куплеты примерно такого свойства:

Толстуха Валуа делает с папочкой

То самое, что Эдип проделывал с мамочкой.

Вот так дочка, вот так папа! [99]

Вскоре за дело принялись писатели. 18 ноября 1718 года Вольтер поставил «Эдипа» — пьесу, в которой было множество намеков на происшествие в доме герцогини Беррийской. Весь двор с замиранием сердца ждал, какова будет реакция Филиппа — он присутствовал на представлении вместе с дочерью.