– А что с твоими ботинками?

– Ботинками? – Я просто оторопела. – Какими ботинками?

– Теми, которые были на тебе, когда мы познакомились. С нарисованными маргаритками.

Те самые ботинки, которые он похвалил. – Мама не разрешила мне их надеть, – объяснила я. – Она сказала, они не подходят для ужина в Белом доме. – Я искоса взглянула на него: – Вообще–то, у меня совсем нет одежды, которая бы подходила для ужина в Белом доме. Пришлось купить все новое. – Я ткнула пальце в лацкан свого голубого костюма. – Вот это.

– А мне, думаешь, легко? – спросил Дэвид. – Я ужинаю в Белом доме каждый вечер.

Я с завистью взглянула на его футболку:

– Да, но тебя–то не заставляют переодеваться.

– На ужин – нет. Но все остальное время – да.

Я засомневалась:

– Но в студии ты выглядел так же!

– Ну, иногда мне делают поблажки. – Дэвид снова усмехнулся. Было ощущение, что он тайно подхихикивает над чем–то. Меня это немного настораживало – а вдруг он смеется надо мной?

Джек никогда так не делал. Он повторял любую реплику раза по три, чтобы удостовериться, что все слышали и оценили. Но Дэвид не нуждался ни в чьем одобрении.

Дэвид нажал на кнопку и вызвал лифт. Если честно, я удивилась – получалось, что мы в обычном жилом доме. Во время экскурсий лифт не показывали.

– Итак, – спросил он, пока мы ехали вниз. – Почему ты прогуляла урок?

Я не сразу поняла, о чем он.

– Что прогуляла?

– Занятие в студии после Случая с Ананасом.

Я сглотнула.

– Ты ведь, кажется, уже все понял. Что у меня тонкая натура и так далее.

Двери открылись, и Дэвид галантно пропустил меня вперед.

– Да, но мне хочется услышать твою версию. – Он действительно смотрел на меня с интересом. Но я не собиралась откровенничать с Дэвидом, потому что он наверняка хотел надо мной посмеяться. А это означало бы предать Джека.

Поэтому я как можно спокойнее и тверже сказала:

– Знаешь, боюсь, у Сьюзен Бун не совсем адекватный взгляд на искусство.

Дэвид поднял бровь, и лицо его приняло серьезное выражение.

– Правда? Ты уверена? Мне казалось, у нее с этим все в порядке.

Ну конечно, в порядке. Настолько в порядке, что она готова унизить меня перед другими учениками. Но я не произнесла это вслух. В конце концов, Дэвид собирался меня покормить.

Мы спустились в подвал, и Дэвид распахнул дверь в огромную кухню.

– Карл, привет! – поздоровался он с шеф–поваром, который украшал сливками шоколадный мусс. – Дашь нам что–нибудь поесть?

Карл перестал любоваться своим творением и, взглянув на меня, воскликнул:

– Саманта Мэдисон! Бог мой, девочка, которая спасла мир! Как поживаешь?

На кухне было много прислуги. Люди в белом прибирались и гремели посудой. Кстати, Тереза напрасно радовалась по поводу тарелок с золотой каемкой – их преспокойно ставили в посудомоечную машину. Заметив меня, все побросали свои дела и принялись благодарить за то, что я спасла их хозяина.

– А что не так с супом из моллюсков? – озабоченно спросил Карл, когда восторги поутихли. – Крабы свежайшие, я их только утром купил!

Дэвид подошел к огромному холодильнику и открыл его.

– Да нет, все хорошо, просто, наверное, слишком хорошо. – Для парня из заумной школы он изъяснялся не слишком тактично. – Слушай, а у нас не осталось гамбургеров с обеда?

Услышав слово «гамбургер», я просияла, что не укрылось от внимания Карла. Шеф–повар воодушевился:

– Бургер? Дама хочет бургер? Саманта Мэдисон, я сделаю тебе такой бургер, какого ты в жизни не пробовала. Садись вот сюда и не двигайся.

Я покорно села на табуретку, Дэвид – рядом. Мы с вожделением смотрели, как Карл кинул на решетку две сочные говяжьи котлеты и стал их обжаривать.

Было странно сидеть на кухне Белого дома с президентским сыном. Было вообще странно находиться рядом с мальчиком. Я же не Люси, и со мной это случается крайне редко.

Кроме того, я никак не могла понять, почему Дэвид со мной такой… милый. Да, пожалуй, это самое подходящее слово. Конечно, издеваться надо мной насчет труб было не очень–то мило с его стороны, но предложить бургер…

Наверное, это потому, что я спасла его отца. А какие еще могут быть причины? Да, он просто хочет меня отблагодарить, и это вполне можно понять.

Только зачем благодарить таким странным способом?

Я удивилась еще больше, когда Карл придвинул к нам две тарелки: на каждой лежал огромный гамбургер и возвышалась гора картошки–фри.

– Приятного аппетита! – весело сказал он. Дэвид взял обе тарелки и скомандовал:

– Пошли!

Я взяла у Карла две банки колы и неуверенно последовала за Дэвидом к лифту.

– А… куда мы?

– Увидишь!

В обычной ситуации такой ответ меня бы не удовлетворил. Но я промолчала, потому что была слишком поражена: в кои–то веки я с парнем. И он ведет себя со мной… ну как с девушкой, что ли!

До этого единственным ровесником, который меня не задирал, был Джек, но, думаю, лишь потому, что я сестра его девушки. А может, все–таки и потому, что втайне я ему нравилась. И он не расстается с Люси, чтобы быть ближе ко мне. Боже, если бы я только набралась мужества все ему сказать!

Но Дэвид! Почему он так себя ведет? Версия, что я ему приглянулась, полностью отпадает. Хотя бы потому, что здесь Люси. Ни один парень в здравом уме не предпочел бы меня ей. Это все равно, что выбрать толстого резинового пупса вместо хорошенькой Барби! Остается версия, что из чувства благодарности.

Мы поднялись наверх, но, вместо того чтобы пойти в столовую, Дэвид направился в противоположную сторону. Мы вошли в большой зал с окнами во всю стену – оттуда открывался невероятный вид на ночной город.

– Ну как? – спросил Дэвид, ставя тарелки на столик и придвигая два больших кресла.

– Ну, – начала я, все еще вне себя от изумления. – Н–ничего. – Симпатичный – странный, но симпатичный – парень решил поужинать со мной вдвоем. Со мной, Самантой Мэдисон!

Мы сели у окна, под мягким светом уличных фонарей. Было бы совсем романтично, если бы у дверей не стояли охранники и если бы я нравилась Дэвиду, что исключено: я всего лишь девочка – та, которая спасла жизнь его отцу и рисует несуществующие ананасы.

А даже если и нравилась, это все равно не имеет никакого значения, потому что я страстно влюблена в парня своей сестры. Но голод взял верх и, отбросив все мрачные мысли, я вонзила зубы в гамбургер.

Карл оказался прав – это был самый вкусный бургер, который я ела в своей жизни. Я справилась с ним в два укуса.

Дэвид наблюдал за мной со странным выражением лица – наверное, не ожидал, что я вообще способна есть.

– Ну что, лучше?

Я не могла говорить с набитым ртом и показала большой палец здоровой руки.

– Болит? – спросил Дэвид, кивнув на гипс. Я проглотила здоровенный кусок мяса. Если честно, я бы хотела быть вегетарианкой. Художнику полагается думать о чувствах других, даже парнокопытных. Но гамбургеры такие вкусные!

– Уже не очень, – соврала я.

– А почему на нем до сих пор никто не расписался? – спросил Дэвид с улыбкой.

– Я решила оставить его для уроков немецкого, – объяснила я.

Как ни странно, Дэвид понял, как понял бы меня Джек. Только настоящие художники сознают всю привлекательность нетронутого белого листа и любой другой поверхности.

– Ах да, точно! – Он кивнул. – Ну и что ты там изобразишь? Наверное, какие–нибудь гавайские мотивы? Груды ананасов?

Мне надоела эта тема, и я печально на него взглянула:

– Нет, думаю, что–нибудь патриотическое.

– Ах, ну конечно. Тем более что твоя фамилия Мэдисон.

– А это–то причем? – удивилась я.

– Джеймс Мэдисон! – Дэвид удивился еще больше. – Четвертый президент. Ты ведь с ним в родстве, да?

Я почувствовала себя полной дурой.

– А, да. Вернее, думаю, что нет.

– Правда? – засомневался Дэвид. – Уверена? Дело в том, что у тебя много общего с его женой, Долли.

– У меня с Долли Мэдисон? – рассмеялась я. – Ну что, например?

– Ну, она тоже спасла президента.

– Своего мужа?

– Нет. Когда в 1812 году англичане подожгли Белый дом, ей удалось спасти портрет Джорджа Вашингтона.

Стоп. Англичане подожгли Белый дом? Хм, наверное, в школе мы этого еще не проходили.

– Ух ты! – восхитилась я. На уроках истории не рассказывают такие классные подробности – только про пилигримов и актера Аарона Беарра.

– Так ты уверена, что вы не родственники?

– Уверена, – подтвердила я. А ведь как здорово было бы состоять в родстве с дамой, которая спасла от пожара картину – не важно, что на ней изображено! Правда, здорово. А вдруг мы все же связаны с Долли Мэдисон? Мама часто говорила, что любовь к живописи я унаследовала от папиной родни. Наверное, это фамильная черта Мэдисонов, которая передается только через несколько поколений: никто в семье, кроме меня, не умеет рисовать.

Внезапно Дэвид встал и подошел к окну.

– Посмотри–ка! – сказал он, отодвигая штору. Я неуверенно приблизилась и взглянула на подоконник. Обычный белый подоконник, как и вся отделка в комнате, но на нем были вырезаны имена: Эмми… Челси… Дэвид.

– Что это? – удивилась я. – Мемориальный подоконник президентских детей?

– Ну да, вроде того, – улыбнулся Дэвид и полез в задний карман джинсов. Он достал складной ножик и принялся вырезать что–то. Я собиралась промолчать, но заметила, что он уже нацарапал букву «С».

– Эй! – встревожилась я. Я, конечно, дитя двадцать первого века, но ненавижу неоправданный вандализм. – Что это ты делаешь?

– Расслабься! – усмехнулся Дэвид. – Кто, если не ты? Ты не только спасла жизнь одного президента, но, возможно, приходишься родственницей другому.

Я беспокойно оглянулась на дверь, за которой стояли охранники. Кем бы там ни был Дэвид, но за порчу государственного имущества сажают в тюрьму.

– Дэвид, – прошептала я. – Прекрати. Он увлеченно вырезал букву «Э».

– Правда, послушай. Если ты хочешь меня отблагодарить, то бургера было более чем достаточно.

Поздно. Он уже принялся за «М».

– И вообще, не думай, что раз ты президентский сын, то тебе все сойдет с рук!

– Сойдет, сойдет, – заверил он. – В конце концов, я несовершеннолетний. – Он гордо оглядел свою работу: – Посмотри, как хорошо получилось!

И я посмотрела. Итак, мое имя – Сэм – красовалось рядом с именами Эмми Картер и Челси Клинтон. Про Дэвида молчу. Что ж, если в Белом доме когда–нибудь будет жить большая семья, на подоконнике уже не хватит места.

– Ты псих, – грустно констатировала я. Правда, очень милый псих.

– Как обидно, – Дэвид сложил ножик и убрал в карман, – слышать такое от девочки, которая спускает ужины в унитаз и прыгает на незнакомцев с пистолетами.

Я сначала даже не поняла, а потом рассмеялась. Нет, это действительно было очень забавно.

Дэвид тоже рассмеялся. Итак, мы стояли и хохотали, как вдруг зашел охранник и озабоченно сказал:

– Дэвид, тебя зовет отец.

Я снова расхохоталась. Нет, опять я попалась! А еще этот подоконник и пустые тарелки из–под гамбургеров!

Мы поспешили обратно в столовую – кого–кого, а президента США нехорошо заставлять ждать. Оказалось, ждал нас не он один. Как только мы с Дэвидом зашли в комнату, все зааплодировали.

Я не могла понять, почему. Может, потому, что мы наконец–то вернулись из туалета (если только Карл, подавая шоколадный мусс, не рассказал им про бургеры)?

Оказалось, хлопали по другому поводу. Мама встала, крепко обняла меня и воскликнула:

– Малышка, ты даже не представляешь себе, что произошло! Президент назначил тебя послом ООН!

И я почувствовала, что бургер может не удержаться в моем желудке.

13

– Ну, рассказывай! – в тысячный раз приказала мне Люси.

– Нечего рассказывать. Отстань.

– Что, и спросить нельзя? Хотя, если вы там занимались чем–то, чем не должны были…

Конечно, занимались, но не тем, о чем думала Люси. Я всего лишь ела гамбургеры… и мое имя было вырезано на подоконнике… сыном президента.

– Знаешь, вы выглядели так… – Она запнулась и стала изучать в зеркале заднего вида свои губы. Сегодня Люси потратила на макияж в два раза больше времени, чем обычно: мы ехали в школу впервые после инцидента с покушением, и нас, конечно, должны были фотографировать.

Что, собственно, и случилось. За те две минуты, что мы шли к машине, репортеры сделали, наверное, тысячу снимков. (Секретные службы настояли на том, чтобы какое–то время Тереза сама отвозила меня и Люси.)