– Итак, – произнес Дэвид, когда мы сели и разложили листы бумаги. – Что сегодня? Снова ананас? Или какой–нибудь сезонный фрукт?

– Слушай, отстань уже, – прошипела я. – Отцепись от меня с этим ананасом.

Я не могла себе простить, что испытываю влечение к парню, которому нравится надо мной издеваться.

– О, извини! – Дэвид не переставал улыбаться. – Как я мог забыть! Ты же тонкая творческая натура.

– Если я не желаю, – я взглянула на Сьюзен Бун, которая мыла кисти и готовилась к занятию, – чтобы мою индивидуальность подавляли, это вовсе не означает, что у меня тонкая натура!

– Ты это о чем?

– О Сьюзен Бун, – зашептала я, снова косясь на нее с неприязнью. – Это она учит нас всяким глупостям – рисовать то, что видишь.

– Почему глупостям? – улыбка медленно сползла с лица Дэвида.

– А ты подумай сам! Что было бы с искусством, если бы Пикассо рисовал только то, что видел!

Дэвид нервно сморгнул:

– Именно это он и делал, Сэм. Долгие годы Пикассо рисовал только то, что видел, прежде чем рискнул на эксперименты с линиями и пропорциями.

Я не поняла ни слова.

– Прости, что?

– Послушай, все просто. Прежде чем нарушать правила, надо эти самые правила знать. Именно этому нас и учит Сьюзен: рисовать то, что видишь, а потом уже приниматься за кубизм, ананасизм и все остальное.

Все это было для меня полной неожиданностью. Джек ни разу не говорил о том, что, прежде чем нарушать правила, надо их изучить. А ведь он всегда пытался доказать, что любое отклонение от нормы – это хорошо.

Сьюзен вытерла кисти и хлопнула в ладоши.

– Итак, дорогие друзья. Думаю, все знают, что на прошлой неделе у нас было… незначительно событие. – Все рассмеялись. – Но почти никто не пострадал. Так что вернемся к работе. Видите яйцо? Нарисуйте его. Если вы не привыкли работать красками, можете брать карандаши и мелки.

Я взглянула на яйцо. Оно лежало на белоснежном куске шелка. Но среди карандашей не было ни одного белого.

Я вздохнула и подняла руку.

А что оставалось делать? Эта ужасная женщина опозорила меня перед всем классом, а теперь даже не дала мне нужного карандаша… Кажется, она призывала рисовать то, что видишь? Или что она имела в виду? Я готова выучить правила, но это явно граничило с абсурдом.

– Да, Сэм. – Сьюзен подошла ко мне.

Я опустила руку:

– У меня нет белого карандаша.

– Правильно, нет, – улыбнулась она и повернулась, чтобы уйти прочь.

– И как мне рисовать белое яйцо на белом шелке без белого карандаша, – почему–то сказала я вслух. Я действительно не понимала, чего хочет Сьюзен Бун. Может, надо нарисовать негативное изображение? Учительница посмотрела на яйцо и сказала нечто очень странное. Наверное, самое странное из того, что я слышала за последнее время, не считая просьбы моей лучшей подруги Катрины взять ее на вечеринку к девчонке, которая столько лет была нашим врагом.

– Не вижу ничего белого, – мягко сказала Сьюзен.

Я посмотрела на нее в полном недоумении. И яйцо, и кусок шелка были белыми, как… волосы самой Сьюзен.

– Простите? – выдавила я наконец. Сьюзен наклонилась, чтобы посмотреть на яйцо под моим углом зрения.

– Помнишь, что я говорила, Сэм? – спросила она. – Рисуй то, что видишь. Ты знаешь, что это белое яйцо на белом шелке. Но видишь ли ты это? Или ты видишь розовый отсвет солнца? Синие и лиловые тени, пятно желтого света? Нежно–зеленый блик на ткани? Вот что вижу я. Здесь совсем нет белого.

Если честно, я поняла, что она говорит все это совсем не для того, чтобы подавить мою творческую индивидуальность. Дэвид сказал, что надо учить правила, и, видимо, этого и добивалась Сьюзен.

Итак, я сосредоточилась и принялась всматриваться.

И наконец увидела. Звучит, конечно, дико – ведь у меня стопроцентное зрение.

Увидела лиловую тень за яйцом.

Увидела розовый отсвет.

Увидела желтое солнечное пятно.

И, схватив первый попавшийся карандаш, принялась рисовать. 

Именно это я люблю больше всего на свете: когда рисуешь, кажется, что мир вокруг не существует. Есть только ты, карандаш, бумага и, возможно, классическая музыка, но ты так поглощен работой, что не слышишь ее. Приходит вдохновение, и, начав рисовать в час, ты смотришь на часы и видишь, что уже пять.

С этим ничто не сравнится, я проверяла: ни чтение, ни интересные фильмы. Когда рисуешь, полностью погружаешься в собственный мир.

И если тебя отвлекают, это раздражает в сто, нет, в миллион раз больше, чем когда ты делаешь геометрию, а сестра врывается в комнату и спрашивает, куда ты подевала фен. Думаю, если художник убивает того, кто помешал ему рисовать, его должны оправдать на суде.

Особенно если этот кто–то – огромный черный ворон.

Джо выдрал клок моих волос и, победоносно каркнув, улетел, тяжело хлопая крыльями.

Я закричала. Я с трудом сообразила, что произошло, – так я увлеклась работой, и кричала скорее от неожиданности, чем от боли.

– Джозеф! – воскликнула Сьюзен Бун, хлопнув в ладоши. – Плохая птица!

Джо отлетел на безопасное расстояние и прокаркал:

– Хорошая птица!

– Ты вовсе не хорошая птица, – возразила Сьюзен (можно подумать, ворон ее понял). Затем она повернулась ко мне: – Саманта, прости! Как ты?

Я осторожно потрогала голову, а потом огляделась по сторонам. Солнце село и свет изменился. Оказывается, прошло два часа, а мне казалось – две минуты.

– Я забыла закрыть клетку! – сокрушалась Сьюзен. – Надо закрывать каждый раз, когда ты приходишь. Ума не приложу, почему ему так нравятся твои волосы! Они, конечно, очень яркие, но…

И тут я поняла, что скамейка, на которой я сижу, трясется. Это Дэвид покатывался со смеху.

Заметив мой укоризненный взгляд, он извинился:

– Прости! Ей–богу, прости! Но видела бы ты свое лицо, когда птица… – И он снова расхохотался.

У меня все в порядке с чувством юмора, но это было совсем не смешно. Когда тебе вырывают волосы, это больно. Не так больно, как сломать запястье, но все же.

Дэвид все еще трясся от смеха.

– Ну прости! Согласись, это действительно смешно!

Конечно, ему смешно. Я хотела ответить что–нибудь язвительное, но не успела. Сьюзен Бун наклонилась над нашим столом и внимательно разглядывала мой рисунок. Я тоже взглянула на свое творение. И поверила собственным глазам. У меня получилось белое яйцо на белом шелке – точь–в–точь такое же, как на столике.

Но я не брала в руки белый карандаш!

– Ну вот, – удовлетворенно заключила Сьюзен Бун, – У тебя получилось. Я так и думала.

И она рассеянно провела рукой по моим волосам – как раз по тому месту, откуда Джо выдрал клок. Мне совсем не было больно, и еще я знала: она права, у меня получилось.

Я наконец–то начала видеть. 

Вот что должен и что не должен делать посол ООН, вернее, я, Саманта Мэдисон: 

10. Сидеть в офисе пресс–секретаря Белого дома и слушать, как он восторгается тем, что рейтинг популярности президента резко возрос после покушения на его жизнь фанатом Лари Вэйном Роджерсом. 

9. Сидеть там же и слушать, как секретарь жалуется на то, что невозможно отделаться от репортеров, и предлагает мне наконец дать интервью в прямом эфире. Когда это интервью покажут миллион раз, обо мне все забудут.

Да, конечно. Можно подумать, я могу сказать хоть что–то, что было бы интересно общественности. 

8. Делать ксерокопии правил международного конкурса «Из моего окна» и отправлять их всем своим друзьям–художникам, учитывая, что у меня есть только один – парень моей сестры и моя любовь навеки, Джек Райдер. 

7. Подписывать море своих фотографий и рассылать людям, которые об этом просили. Понятия не имею, кому может прийти в голову повесить мой снимок у себя в комнате. 

6. Читать письма от поклонников (естественно, те, которые вскрыли и проверили). В основном все восторгаются моей храбростью, а некоторые даже посылают деньги, но их, к сожалению, родители откладывают на мою учебу в университете, и я не могу ими распорядиться так, как хочу. Например, купить кучу дисков.

Еще мне приходят письма от разных сумасшедших, но их тут же отбирают и складывают в отдельную папку, так что я не могу посмеяться над ними вместе с Катриной. 

5. Несмотря на то, что здание ООН находится в Нью–Йорке, никто и не подумал свозить меня туда. Очевидно, поездки по стране не входят в обязанности посла. 

4. Кидать мячик о стену, чтобы не умереть от скуки, не входит в обязанности посла ООН, но именно этим я занимаюсь каждую среду, когда приходится сидеть в офисе. Правда, секретарь отобрал у меня мячик и пообещал отдать, когда я прекращу работу. Видимо, он не знает, что мячики можно купить на каждом углу за доллар. 

3. Не слоняться по Белому дому в надежде увидеть где–нибудь портрет Долли Мэдисон. 

2. Послам ООН настоятельно не рекомендуется одеваться в черное, чтобы не создать ложного впечатления о характере их работы. 

И, наконец, первая и главная обязанность посла ООН: 

1. Сидеть, помалкивать и не мешать пресс–секретарю делать ТВОЮ работу.

16

– Он согласился! – закричала Катрина вместо приветствия в четверг, когда мы встретились в школе. Я еле добралась до двери, растолкав репортеров, и в ушах у меня звенело от криков: «Саманта, ну что, кола или пепси?», «Саманта, что ты думаешь о ситуации на Ближнем Востоке?» Но Катрину я расслышала.

– Кто на что согласился? – уточнила я, когда мы поравнялись.

– Пол! – подруга обиделась, что я не помню. – Из церкви. Или из бильярдной. Неважно, в общем, я пригласила его, и он согласился!

– Кэт, это же здорово! – машинально отреагировала я.

На самом деле я была не очень–то рада. То есть, конечно, отлично, что у Катрины появился парень, но я почувствовала какое–то смутное недовольство собой. То, что она сама позвонила парню и пригласила его, было в тысячу раз более смелым поступком, чем спасение президента. Я всего лишь рискнула жизнью, и если бы умерла, мне было бы уже на все наплевать.

Катрина рисковала намного большим – своей гордостью.

Не думаю, что когда–нибудь наберусь храбрости позвать на свидание мальчика своей мечты. Во–первых, он встречается с моей сестрой, во–вторых – а вдруг он откажет?

– Я сказала маме, что остаюсь у тебя на ночь, ничего? – робко спросила Катрина.

– То есть, родителям нравится Пол, но ты знаешь, они говорят, что в пятнадцать лет рано ходить на свидания.

– Ну конечно. После вечеринки приходите ко мне. Да, кстати, если тебе нечего надеть, зайди, Люси сделает из тебя конфетку. Ты знаешь, она это любит.

Катрина просто сияла от радости. Если честно, я никогда не видела ее такой счастливой. Как бы страшно я ни завидовала ее смелости, я все равно была рада за нее.

– Сэм, правда? Как здорово!

– Ну вот видишь. Да, а куда вы все–таки пойдете? Как–никак, первое свидание!

Катрина посмотрела на меня как на сумасшедшую.

– Конечно, на вечеринку Крис! А куда же мне еще было его приглашать?

Я закрывала кодовый замок на своем шкафчике, но, когда услышала слова Катрины, на–прочь забыла шифр (пятнадцать, мой нынешний возраст, двадцать один, возраст, в котором я хотела бы оказаться, восемь, возраст, о котором лучше не вспоминать).

– Вечеринка Крис? – Я наконец разобралась с замком. – Ты позвала его на вечеринку Крис?

– Конечно, Сэм, куда же еще? Мы же идем, верно? Ты, я, Пол и Дэвид!

– ЧТО? – Теперь я вряд ли вспомнила бы не только шифр, но и свое имя. – Катрина, ты рехнулась? Я же сказала, что никогда не пойду к Крис, даже если Лари Вэйн Роджерс снова бросится на меня с пистолетом.

Катрина перестала улыбаться.

– Сэм! – взмолилась она. – Ты должна пойти! Как я буду без тебя? Ты же знаешь, что Крис позвала меня только из–за тебя!

– Да, а меня она позвала только для того, чтобы я притащила с собой толпу журналистов и ее крысиную морду показали по телевизору. Не говоря уже о том, что она хочет познакомиться с Дэвидом. – Мне не верилось, что Катрина, моя лучшая подруга с четвертого класса, этого не понимает. – А этого не будет. Потому что мне НЕ НРАВИТСЯ ДЭВИД, если ты вдруг забыла.

– Сэм, я не могу пойти без тебя, – упавшим голосом сказала Катрина. – Меня туда даже не пустят.