– Тогда пойдемте! – Я опять потянул ее за руку.

– Нет. Я пойду только тогда, когда Герман сюда придет. – Ева прицельно боднула меня в подбородок.

Проклятие! Навязавшуюся на мою голову дамочку надо было скорее доставить в квартиру. Чтобы переломить удвоенное алкоголем упрямство молодой женщины, я подло солгал, прошептав срывающимся голосом:

– Он наверняка ждет вас дома!

Это дошло до ее замутненного сознания. С трудом сфокусировавшись на мне, она неуверенно улыбнулась уголками губ и спросила:

– Вы так считаете?

– Давайте посмотрим! – выдохнул я.

На этот раз она покорилась. Я вытащил ее из машины и прислонил, как неустойчивый манекен, к дверце. Затем, с почти акробатической ловкостью изогнувшись, поднял с коврика упавшую сумочку. Сумочка была узкая и длинная, и я сунул ее в карман шубки женщины.

Она прикрыла лицо руками.

– Все кружится…

– Обопритесь на меня. Еще чуть-чуть, нам нужно только пересечь бульвар…

Я обхватил Еву за талию и почти приподнял, чтобы быстрее перейти дорогу. Я держал ее, как ребенка. Она пыталась вырваться, норовя пнуть меня, но ноги не слушались ее. Так мы добрались до подъезда. Навстречу нам из дверей вышла молодая пара: она – в вечернем платье, он – в смокинге. Они ошеломленно уставились на нас, но дверь придержали. Когда я затаскивал Еву в подъезд, молодой человек пошутил:

– Рановато начали праздновать!

Мне удалось завести мою подопечную в лифт, который, к счастью, оказался свободен. В лифте она сразу рухнула на диванчик. Пока я разбирался с кнопками, Ева сняла одну туфлю и вяло ткнула в меня мыском.

– Я сломала каблук, – прохныкала она.

Я не ответил.

– Да скажите же хоть что-нибудь! – настаивала Ева. – Посмотрите! Мой каблук… Я потеряла его…

Она разразилась бурными рыданиями, словно потеря этого чертова каблука была для нее катастрофой. Невозможно описать, как я был раздосадован тем, что она пьяна. Я спрашивал и спрашивал себя, как же мне объявить этой почти невменяемой женщине, что тело ее мужа лежит в морге при больнице на другом конце города.

Наклонившись, Ева безуспешно пыталась надеть свою туфлю. Когда лифт остановился, она, подавшись вперед, упала к моим ногам. Это могло бы показаться отвратительным или смешным, если бы в опьянении Евы не было чего-то бесконечно трогательного.

– Вот мы и приехали! – преувеличенно бодро прокомментировал я. Полагаю, бодрый тон нужен был мне самому: Ева слабо реагировала на слова, тем более, на интонации.

Я помог ей подняться, и она доковыляла до своей двери. Слабая надежда на то, что домработница могла вернуться и сейчас займется своей хозяйкой, все-таки придала мне сил, и я нажал на кнопку звонка с непроизвольным вздохом облегчения. Я почему-то себя уверил, что дверь тотчас откроется, но тишина, последовавшая за звонком, вконец обессилила меня, будто проткнули иглой воздушный шарик. Я снова позвонил, уже более настойчиво. Никто не отвечал. Ни единого звука не доносилось из квартиры. Я отчаянно старался удержать Еву в вертикальном положении, но она обвисала в моих руках, как кукла.

– Послушайте! – Я, как мне показалось, чувствительно ее встряхнул. – Куда могла уйти ваша домработница? Ей можно позвонить?

Она не ответила. Я вновь нажал на кнопку звонка, зная уже, что это бесполезно. Просто нужно было чем-то занять себя, пока я думал. Что делать с этой пьяной женщиной? Кому передать ее? В очередной раз я проклинал себя за то, что не завершил для себя эту проклятую историю – например, когда мы столкнулись перед лифтом с той красивой брюнеткой в темной шубке. И почему я не рассказал ей все! Уж она-то точно имела непосредственное отношение к чете Панкиных.

Я опять подумал о своих. Наверняка из-за того, что меня нет, у них у всех испортилось настроение.

Я усадил Еву на коврик под дверью, прислонив к косяку, а сам бросился вниз по лестнице, чтобы позвать на помощь консьержа. Другого выхода я не видел.

В холле первого этажа у меня буквально защемило сердце из-за очередной неудачи: окошко комнаты консьержа было темным, а на стекле белела записка: «Консьерж будет в 8:00 первого января». Тягостный кошмар сгущался. Так бывает, когда тебе снится сон, будто ты болен, мечешься в бреду, а когда просыпаешься, вместо того чтобы успокоиться, убеждаешься, что действительно болен, и наяву никак не выкарабкаться из ночного бреда. Впервые после несчастного случая я посмотрел на часы. Без десяти минут семь. Нелепо заканчивал я старый год!

Поднявшись наверх, я нашел Еву там, где оставил. В той же позе. Она не спала, но как бы пребывала в некой летаргии. Ее туфля со сломанным каблуком только подчеркивала всю несуразность картины. Из кармана норковой шубки торчала сумочка. У меня не было иного выхода, как вытащить ее и открыть. При этом я почувствовал, что краснею от стыда: впервые в жизни я проникал в святая святых любой женщины, а сидящая на полу незнакомка была не в состоянии этим возмутиться. Так, надо думать, действуют мелкие трусливые воришки.

Заглянув в сумочку, я сразу увидел фотографию Германа Панкина. Снимок был сделан, похоже, совсем недавно. На ней муж Евы был в строгом деловом костюме и с папкой под мышкой. Он казался моделью со страниц «Golden man» – элегантный, уверенный в себе, красивый мужчина. Что же заставило такого человека броситься под машину в предпраздничный вечер? Кроме фотографии в сумочке была косметика, деньги, какие-то квитанции и, наконец, связка ключей. Одним из них я и открыл входную дверь, торопясь поскорее затащить Еву в квартиру.

В холле я на ощупь нашел выключатель. От вспыхнувшего света веки Евы дрогнули. Она еще сильнее зажмурилась, а потом неожиданно резко открыла глаза. Затем безучастно, как только что прооперированный больной, приходящий в себя после наркоза, огляделась.

– Где Герман? – пробормотала она.

Я провел Еву в гостиную. Там было тепло и уютно. Коллекция маленьких флакончиков под мягким светом люстры заискрилась и засверкала. Ева, скинув на пол шубку, спотыкаясь, добрела до широкого дивана, обтянутого желтой тканью, обессиленно рухнула на сиденье и уткнулась лицом в одну из сине-желтых подушек, разбросанных на нем. Я поднял шубку, положил на кресло и подошел к Еве. Черное, на вид безумно дорогое платье плотно обтягивало ее восхитительное тело. Все в ней было прекрасно: линия спины, красивого рисунка бедра, тонкие предплечья, длинная шея с нежным пушком совсем светлых волос. И в этот момент я увидел всю сцену как бы со стороны: очаровательная женщина, лежащая на роскошных подушках, а на краешке дивана, точно лицеист, пришедший в гости к очень красивой подруге семьи, – неуклюжий, скованный, обливающийся холодным потом худосочный господин.

– Что же делать? – прошептал я.

Нас окружала полная тишина, я слышал только стук собственного сердца. Мне почему-то казалось, что я знаю эту женщину с очень давних пор. Я осторожно коснулся ее плеча. Она ничего не почувствовала, оставшись совершенно безучастной к моему прикосновению. На столе я заметил в оправе из черненого серебра еще одну фотографию ее мужа. На ней он был запечатлен в теннисной форме. Герман улыбался, и улыбка преобразила его лицо, сделав молодым, почти мальчишеским. Надпись, исполненная свободным и смелым почерком, пересекала белую рубашку: «Моей любимой красавице – от всего сердца». Не очень-то оригинально, но разве может быть оригинальным влюбленный мужчина?

– Ева! – позвал я.

Мой голос словно вывел ее из гипнотического состояния, и, повернувшись, она взглянула на меня. К лицу ее от того, что она лежала, уткнувшись в подушку, прилила кровь. Вглядевшись в меня, она страшно удивилась, потому что наконец осознала, что я незнаком ей.

– Кто вы? – спросила Ева.

– Меня зовут Игорь Вишневский, я журналист, – представился я. – Я должен поговорить с вами.

– Журналист? – Женщина выглядела обескураженной. – Вы пришли к Герману? Но его сейчас нет…

Эти слова вызвали в ней какую-то непонятную тоску. Не ту, которая беспричинно нападает на пьяного человека, а настоящую, что причиняет душе нестерпимую боль.

– И может быть, он никогда больше и не вернется, – прошептала она.

Я вздрогнул.

– Почему вы так говорите?

– Он выбежал из дома, как сумасшедший. Ему все надоело… О, Господи! Герман, мой любимый…

Бурно зарыдав, она прижалась ко мне. Рыдания сотрясали ее тело. Пальцы больно вцепились мне в плечо, волосы щекотали лицо. Я нежно обнял женщину и принялся баюкать, как убаюкивают огорченного ребенка. И она затихла, успокоилась, только продолжала судорожно цепляться за меня.

Так прошло некоторое время – мы не пошевелились. Я старался дышать как можно легче, чтобы не разрушить странного очарования этой минуты. Затем она тихо, так тихо, что я с трудом расслышал ее, прошептала:

– Я так люблю тебя, Герман, так люблю! – Она вдруг обвила обеими руками мою шею, дохнув перегарным жаром в самое ухо.

Я резко отстранился. Ее голова безвольно качнулась, остекленевшие глаза были похожи на кукольные.

– Я не Герман! – попытался отрезвить ее я.

Она отшатнулась.

– Кто вы?

– Я уже сказал вам. Я…

По тому, как она смутилась, мне показалось, она вспомнила наш разговор.

– Ах да! Кажется, вы хотели написать статью о Германе…

– Нет, госпожа Панкина, к сожалению, нет! Я здесь совсем по другому поводу.

Мой удрученный вид, видимо, развеселил ее, и она рассмеялась.

– Дайте мне пить, меня мучает жажда, – наконец попросила она.

– Что вам налить?

– Виски. Там, на столике, бутылки и стаканы. И положите побольше льда.

– Думаю, вам лучше выпить кофе.

– Я хочу виски!

– Хорошо, сейчас сделаю!

Прежде чем подняться, я усадил ее поудобнее, подперев со всех сторон подушками. Поза была совершенно неестественной – как у человека, проходящего курс подготовки к полету в космос. Опьянение физически утомило ее, и она задыхалась.

Со столика-бара на колесиках я взял резной хрустальный стакан. Столик был щедро уставлен бутылками виски разных сортов. Большинство из них были еще не начаты. Я подумал, может, Панкины сегодня вечером ждали гостей. Как было бы хорошо, если б сейчас позвонили в дверь гости и избавили бы меня от грустных обязанностей. Налив виски на донышко стакана, я отправился в кухню. По дороге я чуть не наступил на мобильный телефон Евы. Видимо, он выпал из кармана шубки. Я поднял его и положил на столик рядом с диваном.

Просторная кухня была чиста до хирургической стерильности. Это впечатление усиливалось множественными никелированными или хромированными деталями интерьера, типа держателей с блестящими баночками для специй, стояками с искрящимися на свету разнокалиберными фужерами и рюмками, подставок под столовые приборы. У задней стены находилась высокая стойка, похожая на барную, вокруг – стулья вровень; возле окна стоял небольшой овальный стол с широкими плетеными креслами. Кухня была так обильно оснащена разными приборами и приспособлениями, что походила на выставочный стенд. Интересно, насколько комфортно и непринужденно может чувствовать себя здесь дружеская компания? Или в мире Панкиных непринужденность – явление небывалое? Впрочем, вряд ли эти люди встречаются в кухне…

В громадном холодильнике оказалось полно продуктов и емкостей с уже готовыми блюдами. Взяв из морозилки изящную серебряную ванночку для льда, я вытащил из нее три кубика и бросил в стакан Евы. И заодно решил сварить кофе: я рассчитывал, что чашка этого крепкого напитка все же приведет хозяйку в чувство. Мне не терпелось избавиться от моей тайны, она жгла меня!

Но, вернувшись в гостиную, я обнаружил, что Ева заснула. Это было не то коматозное состояние, в котором она совсем недавно пребывала, а почти нормальный, здоровый сон, что было понятно по ее дыханию. Я вылил содержимое стакана в горшок с экзотическим цветком, по-моему, орхидеей. Мне, наконец, следовало позвонить жене и во что бы то ни стало успокоить ее. Я вытащил из внутреннего кармана пиджака мобильник. Черт возьми! Экран был черным. Этого еще не хватало – телефон разрядился. Понятно, почему до сих пор я не услышал звонков ни от жены, ни от Жорика. Надо попробовать дозвониться по городскому.

Я взял с низкого, словно сделанного из деревянного кружева, столика причудливый аппарат – у него был достаточно длинный шнур – и вышел в холл. Сюда с лестничной клетки доносился шум голосов. Наверное, к другим жильцам начинали собираться гости; там, за дверью, чувствовалась атмосфера веселья и беззаботности.

Когда я набрал номер и мой друг снял трубку, в уши мне ворвались звуки далекого праздника. Я услышал музыку, смех, детские крики.

– Алло! – Мой призыв прозвучал тоскливо.

Геворг закричал:

– Где тебя черти носят, старый пень? Все уже в сборе! Мы подыскиваем нового мужа бедной Лизе!

– Со мной произошел несчастный случай, – отозвался я.

Жорик перестал кричать и после небольшой паузы спросил изменившимся голосом: