– Что вы такое несете? – Я обомлел от ее наглости. – Я же сам достал ампулу из машины Германа… И вы мне признались, что…

– Чушь! – перебила меня она. – Я ни в чем вам не признавалась!

– Да как же… Да вы же… Это вообще… – от волнения я опять перестал заканчивать предложения, а женщина, стоящая передо мной, была абсолютно спокойна.

– Яд – это ваши пьяные фантазии! – сказала она.

– Пьяные? Почему вдруг пьяные?!

– Да потому что был предновогодний вечер, вы хорошо приняли на грудь, вот и насочиняли.

Я в изнеможении привалился к картине Оллингтона. Мне хотелось втиснуться в нее и найти прибежище среди геометрических плоскостей. Я даже готов был к тому, что они, эти плоскости, перережут и меня на несколько частей, как изображенных на полотне людей. Тогда не пришлось бы слушать эту женщину…

– То есть на самом деле вы белая и пушистая?.. – проговорил я. – А я… сумасшедший.

– Заметьте, не я это сказала!

– Но Ева… Я не понимаю, почему она допустила пересмотр дела. Из-за вас же погиб ее муж!

– Вы опять что-то путаете, милейший! – Анна неприятно рассмеялась. – Это из-за вас погиб ее муж! Скажите спасибо, что вас за это не осудили, а ведь могли.

– Не могли! Были свидетели, которые видели, как Герман Панкин сам шагнул под мою машину!

– Свидетелей можно найти любых! Интернет пестрит объявлениями типа: «Мы увидим все, что пожелают клиенты нашей фирмы»!

Я ошарашенно смотрел на женщину и медленно прозревал. Как же я сразу не догадался, что все дело в деньгах, в больших деньгах… Конечно, она же сестра Евы… У нее же тоже наверняка денег – куры не клюют…

– Ну, я вижу, что вы все поняли правильно! – Анна опять усмехнулась. – А теперь будьте любезны все же объяснить, что вы делаете в квартире моей сестры!

Я понял, что дальше не готов обсуждать тему ее освобождения. Пока не готов. И потому можно, пожалуй, ответить на поставленный вопрос:

– Видите ли, Ева пропала… Я…

– Она не пропала, – опять перебила меня Анна. – Ева в клинике.

– В какой клинике?! – Я с удивлением отшатнулся от этой ужасной женщины, но поскольку позади меня по-прежнему была картина, я пренеприятно стукнулся о раму затылком.

– В наркологической. Она слишком много пьет.

– Нет… Погодите… Этого не может быть! Я подвозил ее домой… где-то час назад… Она была совершенно трезвой!

– Вы просто не знаете алкоголиков. Им хватает трети стакана, чтобы впасть в полную прострацию. Чтобы опьянеть до потери рассудка, им и пятнадцати минут достаточно. Впрочем, я совершенно не обязана вам все это объяснять. Это вы объясните мне, как попали в чужую квартиру!

– Я… Я просто… Двери были открыты…

– Опять открыты? – Анна сморщилась. – Говорю же, что она совсем спилась…

Я вспомнил, как выглядела Ева в детском доме. Она была взволнована, расстроена, но никак не походила на опустившуюся алкоголичку, которых я на своем журналистском веку тоже повидал немало. Что-то не срасталось… Что-то во всем происходящем было не так, чувствовалось что-то противоестественное и даже жутковатое.

– Мне кажется, вы опять затеяли… – начал я, но Анна очередной раз не дала мне договорить:

– То, что я затеяла, вас никоим образом не касается, а потому я прошу вас покинуть квартиру!

– А если я не покину?

– А если не покинете, я все же сдам вас полиции. И вас арестуют за взлом квартиры моей сестры!

– Но я ничего не взламывал!

– Даже если и так, вы открыли ее украденными у моей сестры ключами. Кроме того… – Анна опять усмехнулась и показала на мою куртку, – у вас из кармана торчит кошелек Евы.

Я похолодел. Ответить на эти ее слова мне было нечем. Из кармана куртки действительно торчало удлиненное дамское портмоне вишневого цвета. Объясняться и оправдываться смысла не было. Я достал портмоне и бросил его на мягкий диванчик под картиной. Конечно, у меня хватило бы сил и ловкости, чтобы заломить этой стерве руки и привязать ее к барной стойке в кухне, например, длинным шарфом Евы, что брошен на тот же самый диванчик. Но что я буду с этого иметь? Ясно что: кражу, разбой, нанесение тяжких телесных… Пожалуй, не стоит так подставляться. С Анной надо бороться ее же методами. Правда, нормальному человеку, каким я себя все же считал, придется наступить на горло собственной порядочности, чтобы до этих методов опуститься… Но я это сделаю! Я буду не я, если не сделаю! В память о Лизе!

Я вышел из квартиры. Анна, глядя мне вслед, презрительно улыбалась. Она сразу заперла за мной обе двери. Я постоял на лестничной площадке, соображая, что предпринять в первую очередь. Ничего умного в голову не приходило, и я решил для начала забраться в свою машину, как в крепость, и чуть передохнуть от переизбытка впечатлений сегодняшнего дня. Возле машины я сунул руки в карманы джинсов, чтобы достать ключи, и наткнулся на мобильник Евы, который так и не выложил. Вот оно! До того, как явилась Анна, я же хотел просмотреть телефонную книжку ее сестры! Может, наткнусь на полезного человека!

Ни одного родственника Германа Панкина я не обнаружил. Такой фамилии в телефонной книге Евы не значилось вообще. Зато я нашел телефон Слесаренко Е.Г., адвоката. Недолго раздумывая, я позвонил Слесаренко.

– Добрый вечер, Ева Константиновна! – раздался у меня в ухе густой и раскатистый мужской голос. – Чем могу быть полезен?

– Это не Ева… Это ее… друг… – начал я. – Меня зовут Игорь Вишневский. Я работаю в газете… но… конечно, не в этом дело… Понимаете… мне кажется, что Ева Константиновна в опасности… Мне бы хотелось с вами поговорить… не по телефону…

Какое-то время Слесаренко молчал, видимо, размышляя о том, что услышал, потом спросил:

– А как я пойму, что вы ее друг?

Я смешался, тоже помолчал, соображая, как лучше ответить, и сказал следующее:

– У меня нет возможности сейчас это вам доказать в полной мере. Единственное, что я могу, это только дать понять, что многое о ней знаю. Например, я в курсе, что ее сестра Анна получила два года условно, что сама Ева хочет взять ребенка из детдома. Мальчика зовут Павликом… Я знаю, что…

– Достаточно, – прервал меня адвокат. – Про Павлика не знал никто, кроме меня, так что… Вы сможете подъехать в мою контору… где-то… через час?

– Конечно. Я на машине.

– Тогда записывайте адрес.


Адвокат Слесаренко Евгений Григорьевич вполне соответствовал своему мощному голосу. Это был высокий дородный мужчина лет пятидесяти, с хорошим умным лицом. Я долго, сбивчиво и, полагаю, довольно нудно вводил его в курс дела. Он слушал очень внимательно. Иногда, перебивая, задавал уточняющие вопросы, терпеливо ждал, пока я снова соберусь с мыслями и начну излагать более-менее связно, и даже делал какие-то пометки в блокноте.

– Это Ева Константиновна попросила меня заняться делом сестры. Она очень хотела изменить меру пресечения, и мы подали апелляцию на пересмотр дела в полном объеме, – сказал он, когда я наконец закончил.

– Но зачем?! – воскликнул я. – Не понимаю! Анна – страшная женщина! Я это сегодня понял окончательно! Ее место – в тюрьме!

– В этом деле важно не «зачем», а «почему». Понимаете, Ева Константиновна считала себя виноватой перед Анной.

– В чем?!

– Это старая семейная история. Их общий отец… Вы знаете, что Анна и Ева сестры сводные, по отцу? – Я кивнул. – Так вот! Их отец, Константин Иванович Полозов, не только лишил Анну наследства, но и при жизни не слишком ее баловал. Конечно, он не допускал, чтобы она впала в лишения и нищету, но помогал ей мало. Он, правда, способствовал тому, чтобы она получила хорошее образование, оплатил ее стажировку за границей. Кажется, в Англии… Но даже на работу в свою компанию ее не взял. Анне всего приходилось добиваться самой. А Ева имела все, что хотела…

– Отец не любил Анну?

– Откуда мне знать? Я вам передаю только то, что захотела мне сказать Ева Константиновна. Она говорила, что отец боялся ее матери, у которой были всюду большие связи, боялся лишиться бизнеса…

– Но Ева-то в этом не виновата!

– Видите ли, Игорь… по долгу службы мне приходилось много раз иметь дело с преступлениями, совершенными из зависти, перешедшей в неуправляемую ненависть. Не знаю, провинилась ли Ева перед Анной еще в чем-то, но и того, о чем я вам поведал, достаточно. Конечно, за отца дочь не может отвечать, но… В общем… Ева Константиновна винила себя в том, что долгое время считала такое положение дел нормальным, поскольку с этим выросла. Потом, когда поняла несправедливость отношения отца к Анне, тоже не могла ничего поделать. Матери и она побаивалась, а та запрещала ей любые благотворительные действия в пользу сводной сестры. Своих денег Ева не имела до тех пор, пока не скончался отец, а следом за ним – и мать. Ева Константиновна считает, что Анна просто не дождалась того момента, когда она могла бы отписать ей часть имущества отца, поторопилась.

– Ничего себе – просто поторопилась! – возмутился я. – Она же влезла между Евой и ее мужем. Да что там говорить – это из-за происков Анны Ева вообще лишилась мужа! Клянусь, он сам бросился под мою машину! Я ничего не мог сделать! Мне теперь приходится с этим жить! Я уж не говорю про свою Лизу…

– Дело в том, что Ева Константиновна оправдывает и мужа, который не мог шагу сделать без благословения отца. Герман был полностью во власти Полозова. Ева считает, что они с Анной просто были загнаны в угол. И потом… Герман расплатился за свою подлость собственной жизнью, что и вовсе сняло с него вину в глазах вдовы.

– Черт знает, что такое! – в сердцах воскликнул я. – Не понимаю, как можно оправдать людей, которые чуть не отправили ее на тот свет!

– Признаться, я тоже не понимаю, – согласился Слесаренко. – Мне кажется, я, наоборот, сделал бы все, чтобы Анна вообще никогда не вышла из тюрьмы. Поверьте, с деньгами, которыми сейчас полностью владеет Ева Константиновна, нет ничего невозможного!

– Вы хотите сказать, что Ева заплатила вам большие деньги, чтобы сестре скостили срок?

– Не стоит подозревать меня в стяжательстве! Мне она заплатила… ну… может, чуть больше, чем платят все остальные клиенты моей конторы. Но, знаете ли, было за что! Пришлось представить доказательства для переквалификации этого уголовного дела на менее тяжкий состав преступления. Для этого надо было найти промахи и противоречия в доказательствах, собранных в процессе предварительного следствия для признания в дальнейшем этих доказательств недопустимыми. Это, конечно, обычное дело в адвокатской практике. Но мне пришлось очень потрудиться, чтобы повторное расследование проводилось без вас, основного свидетеля, уж простите за это. И потом даже за непредумышленное убийство по УК положены три года лишения свободы. Мне удалось снизить срок до двух лет, да еще и условно. На это нужно было и время, и деньги. Мне пришлось задействовать все свои связи в юридических кругах.

– Неужели вот так можно выкупить на свободу любого преступника?! – с возмущением спросил я. Лицо адвоката Слесаренко уже не казалось мне хорошим.

– В принципе – да. В этом мире все покупается и продается. Но я не такая уж продажная скотина, как вы сейчас обо мне подумали.

– Вы очень прозорливы…

– Адвокат не может не быть прозорливым. Это профессиональное. В данном конкретном случае я оправдывал себя тем, что не сажал невиновного, а пытался помочь двум несчастным женщинам, Анне и Еве, которые были игрушками в руках бизнесмена Полозова. Ни Германа Панкина, ни вашей жены все равно не вернуть… опять-таки простите… за вынужденный цинизм… А две сестры могли начать жизнь сначала. У них никого нет, кроме друг друга. Ева собиралась отдать Анне половину состояния отца, чтобы наконец восторжествовала справедливость. Я решил ей в этом помочь.

– И что, она отдала?!

– Пока она успела только переписать на Анну часть каких-то акций и ресторан.

– Точно! – Я хлопнул себя по коленке. – А я все думаю, где я недавно слышал фамилию Полозова! В «Оскаре»! В ресторане! Я там Еву искал…

– Да, остальное пока не удалось… Какие-то там проволочки… Это уже не мое дело…

– Слава этим проволочкам! Скажите, вы можете посодействовать тому, чтобы проволочек прибавилось? Вы же понимаете, что нельзя допустить, чтобы Анна получила эту половину. Сестра Евы, не задумываясь, пойдет на следующее преступление, чтобы заполучить все!

– Да, я это понял…

– Получается, что вы помогли бедной Еве выпустить джинна из бутылки! Надо затолкать его обратно! Правда, у меня нет денег, чтобы вам заплатить… То есть вообще нет ничего, кроме зарплаты журналиста нашей местной газетенки. Но ведь у Евы есть деньги! Она потом вам непременно заплатит, когда удастся ее вытащить из клиники.

Слесаренко ничего мне на это не ответил, и я спросил опять:

– Вы с Евой Константиновной больше общались, чем я. Она действительно здорово пьет?

– Нет. Она вообще в рот ничего не берет с тех самых пор, когда погибли Герман и ваша жена, – ответил адвокат.