– Нет! Вы не понимаете! Я просто не умела… не умею… любить… – Ева сникла и, замолчав, уставилась в окно.

Я невольно принялся рассматривать ее и решил, что вряд ли Герман польстился только на деньги папаши. Ева Константиновна даже сейчас, измученная и сломленная, поражала нежной, изысканной красотой. И эти волосы… Тяжелые волны волос на плечах… Я хотел сказать что-нибудь ободряющее, но ей, видимо, хотелось выговориться:

– Отец многое дал Герману, но при этом подавлял его. Подминал под себя. Все его начинания, все его предложения подвергал сомнению и браковал. Иногда даже позволял себе высмеивать его прожекты (так он их неизменно называл) на совете директоров. Отцу важно было осознавать свое величие хотя бы в собственной компании, потому что дома… Словом, дома его давила мама. Она была женщиной с очень сильным характером и с большими связями. Отец очень от нее зависел и старался не ссориться. Он нашел мальчика для битья в лице Германа.

– То есть вы оправдываете всех и вините во всем себя, так, что ли?

– Я только пытаюсь понять, почему все произошло именно так и не иначе.

– Но это не повод подарить Анне квартиру и… все остальное!

– Я ей должна…

– Вы ей ничего не должны!

– Вы не понимаете!

– Ну, хорошо! – Я решил временно согласиться с ней. – А как же тогда мальчик, которого вы хотите взять из детского дома? Как же Павлик? Чтобы его растить, нужны средства. Вы хотите привести его в коммуналку, где будете снимать угол?!

Ева сокрушенно покачала головой и ответила:

– В тот день, когда мы с вами встретились в детдоме, я наконец поняла, что Павлика мне не отдадут никогда… Наверно, это правильно…

– Конечно, правильно! То есть я не имею в виду Павлика… Конечно, ему было бы лучше в семье, а не в казенном учреждении, но… В общем, вы еще молоды и привлекательны! Вы можете выйти замуж и родить собственного ребенка!

– Я больше не хочу замуж! – неожиданно громко выкрикнула Ева и посмотрела на меня такими глазами, что я сразу поверил: она не кокетничает, а действительно не хочет. Похоже, она ничего не хочет. Может быть, уже не хочет и Павлика. В ней умерли желания точно так же, как во мне. Я ее очень хорошо понимал. Но с этим надо было что-то делать. Я не мог согласиться с Евой в том, чтобы дать возможность Анне жить припеваючи. Эта гюрза должна быть раздавлена или, по крайней мере, лишена своих ядовитых зубов.

– Ну вот что! – Я решил подвести промежуточный итог нашим разговорам. – Завтра я вернусь с работы, и мы все еще раз обсудим на свежую голову.

– Как? Вы завтра уйдете? – испугалась Ева. – А как же я? Что же мне делать? Куда же мне…

– Никуда! Вы меня дождетесь, и все… В холодильнике есть вареная курица. Не бог весть что, но перекусить сможете. Чай, кофе, хлеб, даже печенье имеется… Можно яичницу сделать. Не пропадете! А я за день что-нибудь придумаю… мы с вами еще поговорим… Все будет хорошо, вот увидите!

Сам-то я не очень верил в то хорошее, что обещал Еве. Я совершенно не представлял, как мы выберемся из ситуации, в которую влипли. Уже сегодня, или завтра, или через несколько дней Анна узнает, что Еву забрали из клиники. Деньги развяжут рты доктору или грудастой медсестре, и Полозова явится к адвокату Слесаренко. Не факт, что он скроет от нее местонахождение сестры.

– Скажите, Ева Константиновна, без вас Анна может добраться до ваших денег и ценностей, если не считать того, что находится в квартире?

– Думаю, нет. Основные средства в банке, большая часть драгоценностей – тоже в банковской ячейке.

– Но у вас с собой ничего нет, даже ключей! Анна может воспользоваться вашими магнитными картами?

– Некоторыми может, которые в кошельке. Но на них не слишком много денег. А в банке она ничего не сумеет получить, поскольку там сканируют сетчатку глаза. Только я имею доступ. Но я же вам сказала: мне ничего не жаль. Пусть забирает все и оставит меня в покое!

– Ладно, – опять примиряюще сказал я, поскольку видел, что она начала сильно нервничать, – утро вечера мудренее. Давайте спать, мне завтра рано вставать. Хотя… давайте я согрею кусок курицы, вы поедите!

– Нет! Не надо, не хочу… Может быть, завтра…

Я пожал плечами и ушел в маленькую комнату, которая в нашей разрушенной семье считалась Игнашкиной. Мне казалось, что я засну сразу, как только донесу голову до подушки, так меня вымотали эти два дня. Эмоционально измучили, поскольку никаких физических усилий я за эти выходные ни к чему не прилагал. Но заснуть долго не получалось. Я слышал, как за стенкой ворочается в постели Ева. Ей тоже не спалось.

Утром я вскочил от трелей будильника в мобильном телефоне с больной головой и ломотой во всем теле. Спустив ноги на пол и распрямив спину со старческим прикрякиванием, я вспомнил все, что приключилось со мной в этот так называемый уик-энд, и поморщился. Черт знает, что делать дальше! Вот уж ни дать ни взять – купила баба порося!

После того как умылся и привел себя в относительный порядок, я приоткрыл дверь в комнату Евы и заглянул в щелку. Я был уверен, что она спит, но она, уже полностью одетая, сидела на постели и напряженно смотрела на дверь.

– Что такое? Куда вы собрались? – спросил я, зайдя в комнату и привалившись к дверям спиной, точно загораживая выход.

– Я пойду с вами! – нервным, срывающимся голосом сообщила она.

– Как это? Зачем? Я же на работу, в редакцию!

– Ну и что! Я не помешаю! Я буду тихо сидеть…

– Да где сидеть-то? В своей каморке я сам еле помещаюсь!

– Это ничего… Я могу, например, на… на подоконнике…

– Что за ерунда, Ева Константиновна? Я же вечером вернусь, и мы все еще раз обсудим. Я же говорил вам вчера!

– Я помню… Но я не могу…

– Что не можете? Не понимаю…

– Я не могу здесь оставаться.

– Почему? Вам что-то не нравится? Что-то не так? Вам что-нибудь нужно? Вы скажите, не стесняйтесь! Я вам куплю!

– Нет, не то… дело в другом… Понимаете, я… боюсь…

– Чего боитесь-то? Кого? Анны?

– Я не знаю… Может, Анны, может, чего-то еще, непонятного и необъяснимого… Понимаете, мне последнее время казалось, что в моем положении лучше умереть… Но когда все случилось, что почти умерла… все изменилось… У меня совершенно выпали из памяти те несколько дней, что я провела в клинике… Меня будто не было… И я поняла, что больше этого не хочу. Оказалось, что я хочу жить… Я сама этому удивилась…

– Напрасно. В людях очень силен инстинкт самосохранения. И я рад, что он вас не подвел.

– Да… Может быть… Но я не могу оставаться одна… Мне страшно…

– Знаете что, давайте-ка сначала позавтракаем! У вас прибавится сил, чтобы бороться с глупыми страхами.

Ева ничего мне не ответила, и я отправился на кухню, где сделал яичницу из четырех яиц и приготовил кофе.

Ева опять отказалась от еды. Сидя напротив меня, она только пила кофе, держа чашку обеими руками, как человек, который хочет согреть руки горячим напитком. Я же, в раздумьях о предстоящем дне, не заметил, как один умял всю яичницу. Еве Константиновне я только подливал кофе. Пока я переодевался, она так и сидела в кухне. Когда я вышел в коридор, чтобы надеть куртку, Ева соскочила со стула, уронив на пол чашку с остатками кофе, подлетела ко мне и, уткнувшись лицом в куртку, задушенно произнесла:

– Не оставляйте меня одну, прошу вас… Я очень боюсь…

Я вынужден был несколько приобнять Еву и даже провести рукой по ее волосам.

– Не надо бояться, – сказал я как можно мягче. – Здесь с вами ничего не случится. Главное, чтобы вы никому не открывали дверь. И к телефону не подходите, прошу вас. А я… Я буду звонить вам через каждый час. На мобильный. Вы и на звонки мобильного не отвечайте, кто бы ни звонил. Только мне, хорошо?!

Она кивнула, не убирая лица от моей куртки. Я осторожно отпустил Еву и достал из кармана ее мобильник. Удивительно, за все это время, что она находилась у меня, ей так никто и не позвонил. Телефон оказался выключенным.

– Разрядился, – объяснила Ева.

Зарядки для ее аппарата у меня, разумеется, не было. Я порылся в секретере и достал свою старую трубку, которую зачем-то хранил. Вот и пригодилась. Я подключил старый телефон к сети и сказал:

– Я буду звонить вам на этот аппарат. Больше никто не сможет. Я давно сменил симку, номер… По пути я положу на этот номер деньги, и вы тоже сможете мне позвонить, если возникнет в том необходимость. Вот, это мой номер… – Я нацарапал цифры на грифельной доске сына, которая так и стояла в комнате на столике, куда когда-то Лиза положила яркие свертки с новогодними подарками для Караянов. Как же давно все это было? Да и было ли? Сейчас со мной эта женщина, которой я должен помочь, и больше никого… А разве должен? Нет, я ей ничего не должен. Я просто хочу ей помочь.

Я еле высидел рабочий день. Мне надо было дописать статью о новой сети универсамов «Дешевле некуда», в которых продукты действительно продавали по бросовой цене, но есть их было опасно для жизни, поскольку все они были с истекшим сроком годности. На следующее утро статья должна была пойти в номер, а я никак не мог довести ее до ума даже во второй половине дня. Я все время отвлекался: звонил Еве не через каждый час, как обещал, а чуть ли не после каждого вымученного абзаца. Мне казалось, что если я не буду держать руку на пульсе, с ней непременно что-нибудь случится, и этого тогда я не прощу себе никогда. Не для того я вызволял ее из лечебницы, чтобы с ней снова произошла какая-нибудь беда. Ева тоже звонила мне несколько раз, и после ее звонков мне даже работалось легче.

Домой я приехал нагруженный пакетами с продуктами. Разумеется, не из универсама «Дешевле некуда». В одном из пакетов была бутылка красного сухого вина. Я подумал, что стоит отпраздновать с Евой ее освобождение. Адвокат Слесаренко сказал, что она больше не пьет, но ведь сухое вино – это не виски! Красное вообще полезно для здоровья, если употреблять его в умеренном количестве и с хорошей едой. А ужин у нас будет отличный: индейка со спагетти и овощами.

Ева сидела в коридоре на ящике с обувью. Как только я вошел, она вскочила и, как мне показалось, готова была броситься ко мне, но сдержала свой порыв.

– Что-то случилось? – спросил я, проходя мимо нее на кухню с провизией.

– Нет… – отозвалась она и как-то горестно покачала головой, – просто мне было не по себе…

Все то время, пока я готовил еду, она молча сидела на кухне. Я пытался разговорить ее, но получалось плохо. Потом она спросила:

– Вы… что-нибудь придумали? Что мне делать?

– Честное слово, я думал об этом все время, когда мог отвлечься от статьи. Решил, что нам надо ехать к вам домой. Вот сейчас поужинаем и поедем!

– Там, наверно, Аня…

– Ну и что? Это же ваша квартира! Если что, позовем охрану! Кстати, я так и не спросил, каким образом ей удалось сдать вас в клинику? Помню, вы были в здравом уме, когда я оставил вас у ворот в «Жемчужную долину».

– Да… Вы только уехали, и почти сразу приехала Аня. Она позвонила из машины, сказала, что большие неприятности в «Оскаре»… там полиция… Я испугалась… выскочила, в чем была… только пальто накинула… Мы приехали в ресторан… никакой полиции… Сели за столик, я выпила… кажется… кофе… И больше ничего не помню… Очнулась в палате, голова болела и была такой тяжелой, что все время хотелось спать… Я и спала… спала…

– Скажите, Ева Константиновна, а вы в таком состоянии не подписывали каких-нибудь бумаг, документов?

Ева вскинула на меня испуганные глаза и ответила:

– Не знаю… Я плохо помню…

– Ладно… Не волнуйтесь. Как говорится, выхода нет только из могилы, а мы, слава богу, живы.

В ответ Ева лишь кивнула. Из пучка на затылке вылетела заколка, и пушистые золотые волосы рассыпались по плечам. Ева, зачем-то извинившись, подобрала заколку и снова принялась собирать волосы в узел. Я невольно залюбовался ее грацией.

Я хотел помочь этой женщине, и больше ничего. Из-за ее сестры погибла моя Лиза. Как только мы справимся с обрушившимися на Еву проблемами, сразу расстанемся навсегда, чтобы никогда больше не вспоминать самые кошмарные дни нашей жизни.

Когда ужин был готов, я так и не смог предложить Еве вина. Все-таки рано нам еще праздновать. Кто знает, что уже смогла провернуть Анна за те дни, пока ее сестра была в клинике.

Как вскоре выяснилось, госпожа Полозова успела многое. Уже известный мне консьерж, завидя нас с Евой Константиновной, моментально выскочил из своей каморки и прямо-таки загородил своим довольно тщедушным телом проход к лифту.

– Не велено! – фальцетом выкрикнул он, стараясь не смотреть на Еву. – Даже не думайте! Я уже вызвал охрану! Вам запрещено!

– Что запрещено и кем? – спросил я, хотя, конечно, все было ясно и так. Консьерж не успел ответить, так как в подъезд зашел бритый наголо дюжий секьюрити с дубинкой.

– Васильсаныч! – в одно слово обратился к охраннику консьерж. – Тут госпожа Панкина… А госпожа Полозова… ну вы знаете…