– Это что за кляксы? – У Алексея Владимировича не всегда получалось быть деликатным.

– Это осеннее небо в тучах, а по бокам кроны деревьев. – Юра не обиделся.

– Я поняла! Это ракурс снизу. Человек лежит на земле, среди деревьев, смотрит в небо. Так очень любят фотографировать! – воскликнула Варвара Сергеевна.

– Да, мам, ты права.

Несмотря на скепсис отца, Варвара Сергеевна видела, что у сына картина получилась. Она была написана примитивно, но очень верно были переданы перспектива и настроение. Одиночество, которое возникает наедине с огромным небом, Юра выразил через многослойные глубокие облака и уходящие ввысь тонкие ветви деревьев. Было очевидно, что способности у него есть, есть и чувство цвета.

– Юра, давай-ка походи на занятия к Борису Ивановичу, он художник известный, дает уроки редко, но для меня – согласится.

– Мам, потом, позже. – Сын был доволен впечатлением, которое произвело его «творчество». Алексей Владимирович, оставшись наедине с картиной, признался себе, что «он сам бы так нарисовать не мог, а потому, чем черт не шутит, вдруг у сына талант».

В студию художника Юра ходил старательно и даже написал множество этюдов на заданную тему. Самым неприятным занятием для него был рисунок. Тщательность, аккуратность и кропотливость этой работы его раздражали. «Я никогда не буду так рисовать! Каждый рисунок – это настроение, а значит, его можно выразить цветом, мазком, общей экспрессией», – думал он, читая замечания, которые на полях ватмана оставлял ему преподаватель.

– Тебе надо определиться – если ты будешь заниматься живописью, придется осваивать разные техники. Без этого ты никогда не сможешь изобразить главное, ради чего многие живописцы берутся за кисть, – человека, обнаженную натуру.

Обнаженную натуру Юре писать не хотелось. С большим удовольствием он просто рассматривал красивую рыжую девушку, которая иногда приходила в студию к художнику. Это происходило под вечер, когда занятия уже заканчивались, когда уже слышались смешки и все начинали переговариваться, когда в студии возникала атмосфера непринужденности. Эта девушка открывала дверь, проходила вдоль стены и, скинув верхнюю одежду, усаживалась на низкий диван. Обычно она была одета в темные узкие эластичные брюки, которые больше были похожи на непрозрачные колготки, длинный свитер и высокие черные ботфорты. Волосы она не закалывала, и они, прямые, шелковые, мягко ложились на ее плечи, спину, грудь. Выглядела девушка очень аккуратно – в глаза бросался алый маникюр на узких ногтях, всегда свежий, яркий, словно ягоды барбариса. Она терпеливо ждала, пока закончатся занятия, листала книгу или журналы, которые были разбросаны повсюду в мастерской. Иногда она по-хозяйски наводила порядок на широких подоконниках, где стояли различные предметы для натюрмортов – гипсовые головы классиков, вазы, искусственные фрукты и цветы. По ее поведению было ясно, что она здесь свой человек. Юре нравились ее волосы, густые и яркие, еще он посматривал на художника и замечал, что тот с появлением девушки как-то менялся – оживал, подтягивался, голос его становился громким, требовательным. Девушка иногда бросала взгляд на учеников, но он ничего не выражал, на Бориса Ивановича, как показалось Юре, она смотрела иначе – «со значением».

– Это его телка. Он ее рисует, а потом… – со знанием дела произнес Николай, мобилизовавшийся из армии реставратор мебели. Он, слегка подзабывший полученные в реставрационном училище навыки, пришел подучиться, с тем чтобы потом пойти работать в один крупный музей. Среди всех, ходивших на занятия, он был самый старший и, видимо, опытный. Юра не одобрял подобный лексикон, и еще ему не хотелось думать, что эта красивая девушка, почти его ровесница, имеет отношения с их преподавателем. Борис Иванович был приятным моложавым стариком, старше его родителей, и Юра знал его жену, Полину Аркадьевну, ровесницу и подругу матери. Полина Аркадьевна Юре очень нравилась – она была не только красивой, но и очень компанейской. «Она – комфортный человек, – говорила Варвара Сергеевна, – и большая умница. Никто так не разбирается в европейской архитектуре, как она». Впрочем, беседы дам больше касались моды, знакомых и детей. Разговоры эти были остроумными, веселыми и Юре из-за этого никогда не казались скучными. А взрослые его никогда не прогоняли.

«Врет этот Николай, не может этого быть! И потом, Борис Иванович меня знает. Вряд ли…» – думал Юра, тайком разглядывая девушку. И хотя ничего предосудительного заметить было невозможно, присутствие девушки тревожило, вносило беспокойство, мешало сосредоточиться. В один из вечеров девушка по обыкновению появилась к концу занятий. Бросив плащ на спинку дивана, она не устроилась с журналом, а достала из сумки расческу и стала собирать все волосы в высокий узел. Юра невольно повернул голову, задержал взгляд, увидев грациозный силуэт и тонкие руки, поднятые вверх. Волосы теперь не скрывали фигуру, и стало ясно, что у девушки тонкая талия, высокая грудь, которая упруго выделялась под тонким джемпером. И ее жесты, жесты женщины, которая знает, что ею любуются, были медленны, словно в игре, в спектакле. Юрий мельком взглянул на преподавателя и вспыхнул. Он не понял, он почувствовал связь этих двоих, и от этого стало и стыдно, и страшно, и отчаянно горько. Было неловко за этого старика, у которого такая хорошая жена, стало жаль Полину Аркадьевну, и появилась злая зависть.

В этот вечер Юра не стал ужинать, а заперся у себя в комнате. Перед глазами стояла рыжая девушка, а в ушах звучали слова Бориса Ивановича:

– Юра, а мы с вами увидимся раньше, чем со всеми остальными. В субботу будем у вас в гостях.

Юра краем глаза уловил, что девушка на диване потянулась, повела плечами и, бросив взгляд на Бориса Ивановича, нетерпеливо покашляла.

– Ладно, ладно, до скорой встречи. Маме – привет! – заторопился художник.

«Что они там будут делать?! Не портрет же он пишет ее. Почти каждый вечер». Юра сидел за письменным столом и бесцельно смотрел в общую тетрадь с задачами по химии. На душе скребли кошки – хотелось с кем-то поговорить, поделиться тем настроением, которое никак его не оставляло. Но мать вряд ли бы его поняла, да и как все расскажешь про Бориса Ивановича, про рыжую девушку и собственное плохое настроение. Из соседней комнаты слышался шум – это старший брат разбирал свою библиотеку. «Вот если бы с ним можно было поговорить! Но ведь не поймет! Да и неинтересно это ему. Он, по-моему, помешался на этой своей «мыши», – Юра расстроился еще больше. Когда Вадим привел в дом свою Галю, младший брат только диву давался. Он никак не мог понять, что можно найти в этой невзрачной простушке. Юре нравились яркие, колоритные девушки. Ради хохмы Юра попытался пококетничать с подругой Вадима, но, к своему удивлению, получил отпор.

– А в десятом классе отметку за поведение ставят? – спросила тихо Галя, намекая тем самым на разницу в возрасте, которая не позволяет серьезно относиться к попыткам доморощенного ловеласа.

Вадим же так и вовсе не заметил потуг брата. «Ничего, все еще впереди. Я ведь вырасту!» – подумал Юра обидчиво. Обижаться на брата ему очень нравилось – возраставший счет претензий открывал перед ним возможности для родственной мести. Ну конечно, в рамках невинных проказ.

Накануне гостей Варвара Сергеевна затеяла уборку, сама пекла торт, перемывала дорогую посуду. Обычно Юра ей не помогал, но, как правило, присутствовал, занимая разговорами. В этот раз он все больше отмалчивался.

– У тебя все хорошо? – удивленно спрашивала мать, гадая, отчего сын такой сумрачный.

В субботу, когда дом сиял и аппетитные запахи распространились даже на кладовую, Юрий предупредил родителей:

– Мама, я буду заниматься. Контрольная скоро. Ужинать со всеми не смогу.

– Вот еще! Не хватало этого. Вадим номер два! Нет уж, ты, пожалуйста, помоги встретить гостей, поговори с ними, посиди для приличия, а потом можешь хоть всю ночь гулять, – воскликнула Варвара Сергеевна, но, увидев расстроенное лицо сына, мягко добавила: – Юрочка, как же я без тебя?! Кто гостей поможет мне принять, поговорить с ними. Папа, сам знаешь, все больше о политике, Вадим – молчун, Анюта стесняется всех.

Юра посмотрел на мать – она была искренне огорчена. «Хорошо гостей принять, чтобы всем приятно было, чтобы люди уходить не хотели, – это тяжелый труд. Не у всякого это получается». Он слышал, как это часто говорила мать, и, хотя сейчас ему не было никакого дела до традиций и условностей – так было плохо на душе, он кивнул.

– Ладно, только недолго.

Борис Иванович с женой появились в доме шумно, с цветами, кучей свертков и большим тортом. Все сразу заохали, одновременно произнесли множество ничего не значащих приятных слов, засуетились. Юрий помог раздеться Полине Аркадьевне, поставил цветы в вазу, проводил в гостиную.

– Юра, ты стал таким видным, красивым и совсем взрослым. – Полина Аркадьевна окинула его взглядом. – Вот если бы у нас была дочь, я ее за тебя выдала бы замуж. Но…

У Бориса Ивановича и его жены детей не было, и Юра слышал, как мать успокаивала подругу:

– Зато ты выглядишь на десять лет моложе. А я со своими тремя и здоровье, и красоту подрастеряла.

Юра знал, что мать лукавит, просто надо было утешить подругу. Ко всем троим детям Спиридоновых Полина Аркадьевна относилась ласково и заботливо, словно возмещала нехватку собственного материнства.

Пока в доме царила эта суета, Юра отвлекся от своих мыслей и даже стал развлекаться наблюдениями. Было что-то новое в его положении – знал чужую тайну и смотрел, как она меняет поведение человека. Было очень странно уличить, нет, скорее, подозревать Бориса Ивановича в измене и наблюдать, как он с преувеличенной заботой хлопочет вокруг жены.

– Полина у меня молодец, по утрам трусцой бегает, – горделиво говорил Борис Иванович, – не в пример мне. Впрочем, что я? Я старик. Мне скоро на завалинке сидеть.

Тон, с которой была произнесена эта фраза, Юру покоробил. Будучи с малолетства близок к миру взрослых, проводящий много времени с матерью и ее знакомыми, он быстро научился распознавать тонкие эмоциональные сигналы. В определенном смысле он повзрослел рано, узнав массу нюансов в отношениях между людьми. К тому же интерес к рыжей девушке, стремительно перерастающий во влюбленность, сделал его пристрастным слушателем и наблюдателем всего, что имело отношение к объекту внимания. И теперь Юра ясно прочитал в словах Бориса Ивановича и горделивое мужское бахвальство, и снисходительность, и затаенную радость от того, что есть «что-то», о чем знает только он, Борис Иванович, и это «что-то» делает его щедрым, добрым, великодушным. «Нет, он же старый, совсем старый! – Юра перевел взгляд на Бориса Ивановича. – У него и шея дряблая над воротником рубашки, и руки жилистые. Он молодым кажется только издали. Не может быть, чтобы они…»

– Извините, я забыл, мне надо еще кое-что сделать. – Юра неожиданно встал из-за стола. Варвара Сергеевна удивленно подняла голову, но потом, вспомнив уговор, ласково кивнула:

– Конечно, приходи чай пить. Мы с Полиной Аркадьевной такие торты испекли!

Целый час он просидел в своей комнате, пытаясь заниматься, – листал тетради и учебник, что-то выписывал, но делал это механически, ничего не запоминая. В голову лезли только мысли о рыжеволосой девушке: «Как они познакомились? Интересно, где она сейчас? Чем занимается или тоже с кем-то в гостях? Он сейчас изображает заботливого мужа, а она?» Злость от невозможности обладать женщиной, невозможности так просто совершить то, что многие его сверстники уже совершили, то, чем этот старый художник тайно гордится, переполняла его.

Пытаясь отвлечься, он начал вспоминать Сандру, ту самую девочку, которая ему нравилась еще год назад и с которой он уже целовался темными вечерами на Патриках, но и Сандра, и сами свидания с поцелуями казались теперь ненужной тратой времени, чем-то дурацким, от чего с легкостью можно отказаться. Ему сейчас нужна была эта рыжая – с ее тайнами (а они обязательно должны были быть), с ее историей, с ее жизнью.

Юра посмотрел на темное окно, за которым ничего не было видно, и чуть не заплакал от бессилия. Казалось, он сейчас стремительно взрослел, вырастая из отношений с матерью, из школьных забав и дружбы, из юношеской доверчивости. Все, чем наполнялись прежние дни, все это теперь тянуло назад, в детство, в прошлое, и все это хотелось бросить – таким теперь это все казалось пресным. Хотелось освободиться и зажить полной новых ощущений жизнью.

Он почувствовал, как стали влажными ладони, как зашумело в ушах. Чувство, которое он испытал, которое полностью его поглотило, было новым и называлось «желанием обладать женщиной». Преградой были возраст и статус. Он – старшеклассник, но все же – школьник. Школяр, ребенок. Юра со злостью захлопнул учебник. Помыкавшись с геометрией, из которой ровным счетом ничего не понял, он решительно встал, умылся и опять появился в гостиной.