– А если кто-нибудь убьется, что делать будете?

– Не убьется! Смотреть под ноги надо, только и всего.

Варвара Сергеевна поняла, что разговаривать совершенно бессмысленно – в отличие от нее мужик вполне оптимистично смотрел вперед и во всем, что его окружало, не видел признаков «падения» или угрозы. Оглядев полки с продуктами, Варвара Сергеевна опять разозлилась – ни одного знакомого названия, ни одного привычного продукта. Ей, кормившей семью спецзаказами, которые доставлял каждую неделю водитель мужа, было немыслимо покупать салями «Золотая» или китайские консервированные сосиски. Потоптавшись у прилавка, она сумела все-таки отыскать нормальную сгущенку, масло и сыр.

– Не переживайте, скоро все будет совсем хорошо, – подбодрил ее продавец. – Зато смотрите, сколько всего интересного, нового появилось.

Его слова Варвара Сергеевна поняла по-своему. «Шоколадки «Марс», «Сникерс» и спирт «Рояль» в ассортименте заслонили все остальное», – подумала она. В душе Варвара Сергеевна понимала, что не права. Что много чего значительного и важного происходит в их жизни, но обида за мужа, за всю их прошлую жизнь, которую они старались прожить честно, страх за детей превратили сегодняшние события в злой фарс.

Обратный путь домой занял у нее совсем немного времени – она старалась не обращать внимания на заснеженные, неухоженные улицы. Благополучно миновав холл на первом этаже, она совсем было уже вздохнула легко, как вдруг откуда ни возьмись появилась чета Величко.

– Ну что, как Алексей Владимирович? – хором спросили одинаково толстые муж и жена.

– Да вроде ничего, – растерялась Варвара Сергеевна, а сама почувствовала, как слезы хлынули из глаз. Она не могла их остановить, хотя ей было стыдно из-за своей несдержанности.

Но Величко не удивились ее слезам, а вызвали лифт и повели к себе. Там Елена Владимировна накапала валерьянки, налила сладкого горячего чая, а Степан Харитонович метался по мягкому, толстому ковру и изредка басил:

– Ну ведь нельзя же быть такими козлами. Надо же думать! Зачем же опытных людей увольнять?! Не волнуйтесь, все образуется, какие наши годы?! А люди с опытом всегда нужны.

Варвара Сергеевна плакала и благодарно кивала. Она вдруг почувствовала огромное облегчение от того, что никому не понадобилось рассказывать об увольнении мужа и сочинять красивую историю, не надо было бодриться и выказывать притворное пренебрежение к случившемуся.

– Я сам уйду, пока не поздно! – вдруг произнес остановивший свой слоновий бег по комнате Величко. Жена его вздрогнула, засопела и присоединилась к Варваре Сергеевне. Теперь рыдали обе. Со стороны казалось, что в их жизни произошло какое-то невосполнимое горе. И если задуматься, то так оно и было. Привычный уклад, достаток, уверенность, то, что называют «жизненным кругом», – все это было уже далеко позади, в настоящем был немолодой возраст, усталость и страх, что сил и духу приспособиться к новой жизни уже не хватит.

Вернулась Варвара Сергеевна домой поздно. На улице уже стало смеркаться. Вырваться из мягкой хватки огромного велюрового кресла в гостиной Величко было непросто. Хотелось сидеть, молчать и слушать, как соседи вспоминают значительные, по их мнению, события, о чем-то спорят, изредка поворачиваясь к Варваре Сергеевне за поддержкой. Та кивала, но слушала их невнимательно – ей было хорошо в компании этих почти что родных людей. «Странно, а я все с ними пыталась соперничать, все мне казалось, что они заносчивые, – думала Варвара Сергеевна. – Не хочу идти домой. Там надо «работать» – успокаивать, придумывать, делать лицо». Она улыбнулась соседям, чувствуя себя, как заболевший ребенок, окруженный заботой.

Когда же она вошла в квартиру, то ее встретила тишина. Из комнат детей не доносилось ни звука. Она уловила какое-то движение из кабинета Алексея Владимировича. Варвара Сергеевна, не раздеваясь, прошла в комнаты, заглянула на кухню и только потом открыла дверь в кабинет. Муж сидел за столом и что-то писал.

– Вы потеряли меня?

– Нет, не мешай мне, Варя, освобожусь, поговорим. – Алексей Владимирович на минуту оторвался от бумаг. – Дети уехали. Велели передать, что ночевать будут у сестры твоей, им ближе от нее к чему-то там.

Жизнь в доме казалась непотревоженной. «Может, я себя накрутила и ничего страшного не произошло? И есть выход из этого?» – Она вздохнула и пошла на кухню.

Сама процедура увольнения Алексея Владимировича заняла совсем немного времени. Он получил в кассе какие-то деньги, стоимость которых была совсем невелика – инфляция в стране съедала заработки. Получил трудовую книжку и отправился оформлять пенсию. В очереди среди обычных смертных, которые никогда не ездили на персональных черных машинах, не получали спецзаказов, не шили себе костюмы из дорогущей импортной ткани в таинственной секции ГУМа, он просидел около трех часов. За это время он наслушался много чего и о партии, работе в которой отдал столько сил, и о демократии, и о воровстве и возмездии. Голова у него разболелась, от сквозняков, которые гуляли по собесовским коридорам, стало ныть ревматическое плечо. Домой он вернулся совсем больным.

Через две недели стало ясно, что у Алексея Владимировича воспаление легких. Это осложнение после перенесенной сильной простуды уложило его в постель почти на месяц. Варвара Сергеевна целиком отдалась уходу за мужем. Она разработала диетическое меню, не спала ночами, просиживая у его постели с какой-нибудь книжкой, бегала по городу в поисках деликатесов.

– Мам, ты отца залечишь! – возмущалась дочь.

– Не трогай ее. Не видишь – это она так переживает все, что случилось. Она пытается отвлечься, да и отцу приятно. – Вадим теперь навещал родителей часто. Он привозил пакеты с заморскими фруктами, хорошую рыбу и икру – все то, что раньше в доме не переводилось, и то, что сейчас Варваре Сергеевне стало сложно покупать.

– Вадим, сынок, откуда у тебя деньги? Наверное, все с книжки снял, – приговаривала Варвара Сергеевна, как будто забывая, что на сберкнижках граждан вообще ничего не осталось благодаря многочисленным денежным реформам.

Вадим по обыкновению что-то тихо бурчал себе под нос, бросал пакеты с деликатесами на кухне и шел к отцу в спальню. Там он, присаживаясь на край постели, сначала молчал, а потом начинал что-то рассказывать об учебе, о преподавателях, о своих статьях в научных журналах. Алексей Владимирович оживал. Он в отличие от жены был душой близок к старшему сыну. Ему нравились основательность и скрытая сила Вадима, которые чувствовались за немногословностью и некоторой угрюмостью. Вадим не торопился уходить от отца. В его поведении сложно было уловить нежность, сочувствие или трепетную сыновью любовь, но эти его посещения оказывали на Алексея Владимировича благотворное действие. Он оживал, с аппетитом съедал какой-нибудь фрукт и, приподнявшись на подушках, начинал давать сыну советы, делиться опасениями и наставлениями. По виду Вадима нельзя было понять, прислушивается ли он к словам отца, а Варвару Сергеевну эти визиты беспокоили. Она начинала заглядывать в спальню и подгонять Вадима:

– Отец устал, иди попей чаю с пирогом, а он пока отдохнет.

Вадим ничего не отвечал и не трогался с места, пока сам отец ему не говорил:

– Ладно, иди, я посплю.

Юра к отцу заскакивал на минуту-другую, рассказывал веселый анекдот и бросал в воздух оптимистично-безликие фразы:

– Так, я смотрю, ты молодцом. Так держать!

Отец кивал:

– Да, да.

Аня все больше помогала матери по хозяйству и с отцом вела беседы на домашние темы.

– Пап, когда поправишься, позвони куда-нибудь, на кухне вытяжка совсем не работает.

Отец начинал беспокоиться, пытался встать с постели, но тут вмешивалась Варвара Сергеевна:

– Не надо! Лежи! Потом! А ты иди, тебя к телефону! – Она заставляла мужа лечь, поправляла одеяло, давала в руки очки и книжку. Алексей Владимирович читал Пикуля. События, описываемые в романе, были так далеки от действительности, что чтение превращалось в полноценный отдых. Посещавший больного врач из районной поликлиники (оформить «пропуск ветерана» в спецуправление Алексей Владимирович не успел) с интересом разглядывал нестандартную номенклатурную квартиру и, выражая немного дерзкое почтение, говорил:

– Нервы, все дело в нервах! Выздоровление зависит от самого пациента. Но рентген больше делать не можем, послушать – послушаем.

Прикладывая холодный стетоскоп к похудевшей груди Алексея Владимировича, он напускал на лицо озабоченность.

– Так, еще лежим, пьем, что прописали, – говорил он в спальне, а в прихожей, запросто принимая от Варвары Сергеевны сверточек с подарком, шептал:

– Сдвигов нет никаких. Ухудшений, к счастью, тоже, но и улучшений. Плохо, что так долго держится температура. Я зайду к вам на днях, хоть и не работаю.

– Спасибо вам большое, – суетилась хозяйка.

Она молчала, что вызывала к мужу знакомого врача из ЦКБ (рекомендация семьи Величко), и тот так же сокрушенно кивал головой:

– Долго температурит.

В душе Варвара Сергеевна превращалась в контрреволюционера. Она искренне считала, что, если бы не вся эта история с увольнением, походом за пенсией и вообще не все эти перестройки и гласности, был бы ее муж здоровым и счастливым. А так… А так муж оживлялся только с приходом старшего сына. Все остальное время он был задумчив, даже суров. Казалось, он намеренно грубил жене, не давая пролиться ее слезам беспомощности и жалости. Варвара Сергеевна видела, что муж понимает про себя гораздо больше, чем все они, суетящиеся и многословно друг друга успокаивающие. В его взгляде, жестах, словах появилось то терпение, которое отличает людей, принявших скорый уход. И эта просьба собрать всех детей на обед была не чем иным, как актом прощания, после которого он мог почувствовать себя свободным от земных дел. Варвара Сергеевна это все понимала, но, будучи женщиной сильной и упрямой, не позволяла усомниться себе ни на минуту в благоприятном исходе болезни супруга.

– Вадим, заезжай на обед в воскресенье. Отцу, кажется, лучше, гуся попросил приготовить. Думаю, дело на поправку идет, – проговорила она тоном, не допускающим каких-либо возражений. То же самое услышали и Юра с Аней.


Через три дня все собрались за большим круглым столом в гостиной. Варвара Сергеевна застелила новую белую скатерть, вытащила парадный сервиз. Дети приехали вовремя, даже Юра, который имел обыкновение опаздывать, сидел уже как полчаса на своем постоянном месте, по левую руку от матери. Аня устроилась на противоположном конце стола, поближе к телевизору, а Вадим, молчаливый и угрюмый, поглядывал в окно.

– Так, а кто гуся будет есть?! – неестественно бодрым голосом воскликнула Варвара Сергеевна.

– Наелись уже. – Вадим тяжело вздохнул и подпер рукой подбородок.

– Мам, скоро пост. Хочу попробовать попоститься.

– Что за глупости?! – Варвара Сергеевна всплеснула руками. – Ты что, крещеная?! Как быстро эта вся глупость в ваши головы забралась.

Дети враз заговорили, не слушая друг друга. За этим немного неестественным оживлением скрывалось недоумение и вопросы – по поведению отца было понятно, что дело было не в гусе, который получился у Варвары Сергеевны отменным. Но никто из них и предположить не мог, почему отец всех просил собраться.

Алексей Владимирович, отведав всего понемногу, молчал. Когда Варвара Сергеевна и Аня поставили на стол чайные чашки, он откашлялся и произнес:

– Я сейчас буду говорить, и никто меня не должен перебивать. Ни единым словом. И обсуждать потом я ничего не хочу. Как я скажу, так вы и должны будете сделать.

После этих слов он встал, прошел в кабинет и вернулся в гостиную с большим тяжелым портфелем. С усилием поставив его на стол, он под всеобщее молчание вытащил из портфеля стопки денег – это было несколько пачек долларов, перевязанных полосатыми банковскими упаковками, потом на свет появилась коробка, заклеенная со всех сторон синей изолентой. Надрезав картон, Алексей Владимирович выложил на стол столбики золотых монет. Столбики от чьего-то неаккуратного движения закачались и рассыпались. Семья, забывшая про чай и домашний торт, не отрываясь смотрела на руки Алексея Владимировича. Глава семейства обвел всех спокойным взглядом.

– Значит, так. Думаю, что все важные дела я должен закончить как можно быстрее.

Семья, растерявшаяся от увиденного, даже и не подумала его переубедить. Только Вадим, нахмурясь, раздраженно произнес:

– Да ладно, папа…

Алексей Владимирович выразительно на него посмотрел, и фраза осталась незаконченной.