И словно мысли о нем вызвали его появление, к ней подошел Марк Харрис. Взглянув на ее именную табличку, он улыбнулся.

— Гномик?

Она насупилась, а он, закинув голову, рассмеялся. У него всегда были самые ровные и белоснежные зубы, какие она только видела, и за минувшие десять лет он не очень изменился. Его светлые волосы слегка порыжели, в уголках зеленых глаз появилось несколько морщинок, и если уж на то пошло, с возрастом он стал еще красивее. Зеленый галстук под стать рубашке, заправленной в брюки темно-зеленого цвета. Он уже не был таким мускулистым, как ей помнилось, но все еще смотрелся довольно накачанным.

Минди продолжала речь, и зал зааплодировал чему-то сказанному ею, а Марк Харрис, обхватив Брину за плечи, заглянул в ее глаза.

— Господи, ты великолепно выглядишь, — сказал он с безукоризненной улыбкой. — Не могу поверить, что бросил тебя ради Холли. Каким же я был идиотом.

Это так походило на ее собственные мысли о Томасе, что она рассмеялась.

— Согласна, но не будь к себе слишком суров. Холли была настоящей разговаривающей куклой Барби «Малибу»{17}. — она покачала головой. — Я всегда думала, что вы поженитесь.

— Мы поженились. А затем развелись, — он так это произнес, словно ничего особенного здесь не было, и Брина задумалась, сколько еще ее одноклассников женились и развелись.

— Ты здесь одна? — спросил он.

— Да.

— Какая удача, я тоже, — улыбка коснулась его глаз. — Давай, пойдем и поговорим с остальными ребятами. Все хотят знать, кто ты, но никто не угадал, — приобняв ее за талию, он пояснил, — Тебя никто не узнал, когда ты вошла. Затем они увидели, как ты разговариваешь с Томасом, и решили, что ты можешь быть его девушкой. Но вы не встречаетесь, так ведь?

— Нет, — Брина оглядела комнату и на входе заметила Томаса, разговаривающего с высокой блондинкой в облегающем черном платье. Невозможно было не узнать Холли Бьюкенен, королеву бала. Сколько Брина себя помнила, Холли всегда была белокурой и прекрасной. Она никогда не попадала в неудобную или неприятную ситуацию, а если где-то и существовали неписанные правила о красивых богатых девочках, которые должны быть милы и добры, Холли их никогда не читала. Или читала, и просто наплевала на них.

Томас и Холли стояли к ним боком, она улыбалась, положив руку на рукав его пиджака. Брине стало любопытно, что же он такое сказал, чтобы Холли улыбнулась. Он не прилагал никаких усилий, чтобы вызвать улыбку у Брины. Ни малейших. Фактически он даже выглядел немного скованным и напряженным. Вовсе не похожим на того Томаса, которого она помнила.

— Думаю, нам полагается слушать Минди, — сказала она, когда Марк повел ее к небольшой группе людей справа. Когда-то от касания его руки ее сердце трепетало. Теперь же он был просто давним знакомым, и одним из тех парней, которым она будет вечно признательна за то, что никогда с ними не спала.

— Никто не слушает Минди, даже Бретт, — заявил он, подходя к группе своих друзей. В школе они были группой детей при деньгах. Группой, носившей лыжные куртки весь лыжный сезон, как символический статус, просто потому что могли себе это позволить. Некоторых Брина узнала, про остальных не имела понятия, кто они, пока их не представили. Живя в таком маленьком городке, она росла с ними рядом, но ее друзьями они никогда не были.

Послушав их сейчас, она узнала, что большинство людей, с которыми она вместе оканчивала школу, до сих пор живут в этом краю. Многие женились сразу после окончания школы или колледжа, но также быстро развелись и состояли теперь во вторых или даже третьих серьезных отношениях. Когда они заговорили о 1990-м годе, как о лучшем годе в их жизни, Брина взглянула на Томаса.

Высшая школа не относилась к важнейшим событиям его жизни ни раньше, ни сейчас. И словно прочитав ее мысли, он посмотрел на нее поверх головы Холли и их взгляды встретились. Несколько долгих секунд он пристально смотрел на нее, его выражения лица было не понять, а затем нахмурился и отвернулся.

Когда Минди закончила речь, освещение приглушили, и Брина больше не видела лица Томаса. В темнеющей комнате виднелся только его силуэт.

На сцену поднялась группа, и настроив инструменты, начала вечер с довольно приличного исполнения «Вывернись наизнанку»{18}. Марк схватил Брину за руку и повел на танцплощадку. Обняв ее и прижав к своей груди, он спросил:

— Что ты делаешь позже?

Ее самолет прилетел так поздно, что она даже не задумывалась ни о чем кроме душа и спокойного сна.

— Пойду в свою комнату.

— Народ собирается ненадолго завалиться ко мне домой. Ты тоже должна прийти.

Она отстранилась и взглянула ему в лицо. Подумав, она решила, что лучше поспать, чем опять слушать истории о том, как Марк и его друзья голышом катались на лыжах, или как они подшутили над шахматным клубом и спрятали всех королей.

— Думаю, мне сегодня лучше просто выспаться, — сказала она.

— Ладно, тогда встретимся завтра. Мы будем на другой стороне.

Прожив так много лет в Галлитоне, она поняла — он имеет в виду, что они будут кататься на лыжах по другую сторону горы Серебряный доллар. Вот только то, что она выросла в курортном городке, еще не значило, что она умеет кататься на лыжах. Она не умела.

— Я постараюсь прийти.

Марк притянул ее ближе, и взглянув поверх него, в полумраке она заметила Томаса среди танцующих.

— Твои волосы приятно пахнут, — польстил ей Марк.

— Спасибо.

Держа Холли в своих объятиях, Томас плавно двигался с таким идеальным чувством ритма, какого она в нем никогда не подозревала. Холли закинула руки ему на шею, и он слишком близко прижал ее к себе. Вид его рук на ее талии, их соприкасающихся тел, беспокоил Брину больше, чем следовало.

Марк рассказывал о своем бизнесе, и постоянно делал ей комплименты. Он был мил и очарователен, но ее внимание сосредоточилось на паре по другую сторону танцплощадки. В ее голове крутились разные картинки с ними и собственные безудержные мысли, и она задумалась, почему вид Томаса и Холли действует ей на нервы, и почему прожигает дыру в животе.

Ответ пришел к ней с последними гитарными аккордами, эхом разлетевшимися по комнате. Она проявляла чувство собственности к Томасу, словно он принадлежал ей. Многие годы он был ее хорошим другом, и хотя она плохо обошлась с ним под конец учебы, она все еще чувствовала с ним связь. И честно говоря, ей было ненавистно видеть его с Холли. Пожалуй, потому, что она знала, будь Томас водителем автобуса или механиком, вероятно Холли даже не подошла бы заговорить с ним, но было и что-то еще. Что-то, что она не могла объяснить. Что-то, слегка похожее на ревность. Ее чувства были бессмысленны. Они даже не были разумны, но это не мешало им скручивать ее узлом от замешательства.

Извинившись перед Марком, она подошла к бару передохнуть. Чувствуя себя немного усталой, она размышляла, заказать ли ей еще выпивку или просто пойти спать. Но не сделала ни того, ни другого. Зато столкнулась с партнершей по лабораторным занятиям с 10 класса, Джен Ларкин. Джен поправилась примерно на восемьдесят фунтов{19} и была все такой же веснушчатой, как ни один другой человек виденный Бриной. Они немного поболтали, но музыка делала общение практически невозможным, и в основном они выкрикивали вопросы друг к другу. После нескольких песен она потеряла Томаса из виду, и не удержалась от мысли, а не улизнул ли он резвиться в постели с королевой бала.

Но нет. Они с Холли прошли мимо нее и встали в небольшую очередь к бару. Она с недовольством признала, что они красивая пара.

На сцене группа разразилась следующей песней, которую Брина узнала сразу, учитывая, что так много лет провела за слушанием дешевого стереомагнитофона Томаса. Не удержавшись, она подошла к нему и сказала:

— Они играют нашу песню.

В полумраке тусклого света люстр он долго вглядывался в глаза Брины, словно пытаясь что-то понять. И когда она решила, что он может и вовсе ничего не ответить, он прервал молчание.

— Извини нас, Холли, — он взял Брину под локоть и вывел ее на середину переполненного танцпола. Захватив своей теплой ладонью ее левую руку и обняв за талию, он спросил:

— С каких пор «Ложись, леди, ложись»{20} наша песня?

Она положила руку на его плечо, гладкая ткань пиджака на ощупь казалась холодной.

— С тех пор, как ты заставлял меня часами слушать Боба Дилана.

Он взглянул поверх ее головы.

— Ты ненавидела его.

— Нет, я просто любила усложнять тебе жизнь.

Он держал ее на расстоянии нескольких дюймов, словно не хотел, чтобы она вторгалась в его пространство. И вел ее как учитель танцев, двигаясь с совершенно бесстрастной слаженностью. Однако же, он был не против вторжения Холли, и она удивилась тому, что почувствовала себя от этого преданной. Ее ощущения были такими сумасбродными, что Брина подумала, а не сходит ли она с ума.

— Томас?

— Хмм.

Она всматривалась в неясные очертания его лица, в темноту, скрывающую глаза и обрисовывающую контуры носа и точеных губ.

— Ты все еще злишься на меня?

Наконец он посмотрел на нее.

— Нет.

— Тогда как ты думаешь, мы можем снова стать друзьями?

И словно ему необходимо было время, чтобы это обдумать, прозвучало несколько строк песни, прежде чем он ответил.

— Что ты имеешь в виду?

Она и сама не знала.

— Ладно, что ты делаешь завтра?

— Катаюсь на лыжах.

Его ответ ее немного удивил.

— Когда ты научился?

— Примерно шесть лет назад.

В слабой попытке оживить разговор, она спросила:

— Так тебе нравится кататься на лыжах?

Слегка сжав ее за талию, он привлек ее чуть-чуть ближе.

— У меня есть квартира в Аспене{21}, — сказал он, словно это все объясняло, а возможно, так оно и было.

Слегка погладив большим пальцем ее ладонь, он положил их руки себе на грудь. Приятное покалывание пробежалось по запястью и руке, как от дуновения легкого ветерка.

— Ты катаешься с Холли? — безразлично спросила она, словно вовсе и не умирала от желания это знать.

— С кем угодно. А ты собираешься встретиться с Марком Харрисом и его компанией?

— Нет, — она не хотела тратить время на разговоры о Марке. — Помнишь то время, когда я копила все свои заработанные на сидении с детьми деньги, чтобы купить снаряжение и вступить в лыжный клуб?

— И сломала ногу в первый же день.

— Ага. С тех пор я больше не пыталась встать на лыжи, — она прошлась рукой по его плечу и коснулась воротника белой рубашки. Через плотную ткань ее чувствительные кончики пальцев ощущали жар его тела.

— Думаю, я пройдусь по магазинам и буду без дела болтаться на базе.

Он скользнул рукой по ее талии, осторожно прижимая к своей твердой груди. У Брины перехватило дыхание.

— Тоскливо звучит, — сказал он рядом с ее правым виском, но не предложил ей составить компанию.

— Ты видел всех этих беременных женщин в зале? Мне найдется с кем поговорить, — Брина слегка отвернулась и глубоко вздохнула. Ее легкие заполнил аромат его одеколона и тепло его кожи. Он пах так хорошо, что она боролась с соблазном податься вперед и уткнуться носом в его шею. Она подняла указательный палец и легко коснулась его кожи над воротником. Его тепло приятно покалывало ладонь.

Интересно, что бы он сделал, если бы она сказала, как сильно соскучилась по нему. Что она даже не осознавала, как сильно скучала, пока не увидела его сегодня, и как она счастлива, просто снова увидев его лицо.

Она задумалась, чувствует ли он то же самое, но побоялась спросить. Она хотела услышать о его жизни. Она даже не знала, где он живет.

— Как ты проведешь остаток ночи? — поинтересовалась она, думая, что они могут куда-нибудь пойти и наверстать последние десять лет.

— У меня есть несколько вариантов, но я еще не знаю, какой выберу.

Она не хотела жалко выглядеть перед ним, и потому сказала:

— Ну да, у меня тоже несколько вариантов. Марк приглашал меня к себе на вечеринку.

Из динамиков лились последние слова песни «Ложись, леди, ложись», и Томас опустил руки, отстраняясь от нее.

— Может, пойдем вместе? — предложила она.

— Не думаю, но спасибо за приглашение, — он смотрел на высокую блондинку, стоящую у бара, где он оставил ее.

— Меня пытается соблазнить Холли Бьюкенен, — сказал он, — она инструктор по йоге и говорит, что изучает Камасутру.

— Ты шутишь?

— Нет, она что-то такое рассказывала о позе козы и собиралась показать ее мне.

— Как волнительно, — наверняка Томас понимает, что если бы он был все еще беден, Холли и слова ему бы не сказала, не говоря уже о таком развратном шептании на ушко о позициях коз. Томас не мог быть так глуп, чтобы клюнуть на это. Он всегда был очень умен.