Она выплеснула суп в кастрюлю.

— И каждый год в День Благодарения они рассаживаются в креслах и похлопывают друг друга по спине за то, что они такие выдающиеся и преуспевающие. Затем они смотрят на меня так, будто я иностранная беженка, которая пришла к порогу их дома и которую пришлось впустить из гуманных соображений. И я не могу стать ни врачом, ни адвокатом, ни чертовым индейским вождем, как бы я ни старалась, потому что я ни на что не способна!

— А теперь должно быть стыдно тебе.

— Что? — Аллина прижала пальцы к вискам. Гнев вскружил ей голову, чего она обычно старалась избегать. — Что ты сказал?

— Иди сюда! — Конэл схватил ее за руку и потащил в гостиную. — Что ты здесь делала? — В каком смысле?

— Что ты сделала здесь, в этой комнате?

— Я… вытерла пыль…

— Ко всем чертям пыль, Аллина! Взгляни на цветы, на свечи и вазы с раковинами. А теперь посмотри сюда!

Конэл потащил ее к выходу и распахнул дверь

— Вот сад, за которым никто не ухаживал до сегодняшнего утра. Где песок, который был рассыпан на дорожке и который я не замечал, пока он не исчез? За домом на ветру сохнут выстиранные простыни, а в кухне разогревается суп. Этот чертов душ больше не протекает. Кто все это сделал?!

— Конэл, любой может подмести дорожку…

— Но не каждому это придет в голову. Не каждый станет тратить на это время. И конечно, не каждый с удовольствием будет подметать дорожки. Всего за один день ты преобразила это место, здесь не было уютно уже очень давно, и я почти забыл, что это такое — чувствовать себя дома. Ты думаешь, это ничего не значит, это ничего не стоит?

— Это простое… обычное дело, — сказала Аллина, не сумев подобрать более удачного слова. — Мне не удастся сделать карьеру, собирая цветы.

— Если нужно зарабатывать на жизнь, то зарабатывать можно там, где подвернется такая возможность. Тебе нравится собирать дикие цветы и морские раковины. И есть люди, которые будут благодарны тебе за это и заметят твои старания.

Если бы Аллина еще не любила Конэла, она влюбилась бы в него сейчас. Его слова все еще звучали у нее в ушах. Его глаза воодушевленно горели.

— Это самые хорошие слова, которые я когда-либо слышала! — Аллина обняла ладонями его лицо. — Самые приятные! — она нежно поцеловала Конэла. — Спасибо.

Прежде чем Конэл успел что-либо ответить, она покачала головой, а затем опустила голову ему на плечо.

8

Они отгородились от всего мира. Позабыли о времени. Конэл, вероятно, рассердился бы при мысли о том, что они занимаются волшебством, но Аллина не могла назвать это по-другому.

Она вновь позировала Конэлу в студии, освещенной полуденным солнцем. И видела, как из глины рождается ее собственное тело.

Она попросила рассказать ей о том времени, когда Конэл жил в Дублине. О его учебе и работе. О бедных годах студенчества, когда ему приходилось обходиться консервированными продуктами и искусством. О том, как произошло чудо — и он стал знаменитым.

Первая же проданная скульптура позволила ему не тратить время на пустяки, он мог арендовать помещение, чтобы спокойно работать, не беспокоясь об оплате. Благодаря следующим работам он получил возможность выбирать и обзавелся собственной студией.

И, хотя Конэл говорил спокойно, Аллина заметила, что он ни разу не назвал Дублин своим родным городом. Однако она промолчала.

Позже, когда Конэл накрыл глину влажной тряпкой и вымыл руки в небольшой раковине, они пошли гулять по берегу. Они беседовали о разных вещах, но не вспомнили об амулете на ее шее и круге из камней, тень от которых падала на скалы.

Они занимались любовью, а солнце еще светило ярко, и его тепло согревало ее тело.

Наступал вечер, но было по-прежнему светло — день словно и не собирался уступать место ночи. Аллина решила починить старые занавески, которые она нашла на полке в шкафу; Конэл тем временем делал наброски, а пес дремал, свернувшись калачиком на полу.

У нее необыкновенно выразительное лицо, подумал Конэл. Сейчас, когда Аллина сидела и шила, оно было мечтательным. Все чувства сразу отражались в этих нежных светло-серых глазах. Волшебные огоньки еще не вспыхнули в них. Но когда в ней проснется колдунья, любой мужчина, на которого она посмотрит, окажется под действием ее чар.

Как легко она вошла и обосновалась здесь — в его душе, в его доме, в его жизни! Не нарушая ритма его существования, подумал он, и с таким удовольствием. И как легко было бы обосноваться в ее душе, в ее жизни. Несмотря на резкие вспышки страсти и желания, в ее душе царил покой.

Что ему делать с ней? Что ему делать с теми чувствами, которые она вызвала в его душе? И откуда ему знать, истинные ли это чувства?

— Конэл? — негромко позвала Аллина. Его беспокойные мысли передавались ей, словно неведомый гул, дрожащий в воздухе, словно предостережение. — Неужели ты не можешь отвлечься от этого на какое-то время? Неужели ты не можешь подождать и узнать ответ?

— Нет! — Конэл был раздражен тем, что ей удалось понять его настроение, несмотря на молчание. — Это ты позволяешь всем изменять свою судьбу, но я такого не допущу!

Иголка в ее руке вздрогнула, словно от удара, но затем плавно задвигалась.

— Да, ты прав. Я всю свою жизнь пыталась доставить удовольствие тем, кого люблю, и это ни к чему не привело. Они не так сильно меня любят, чтобы принять такой, какая я есть.

Конэл ощутил, как у него внутри все сжалось — словно он оттолкнул Аллину, вместо того чтобы поддержать.

— Аллина!

— Да нет, все в порядке. Они действительно в глубине души меня любят, просто не совсем так, как я люблю их. Они ждут от меня того, на что я не способна, а может, я не настолько хочу этого сама, не прилагаю для этого никаких усилий. Но я не могу сдерживать свои чувства. Я по-другому устроена.

— А я могу! — Конэл встал и прошелся по комнате. — Это вопрос не чувств, но самой сущности человека. Я не могу и не буду идти у кого-то на поводу! Так быстро ты смогла взволновать меня больше, чем это возможно…

— И поэтому ты не веришь в любовь… в то, что происходит между нами, — Аллина кивнула и, закрепив нить, отложила иголку. — Вполне благоразумно.

— Да что ты можешь знать о благоразумии?! — резко спросил Конэл. — Ты, черт возьми, самая неблагоразумная женщина из когда-либо виденных мной!

Она слегка улыбнулась в ответ, лицо ее прояснилось:

— Намного проще распознать благоразумие, если у тебя его почти нет.

Губы Конэла скривились, но он сел.

— Как ты можешь быть настолько спокойной в такой момент?!

— Я провела здесь два самых замечательных дня в своей жизни, самых волнующих, самых прекрасных! — Аллина раскинула руки. — И ничто не сможет лишить меня этого счастья, потому что оно уже принадлежит мне. У меня будет еще один такой день, еще один долгий и прекрасный день. Так что… — она встала и потянулась. — Думаю, я выпью бокал вина, выйду из дома и подожду, пока покажутся звезды.

— Нет, — Конэл взял ее за руку и встал, — вино принесу я.

Это была великолепная ночь. Небо чистое, как стекло. Волны набегали на берег и отступали, разбивались о скалы, разлетались брызгами, сверкая, словно драгоценные камни.

— Тебе стоило бы поставить здесь скамейки, — начала Аллина, — гнутые, с высокими спинками скамейки из кедра — в такую погоду они будут серебристыми.

Конэл задавался вопросом, почему он сам об этом не подумал, ведь он так любит сидеть и смотреть на море.

— А что еще ты сделала бы на моем месте?

— Ну, я поставила бы возле скамеек большие горшки и заполнила их цветами — большими и пышными. Темно-синие глиняные горшки, — сказала она и посмотрела на него искоса. — Ты можешь их сделать сам.

— Думаю, да. Цветочные горшки… — эта идея изрядно позабавила Конэла. Никто и никогда еще не хотел, чтобы он лепил цветочные горшки. Он глотнул вина, провел рукой по волосам девушки и вдруг понял, что ему будет приятно сделать эти горшки, видеть, как она будет им рада.

— Темно-синие, — повторила Аллина, — чтобы их цвет гармонировал с цветом ставень, когда они будут перекрашены той краской, которую я нашла в комнате, где стоит стиральная машина.

— Значит, я еще и ставни буду красить?

— Нет-нет, твои таланты слишком возвышенны для такой простой работы. Ты будешь делать горшки — прочные горшки! — а я буду красить ставни.

— Я замечаю, когда надо мной смеются!

Аллина лукаво подмигнула ему и направилась к воде.

— А ты знаешь, чем я должна была заниматься сегодня вечером? Я должна была работать с диапроектором во время проведения лекции о поселениях эпохи мегалита, которую читает Маргарет после ужина.

— Ну что же, тебе стоило немалых усилий уйти от этого, не так ли?

— Мне об этом можешь не рассказывать! Ты знаешь, что я собираюсь делать вместо этого?

— Ага, зайти в дом и заняться со мной любовью — бурно и страстно.

Аллина рассмеялась и закружилась на месте.

— Уж точно, я это мероприятие включаю в повестку дня. Но сначала я построю замок из песка.

— Замок из песка, вот как?

— Большой замок! — заявила она, быстро спускаясь к берегу. — Строительство замков из песка — один из моих многочисленных талантов. Впрочем, мне было бы намного легче работать, если бы у меня были лопатка и ведро. Которые, — добавила Аллина, взглянув на Конэла из-под полуопущенных ресниц, — можно найти в той самой комнате, где стоит стиральная машина.

— А поскольку мои способности в данной отрасли искусства весьма сомнительны, я уполномочен принести указанные инструменты?

— Твои ноги длиннее, значит ты доберешься туда и обратно быстрее, чем я.

— С этим не поспоришь!

Конэл принес садовую лопатку и ведро для мытья пола, а заодно и бутылку вина.

Когда на небе появились первые, самые смелые звезды, он уселся и смотрел, как Аллина строит свой замок из песка.

— С этой стороны должна быть башня, — заметил он. — Ты же оставила эту стену незащищенной.

— Это замок, а не крепость, и мое маленькое королевство наслаждается миром. Однако я полагаю, что знаменитый скульптор мог бы сам построить башню, какую посчитает нужной.

Конэл допил свой бокал вина, вдавил его в песок и принялся за работу.

Аллина соорудила еще несколько башен, аккуратно вылепливая их, а затем выравнивая краем лопатки. И, воодушевленная его поддержкой, принялась старательно улучшать конструкцию замка.

— Хотелось бы знать, что это за комок ты тут пристроила?

— Это конюшни… вернее, будут конюшни, когда я закончу.

— Ты нарушила пропорции… — Конэл протянул руку, чтобы показать Аллине ее ошибку, но она стукнула его по пальцам. — Ну, как хочешь, но учти, что твои лошади должны быть не больше Хью, чтобы уместиться здесь.

Аллина фыркнула и покачалась на пятках. Черт возьми, он был прав.

— Я еще не закончила, — произнесла она холодно. Аллина зачерпнула еще немного песка и уложила его в нужное место. — А что это будет?

— Это будет подъемный мост.

— Подъемный мост? — восхищенная, она наклонилась, чтобы посмотреть на платформу, которую возводили умелые и ловкие руки Конэла. — Ой, это замечательно! Ты и впрямь большой специалист по строительству замков из песка! Я знаю, чего здесь не хватает!

Аллина вскарабкалась вверх по берегу и побежала к дому. Она принесла несколько спичек и кусочек красной материи в виде треугольника.

— Конечно, цепь была бы лучше, но мы подойдем к делу творчески. — Она воткнула конец длинной спички сбоку от подъемного моста, а второй конец уперла в стену замка. — К счастью, сегодня королевская семья устраивает бал, так что мост будет оставаться опущенным. — Аллина установила вторую спичку с другой стороны моста.

Она сломала третью спичку, обернула вокруг нее красный треугольник, закрепила его скрепкой и подняла импровизированный флаг над самой высокой башней.

— Вот теперь это настоящий замок из песка.

Аллина подхватила бутылку и налила вина в оба бокала.

— За замок Долман!

Мечта, подумала она, которую они создали вместе, Потом она села на песок, обняла свои колени и посмотрела на море:

— Какая прекрасная ночь. Так много звезд! Такого неба в Нью-Йорке не увидишь — разве только кусочки между зданиями, — даже начинаешь забывать, какое оно огромное.

— В детстве я часто приходил сюда ночью и сидел здесь.

Она повернулась к нему лицом, опершись щекой на свое колено.

— А что еще ты делал в детстве?

— Взбирался на скалы, играл с друзьями в деревне, усердно трудился, выполнял обычные домашние обязанности. Удил рыбу со своим отцом.

Конэл замолчал, и что-то в его молчании заставило Аллину взять его за руку.

— Ты тоскуешь о нем?

— Я оставил его одного. Я не знал, что весь прошлый год он болел. Он никогда не говорил мне об этом, ни разу не просил меня вернуться сюда и побыть с ним. Он готов был скорее умереть в одиночестве, чем просить меня об этом.