Барбара Картленд - Отомщенное сердце

Он также заказал бутылку минеральной воды.

К тому времени как все это было проделано, Надя деликатно и неторопливо съела ложку супа.

Уоррену показалось, хоть это могла быть всего лишь игра воображения, что сквозь смертельную бледность на ее лице проступил едва уловимый румянец.

Она не произнесла ни слова, пока не закончила есть суп.

Потом, когда она отпила маленький глоток воды эвиан, Уоррен сказал:

— Попробуйте выпить немного шампанского. Оно придаст вам аппетит.

— Вы думаете, мне нужен стимул… чтобы его повысить?

— Я знаю по опыту: когда вынужден долго обходиться без пищи и считаешь себя очень голодным, то, как это ни странно, получив наконец желаемое, внезапно теряешь охоту есть.

— Этому вас научила Африка?

— Да, — ответил он, — помимо великого множества других вещей.

— Я бы хотела узнать о них.

— Вам в самом деле интересно, или вы говорите так из вежливости?

В первый раз за все время она слегка рассмеялась.

— Мне действительно интересно, но, должна признаться, уже довольно давно не могла думать ни о чем, кроме собственных невзгод.

— Когда умерла ваша матушка?

Ему вдруг показалось, что она не ответит, но она промолвила:

— Два дня назад. Ее… похоронили сегодня утром.

И словно поняв, что он желает узнать, хоть я не спрашивал, она прибавила:

— Я продала мамино обручальное кольцо, ее одежду и все, что у меня было, для оплаты похорон. Но при всем при том священник, чтобы помочь мне, был вынужден обратиться в благотворительные фонды.

Она произнесла слово «благотворительные» так, что в ее устах оно прозвучало как бранное.

— Я понимаю, — кивнул Уоррен. — Значит, вы не имеете ничего, кроме того, что на вас надето.

— А н-надо ли нам… говорить об этом?

— Именно для того мы здесь и находимся.

— Очень хорошо… можете узнать правду, так или иначе. У меня нет ничего, и мне негде ночевать. При таких обстоятельствах река выглядит весьма гостеприимной.

— Если только вы окажетесь именно в ней, а не в какой-нибудь чрезвычайно неблагоустроенной тюрьме.

Она пристально посмотрела на него:

— Вы, похоже, совершенно уверены в том, что надо было помешать моему намерению. Однако в Сене каждый день обнаруживают тех, кому никто, не помешал утопиться.

— Вы одна из тех, кому повезло… или не повезло — смотря по тому, как вы к этому относитесь.

— Не повезло? Разумеется, мне не повезло!

Он раздумывал, что ответить, когда принесли курятину.

Курица, приготовленная со сметаной, была превосходна, к ней еще прилагался гарнир из картофеля под соусом соте и других овощей.

Как и предполагал Уоррен, Надя смогла съесть очень мало, несмотря на то что сделала несколько небольших глотков шампанского.

Потом она положила нож и вилку и умоляюще посмотрела на него.

— Простите… вы так добры… но вы совершенно правы… я совсем не могу… больше ничего есть.

Официант унес тарелки, и Уоррен заказал кофе.

— Не скажете ли вы теперь, — спросил он, — как вы оказались в такой ситуации, будучи явно человеком образованным и к тому же, что называется, настоящей дамой?

К его удивлению, Надя вздрогнула и опять отвернулась в сторону.

— Я… я не хочу быть с вами неучтивой, — молвила она, — но… я не могу ответить на ваш вопрос.

— Почему же нет? Наверное, я сумел бы вас понять, ведь я этого хочу.

— Эту историю я не могу никому рассказать… но мама и я… мы приехали в Париж, потому что… если вам угодно… мы скрывались… а денег у нас становилось все меньше и меньше.

Потом… мама заболела.

— Значит, вы потратили, что имели, на гонорары врачам!

Надя кивнула.

— Но врачи потеряли надежду. Они ничего не могли сделать для мамы, а она мучилась от боли, и я не сумела обеспечить ей должное питание и уход… может быть, это… к лучшему, что она… умерла. Я… хочу сказать… для нее так лучше.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. — сочувственно произнес Уоррен. — Нет ничего хуже, чем видеть мучения того, кого любите, и быть не в состоянии ему помочь.

В эту минуту он вспомнил о своем отце и мог представить, до чего же страшно было пережить все это сидящей рядом с ним девушке явно благородного происхождения.

— Я бы очень желал выслушать всю эту историю.

Она покачала головой.

— Я… я не могу. Скажу только: огромное спасибо за то, что угостили меня таким… восхитительным ужином!

Она посмотрела на него так, словно сейчас встанет и исчезнет, и он сказал:

— Вы не настолько наивны, чтобы думать, будто я могу уйти и оставить вас здесь одну.

Даже если б я дал вам сколько-нибудь денег, а мне это совсем не трудно, я бы не смог спать по ночам, гадая, что же произошло с вами.

Он улыбнулся.

— Я уверен, и вы думали бы о том же. Любой человек хотел бы знать конец истории, которую ему начали рассказывать.

— Возможно, у нее вообще нет конца.

— Вздор! Вы хорошо знаете, что это не так.

Одна глава подошла к концу, но жизнь в моем и вашем возрасте может оказаться куда более приятной в следующей части, нежели в той, которую мы только что завершили.

Казалось, ее глаза распахнулись во все лицо, когда она спросила:

— Что же… мне делать?

Это напомнило крик ребенка, боящегося темноты, и Уоррен ответил:

— У меня есть идея, она внезапно пришла на ум, как если бы ее высказал кто-то другой, но я отчего-то боюсь поделиться ею с вами.

— Вам незачем бояться.

— Очень хорошо, я скажу, хоть и рискую услышать, как вы назовете ее нелепой. Между тем она отчетливо оформилась у меня в мозгу, и все детали моего плана встали на свои места, как части китайской головоломки.

— Вы возбудили… мое любопытство.

Уоррен тем не менее увидел проблеск недоверия в ее глазах и понял: она боится, как бы его предложение, план или что бы там ни было не оказалось тем, чего она опасалась с самого начала.

Как будто читая ее мысли, он вдруг осознал: она прикидывает расстояние от дивана до двери.

Если б он сказал то, что собирался, она могла бы вскочить с места и броситься вон из ресторана, добежать до дороги и раствориться в ночи, прежде чем он последовал бы за ней.

— Это совсем не то, что вы думаете, — спокойно заявил он.

Теперь недоверие в ее глазах сменилось внезапным удивлением — она, видимо, была поражена его проницательностью, и он увидел» как румянец заливает ее щеки и она становится невероятно прекрасной.

Тщательно подбирая слова, Уоррен вернулся к своему рассказу.

— Я прибыл в Париж сегодня вечером, проведя в Африке почти десять месяцев, в течение которых не получал писем и не видел английских газет.

Он убедился, что Надя внимательно слушает его, и продолжал:

— Причина моего отъезда в Африку заключается в том, что женщина, с которой я был тайно помолвлен, передумала, так как встретила человека, занимающего более выгодное социальное положение, чем я, и решила, что титул важнее любви.

Он старался говорить так же спокойно, как в течение всего вечера, однако с неотвратимой четкостью вспомнил, что испытал в те минуты, когда Магнолия сообщила ему о своем новом предпочтении.

Он поневоле пришел в бешенство от тех ухищрений, с помощью которых она стремилась вновь войти в его жизнь; у него даже изменился голос и, хотя он не замечал этого, выражение лица.

— Я размышлял, бродя по набережной Сены, — исповедовался Уоррен, пытаясь вернуть утраченное равновесие, — как по возвращении в Англию избежать сцен, которые мне, несомненно, придется терпеть от женщины, не способной говорить правду.

На него снова накатило озлобление, от чего задрожали губы, и он закончил свою тираду так:

— Теперь у меня нет желания умереть, но зато мне было бы весьма нетрудно совершить убийство!

Если он вознамерился напугать Надю, то, безусловно, преуспел в этом.

Уоррен, видел, как расширились ее глаза и сцепились пальцы рук, словно она ощутила тревогу за себя, уловив ярость, прозвучавшую в его словах.

До чего же она юная и хрупкая, подумал о», и сказал уже другим голосом:

— Простите, мне не следовало так говорить, но я хотел, чтобы вы все поняли и помогли мнет.

Надя какое-то время молчала и наконец ответила:

— Я бы хотела помочь вам, но не понимаю… каким образом… я могу… сделать это.

— Когда я сегодня вечером шел берегом Сены, меня неотступно преследовал вопрос: как бы мне причинить боль той женщине, которая заставила меня страдать до такой степени, что, мне — подобно вам — захотелось свести счеты с жизнью?

Он задумался на миг, будто подбирал слова»

— С дюжину различных идей промелькнуло у меня в уме, и одна из них заключается в том, чтобы нанять какую-нибудь актрису и вернуться в Англию вместе с ней.

Надя была в недоумении.

— Зачем вам это нужно?

— Я решил: единственно верный способ показать женщине, о которой я веду речь, что она меня больше не интересует, — объяснил Уоррен, — это вернуться на родину с женой или невестой.

Надя не знала, что ответить.

Затем, как бы усомнившись в реальности этого плана, она спросила:

— И вы… намеревались найти такую… актрису?

— Это была всего лишь безумная идея, неосуществимая по той причине, что я уезжаю завтра и уже дал телеграмму моей матери.

— Тогда… что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — выпалил он, — очевидно, судьбой было назначено, чтобы вы или же наши ангелы-хранители вошли в мою жизнь в тот самый момент, когда необходимо помочь нам обоим справиться с жизненными трудностями.

— Я… я пока еще… не понимаю.

— Предлагаю вот что: вы едете со мной в Англию в роли моей невесты. Не под своим именем, чтобы это не смущало вас как человека. Мы придумаем для вас имя, а к нему, дабы моя месть была по-настоящему действенной, еще и титул.

Он чуть не плюнул, произнося последние слова, но, увидев, как у девушки перехватило дыхание, овладел собой и сказал совершенно лишенным эмоций голосом:

— Я прошу вас играть вашу роль, сколько это будет нужно. Потом мы объявим тем немногим людям, которых это касается, что мы с вами, как выяснилось, не подходим друг другу, и я заплачу вам достаточно, чтобы вы долгое время могли жить безбедно. Я также постараюсь найти ваших родственников, Черингтонов, которые могли бы позаботиться о вас.

Он остановился.

Надя неотрывно смотрела на него, не в состоянии поверить услышанному.

Ей даже почудилось, будто у нее разыгралось воображение, и она вымолвила:

— Я… полагаю, вы шутите?

— Никогда в жизни я не говорил серьезнее, — Но ведь это… невозможно! Как могла бы я… справиться с такой задачей?

— Почему бы нет?

— Вы только что познакомились со мной… вы ничего… не знаете обо мне.

— Это несущественно. Важно то, что никто в Англии ничего не знает о вас. Поэтому все примут за правду то, что мы им скажем.

— Я могу… наделать ошибок… я вас подведу!

— Не вижу оснований так считать. Думают будет ошибкой выдавать вас за англичанку, а от иностранцев нельзя требовать, чтобы они были аи fait3 осведомлены во всех тонкостях английского светского этикета.

Надя отвела взгляд от Уоррена и неожиданна рассмеялась.

— Не могу поверить… что это наяву! Я, должно быть, сплю или в результате какого-то недоразумения… играю роль в какой-то… странной. комедии.

— Что касается меня, то это драма» которая очень легко может обернуться трагедией.

Уоррен нахмурился, вспоминая, в каком пребывал отчаянии, когда Эдвард подсел к нему в клубе, и как мучительны были раны, нанесенные ему Магнолией, даже спустя месяцы после отъезда из Англии.

Только когда он всецело погрузился в бытовые опасности, изматывающий труд и неудобства жизни в пустыне, образ Магнолии перестал неотступно преследовать его.

Он знал, однако, что страдания, перенесенные им по ее вине, оставили рубцы в памяти и сердце, которые не исчезнут до конца его дней.

В то время как он размышлял об этом, Надя перебирала в уме детали его повествования и наконец произнесла: , — Предположим, — когда вы увидите… эту даму опять… получится так… что вы поймете: вы по-прежнему любите ее, и захотите… простить ее, когда она… попросит вас об этом.

— Никогда!

Он выкрикнул это слово, охваченный внезапным приступом ярости, и сильно ударил кулаком по столу, от чего подпрыгнули стаканы.

— Никогда! Никогда! — повторил он. — Да будет вам совершенно ясно, Надя: я покончил с любовью, и если я действительно когда-либо женюсь, так как мне нужен наследник, то это будет брак по расчету, какой бывает у французов; именно такие браки в большинстве случаев оказываются самыми благополучными.

Презрительная ухмылка, исказившая его черты, казалось, придала большую выразительность словам, когда он добавил:

— Обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду! Я никогда больше не позволю, чтобы меня так унижали!