— Это дерьмо жутко раздражает, — говорит он, и сигнал умолкает.

Сглотнув ком в горле, я заставляю себя отвести от него глаза. Он пугает меня, и мне это не нравится. После Захарии я не позволяла мужчинам вселять в меня страх. Резкие черты лица Эзры, его поведение, идеальный британский акцент — он как настоящий рыцарь, но совершенно беспощадный. Всё это вводит в заблуждение, но, с другой стороны, смертельная опасность часто скрывается под самой красивой упаковкой. Я снова начинаю рассматривать его. Как же он красив — самой первозданной животной красотой. И теперь я понимаю, почему говорят, что красота — это грех; этот мужчина пробуждает во мне желание согрешить. Он пробуждает во мне желание откинуться на спину на грязные простыни такой же грязной кровати и позволить ему раздвинуть мои ноги. Я хочу, чтобы он делал со мной всякие ужасные, отвратительные вещи. Он заставляет меня хотеть быть той самой рыжей девкой, которая сосёт его член перед окном, чтобы другие возжелали то, что принадлежит мне.

С глухим резким ударом мы въезжаем на Манхэттенский мост. Эзра, сжав челюсть, удерживает руль выпрямленными руками. Мы едем в полной тишине. Когда я понимаю, что это моя улица, к горлу подступает тошнота. Он знает, где я живу.

— Откуда ты знаешь, где я живу? — спрашиваю я.

Он постукивает пальцем по рулю, не отрывая глаз от дороги.

— Я знаю всё, маленькая убийца. Всё это время по моей просьбе за тобой следили.

То, что он следил за мной, вдруг начинает казаться таким романтичным, и тошнота превращается в трепет. В животе словно трепещут крылья бабочек. «У вас с ним больше общего, чем ты хочешь признавать, Эвелин».

Машина останавливается у тротуара, и он глушит мотор. Глядя на Эзру, я вылезаю из автомобиля.

— Спасибо, — говорю я и, захлопнув дверцу, направляюсь к ступенькам.

До меня доносится хлопок дверцы с его стороны и клацанье когтей Дэйва по асфальту. Эзра прямо за моей спиной. Я разворачиваюсь, и он врезается в меня. Но тут же вырывает у меня из рук ключи, делает шаг вперёд, открывает дверь на лестницу и указывает мне жестом проходить. Дэйв забегает в дверной проём и исчезает внутри. Меня охватывает паника. Я не доверяю Эзре, он опасен, и мне лучше других известно, чем всё это может обернуться. Я позволю ему проводить меня до квартиры, а он убьёт меня и бросит моё тело в реку Гудзон — именно так я бы сама и поступила на его месте. Меня трясёт лишь от одной мысли, что он может меня убить. Я никогда не задумывалась, какой будет моя смерть, но теперь мне интересно, будет больно или нет.

— Иди, Эви, — командным голосом говорит Эзра.

Он подходит к моей двери, и я останавливаюсь. Сегодня мне не хочется быть сброшенной в реку Гудзон.

— Можешь идти, — выхватив у него ключи, говорю я. Он пугает меня, но в то же самое время я страстно желаю его. А это не входило в мои планы.

— Нет.

Я стискиваю зубы, внутри меня начинает клокотать гнев.

— Я не хочу, чтобы ты был здесь, Эзра.

— Мне плевать, чего ты хочешь, а чего нет, — спокойным тоном произносит он, давая понять, что мои желания не имеют никакого значения.

Он смотрит на меня сверху вниз, его огромная фигура нависает надо мной, и в голову ничего не приходит, кроме сравнения: он как дьявол возвышается над ангелом, и ангел — это я, а дьявол — он. Напряжение между нами растёт, и я всё отчётливее начинаю ощущать его тело, находящееся всего в нескольких сантиметрах от меня. От него расходятся волны хладнокровия и опасности, и мне следует испугаться, потому что я понимаю, что он хочет причинить мне боль, но мне так нравится, когда он делает это… Его глаза опускаются на мои губы, и я забываю, как дышать. Проходит мгновение, и вдруг он рывком прижимает меня к стене, выбивая воздух из лёгких. Наши рты соединяются в яростном столкновении губ и языков. Мое сердце колотится в бешеном ритме — я чувствую, как оно рвётся наружу из груди, когда отрываюсь от него, чтобы сделать глоток воздуха.

Мне хочется ударить его за то, что он заставляет меня желать эти нечестивые губы. Мои ноздри раздуваются. Я вновь хочу ощутить на себе прикосновение его губ, хотя из-за этого попаду в ад, но мне плевать. И я целую его снова, хватаю его за рубашку и с силой сжимаю ткань в кулаке. Я прижимаюсь к нему своим разгорячённым телом, потому что сейчас мою душу облизывают языки адского пламени. Он — грешник, а я — грех, и всё, что сейчас происходит, — дело рук Сатаны. Губы Эзры двигаются к моей шее, затем вниз по горлу, клеймя мою кожу греховными метками. Я издаю стон — настолько хорошо он ощущается на мне, и это стон мерзкой маленькой шлюшки.

— Дверь, — рычит Эзра.

Я поворачиваюсь и пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Его грудь прижимается к моей спине, его размеренное дыхание щекочет мою шею. Сама же я не могу сделать и единого вздоха. Не могу думать. Но вот замок щёлкает, и я толкаю дверь. Стоит ей лишь приоткрыться, как собака вбегает внутрь и ложится у камина. Я вхожу в квартиру, и Эзра хватает меня за бёдра и прижимает к стене, захлопнув дверь ногой. Какой же он твердый! Я не могу не касаться его, не ощущать под ладонями каждый миллиметр его рельефных мышц. Его руки в моих волосах, тянут за них. Мне не должно быть так хорошо от этого. Я должна чувствовать себя грязной, нечестивой, мерзкой.

Его тёплые губы двигаются по моей шее, а потом сменяются зубами, которые кусают меня, оставляя синяки и причиняя боль, но это правильно — он наказывает меня за то, что я хочу его, когда нельзя. «Останови его, Эвелин». Но я не могу, потому что уже пала, и меня саму остановит лишь удар о самое дно. А я обязательно ударюсь о дно.

Эзра отрывается от меня, тяжело дыша. Его лицо в какой-то паре сантиметрах от моего.

— Я тебе устрою, маленькая убийца, — с рыком говорит он.

Руки, губы, языки. Он сдирает с меня платье через голову, потом поднимает на руки, а затем опускает на пол. Его руки сжимают мои бёдра так сильно, что после останутся синяки, его рот двигается по моему животу. Я издаю стоны, словно какая-то шлюшка, моё тело извивается под ним, хотя я мысленно приказываю себе не делать этого. Но мне это нравится. Я хочу этого. Хотя мне нельзя … но я хочу. Хочу, чёрт побери! Его пальцы вонзаются во внутренние стороны моих бёдер, грубо раздвигают их, и вот он проводит по мне своим мокрым языком, и я всхлипываю.

— Чёрт, на вкус как рай, — рычит он… вернее, шипит. «Эвелин, ты нечестива, ты грязна». Но Эзра говорит, что я как рай. Он сравнивает меня с раем, в его голосе слышен благоговейный трепет.

Глядя мне в глаза, он проталкивает в меня язык. Его взгляд потемнел, в нем есть что-то звериное. Я же схожу с ума. Меня словно охватило пламя, и мне не хочется, чтобы это заканчивалось. Таким и должен быть секс? Словно он хочет боготворить меня, словно я — источник, из которого он готов пить каждый чёртов день? И это считают грехом? Потому что то, что происходит сейчас, — прекрасно, и я согласна гореть в аду за это. Ибо раз это грех, а грехи ведут нас в ад, пусть так и будет — я буду танцевать в этом демоническом пламени. Ради того, чтобы чувствовать себя желанной и обожаемой, я готова вальсировать с самим дьяволом. Я срываю с Эзры рубашку, мой взгляд пробегает по его обнажённому телу, которое словно сошло с полотен в Ватикане — такое же божественно-прекрасное. И как оно может быть греховным, когда выглядит как божья святыня? Я хочу лишь одного — чтобы он был голым. Я хочу быть той рыжей. Хочу быть распутной шлюхой, которой нужно, чтобы нечестивый мужчина оттрахал её так, чтобы она забыла обо всём на свете, и поэтому я стягиваю с него джинсы, затем трусы. Потом я сажусь, укладываю его на пол и глубоко вбираю в рот его член. Я провожу языком по каждой венке, по каждой выпуклости, и его руки снова тянут мои волосы; почему, чёрт возьми, это так приятно?

— Чёрт, Эви. Твой рот, — он стонет, толкаясь бёдрами вперед. Его член ещё глубже проскальзывает в мой рот, головкой задев горло. — Я так и знал, что эти губы были созданы для моего члена, — говорит он сквозь сжатые зубы. И, да, так оно и есть. Эти губы — мои губы — были созданы для его члена, сейчас я в это верю. И как теперь я убью мужчину, для члена которого были созданы мои губы?

И прямо сейчас мне хочется лишь одного — чтобы этот член, который сейчас у меня во рту, был создан для того, чтобы быть внутри меня. Я кладу руки ему на плечи и трусь своим голым распутным телом о его, такое праведное. И то, как его кожа скользит по моей, кажется абсолютно правильным.

— Ты заставляешь меня грешить, Эзра, — шепчу я.

Я трусь о него лоном, и стоит адскому пламени охватить каждый миллиметр моей сущности, как наши губы встречаются в грубом поцелуе, его зубы вонзаются в мою нижнюю губу так сильно, что начинает течь кровь. Кровь, а потом я чувствую свой собственный вкус, и он прав, на вкус я, и правда, как рай. Может, все эти годы меня обманывали, ведь дьявол не может быть на вкус как рай, это невозможно. Мне хочется произнести его имя, потому что мне нравится, как оно звучит, когда срывается с моих губ.

— Эзра, — со стоном протягиваю я, и в стоне его звучание ещё лучше, чем я себе представляла.

Он хватает меня за бёдра и с животным рыком переворачивает. Протянув руку за спину, своей одной большой ладонью он обхватывает оба моих запястья и вытягивает их над моей головой, удерживая на месте. Я пытаюсь освободиться, но он ещё сильнее прижимает их, грозя нарушить кровообращение. Сжимает всё больше, и я перестаю сопротивляться. Я со стоном отдаюсь этому, стараясь сдержать порыв закричать, потому что я хочу, чтобы он трахал меня, но не вот так — на полу. Он отпускает мои запястья, но лишь для того, чтобы схватить бёдра и дёрнуть мою попку вверх.

— Не ты трахаешь меня, Эви. Я трахаю тебя. — Моя щека прижимается к холодному полу, а он кладёт ладонь между моих лопаток, прижимая меня к полу, удерживая на месте. — И я трахаю жёстко, — шепчет он, а потом отстраняется и вонзается в меня.

Я закусываю губу, немой крик застревает в горле. От его гладкой кожи исходит жар; его тело ощущается таким идеальным за моей спиной, между моих бёдер … но одновременно таким нечестивым, грязным, греховным, что я должна убить его за это. Я должна перерезать ему горло, но я не могу, потому что мои губы были созданы для его члена. «На вкус ты, как рай, Эви». И как я могу убить того, кто сравнивает меня с раем, благоговея, как перед святой? Сейчас я не в состоянии думать об этом — он вонзается в меня с такой силой, но одновременно так нежно, если подобное вообще возможно. Его руки заставляют меня трахаться с ним, чувствовать его, подчиняться ему, как делала та рыжая. Он хочет меня, я хочу его и… поток моих мыслей словно спотыкается, потому что всё это слишком хорошо.

Его пальцы впиваются в мои бёдра, причиняя боль. Его губы двигаются к моему уху, зубы прикусывают мочку, но вот он отстраняется и отпускает мои плечи. Его пальцы на моих бёдрах тянут их назад, навстречу его беспощадным толчкам. Он проводит одним пальцем вдоль моего позвоночника, между ягодиц и задевает то место, которое кричит о грязи, мерзости и грехе. Я ахаю.

— Может, мне стоило начать отсюда? Тебя когда-нибудь трахали в зад, Эви? — он нависает надо мной, его разгорячённая грудь прижимается к моей спине, а губы щекочут ухо. — Если мне так хорошо в твоей киске, могу только представить, насколько хорошо мне будет в твоей сладкой, — его шёпот перерастает в низкий стон, — девственной заднице.

Я не могу и слова вымолвить в ответ. Пытаюсь, но не могу, и просто качаю головой, потому что теперь по-настоящему чувствую, как меня поглощает адское пламя, и оно сожжёт меня до кучки пепла. Я закрываю глаза, закусывая губу. И тут его большой палец трётся… в том месте … и я не могу остановить поток воспоминаний, в который окунает меня моё сознание. Одного прикосновения хватает, чтобы бросить меня в самые тёмные расщелины моей памяти, куда я сама стараюсь никогда не заходить.

— Не смей кричать. Не смей, мать твою, даже пискнуть, Эвелин, — шипит Захария, прижимая меня к полу за горло своим массивным предплечьем. — Я придушу тебя голыми руками, а потом наброшу тебе на шею верёвку и повешу в кладовке. Буду всем рассказывать, что ты сама себя убила, в точности, как и твоя мамаша, потому что демоны внутри тебя всё никак не могли заткнуться.

Он вонзается в меня, всё тело, словно от ржавых гвоздей пронзает боль, захватывая каждую частичку плоти внутри меня.

— Грязная. Нечестивая, — кряхтит он, снова и снова вонзаясь в меня, вызывая слёзы из глаз.

— Пожалуйста, Захария. Перестань, — молю я его сквозь рыдания.

— Я не могу перестать, Эвелин. Я должен наказать тебя за то, что ты заставляешь меня так сильно тебя хотеть. Это известный тебе грех. Секс. Ты заставляешь меня грешить, и поэтому я должен причинить тебе боль, чтобы ты больше никогда не захотела соблазнять меня. Я должен болью очистить тебя от грехов.