Катрин повернулась к двери.

— Отдохни, дитя мое, и насладись твоими последними днями во Франции.

Опечаленная Мария отправилась на север, в Кале. Зга поездка показалась ей траурным шествием. Она постоянно горько плакала; последний раз она увидела любимую ею страну глазами, опухшими от слез.

Она имела лишь одну беседу с грустным королем, который плакал вместе с Марией; он просил ее остаться во Франции и вопреки воле матери выйти за него замуж. Но даже во время их разговора его глаза были безумными; Мария поняла, что он поможет ей не больше, чем Катрин.

Она попрощалась со своими могущественными дядями; она умаляла их оставить ее здесь.

— Я буду жить скромно, — сказала Мария, — как вдовствующая королева Франции. Я владею моим приданым, Пуату и Туреном. Я буду жить во Франции, как простая женщина. Отдам все… только не отправляйте меня в эту суровую страну. Позвольте остаться здесь… дома.

Но дяди уже посоветовались друг с другом. Они не имели точного представления о том, что произошло при дворе. Там не утихали многочисленные интриги. Прежде королева-мать напоминала безобидную спящую змею; сейчас она поднимала голову и показывала зубы — де Гизы знали, что они несут яд. Дяди заверили Марию в том, что, если бы брак с Карлом был возможен, они бы добились его заключения, поскольку прежде всего думали о ее благе. Пусть она относится к поездке в Шотландию как к временному визиту. Она должна периодически посещать страну, королевой которой является. Они не сомневаются в том, что скоро она вернется во Францию и вступит в брак не менее блестящий, чем первый.

— Король Карл хочет жениться на мне сейчас, — сказала она.

— Он еще слишком юн. Позже… мы устроим это. Положись на нас, племянница.

— Поспешите, прошу вас. Поспешите.

Они обещали ей поторопиться, нежно поцеловали, после чего Марии пришлось отправиться в безрадостное путешествие.

Апрель в этом году выдался пасмурным, холодным; весна запаздывала.

— Природа грустит вместе со мной, — сказала шотландская королева Мария. — Святая Дева, как я боюсь этого путешествия! Оно пугает меня сильнее, чем смерть.

Когда они поднялись на корабль, который должен был повезти Марию по неспокойному серому морю, прочь от земли, где она познала радость, в страну, где ее ждали беды, она вспомнила не последние часы жизни ее мужа, не улыбки поэта Ронсара, не обожание юного короля Карла, а холодный, змеиный взгляд женщины, которая могла избавить Марию от этого изгнания. Теперь Мария знала, что Катрин, которую она почти не замечала прежде, вовсе не была серым, безликим существом. Королева Шотландии поняла, почему люди называли Катрин «Мадам Змея».

Она смотрела на удаляющийся берег, пока он был виден; когда холодные брызги коснулись ее щеки, она постаралась представить себе неведомое будущее, на которое уже падали тени мрачного Джона Нокса и рыжеволосой королевы Англии, способной помешать прибытию Марии в Шотландию.

Ей было страшно и грустно; она чествовала, что ее сердце разбито женщиной, которую она по-настоящему узнала только теперь.


— И не собираюсь! — заявил Генрих де Гиз; его отец засмеялся — они оба считали, что женщины созданы для утех, но им нельзя позволять вмешиваться в серьезные дневные дела. Больше всего Генрих любил своего отца за то, что Франциск относился к сыну как к взрослому человеку.

— Разумеется! — сказал герцог, обняв Генриха. — А теперь слушай. Ты будешь играть с принцем Генрихом. Ты проследишь за тем, чтобы вы остались одни. Мы с герцогом Немурским подойдем к вам и пригласим принца на небольшую прогулку. Я заговорю о ней с тобой, а герцог Немурский предложит Генриху присоединиться к нам… так, словно мне безразлично, поедет он или нет. Но ты позаботишься об этом. Расскажешь ему о Лоррене, объяснишь, как весело будет Генриху с нами.

— Я сделаю это, отец. Когда все произойдет?

— Вечером.

— Но покои принца охраняются.

— Не беспокойся об этом. Мы вытащим его через окно; нас будет ждать экипаж.

Генрих де Гиз радостно засмеялся. Он стоял очень прямо, подражая выправке отца; он сожалел о том, что не имеет боевого шрама под глазом. Иногда он хотел сделать себе такой шрам, чтобы люди спрашивали: «Это Меченый-отец или Меченый-сын?»

Он был полон решимости справиться с заданием. Держался рассеянно с Марго. Она упрекнула его в этом, попыталась заставить Генриха приласкать ее, но юный де Гиз был холодным, отчужденным; таким, в его воображении, становился старший де Гиз перед важным сражением; сейчас не время для флирта, считал Генрих.

В назначенное время он был на своем посту, с принцем Генрихом; юный де Гиз сделал так, чтобы они остались одни.


Не следовало ожидать, что де Гизы позволят событиям и дальше развиваться так, как они развивались непосредственно после смерти короля Франциска. Герцог и кардинал поняли: подобная ситуация сложилась потому, что, как и другие окружавшие Катрин люди, они недооценили силу королевы-матери.

Неожиданно использовав Бурбонов в борьбе против де Гизов, она поймала последних врасплох, но это, несомненно, можно было изменить; де Гизы решили нанести первый удар по чувствам Катрин. Весь двор знал, что она души не чает в Генрихе; говорили, что он «дороже ей правого глаза». Значит, Генриха следует забрать у Катрин; она не получит его назад, пока не поймет, кто истинные хозяева Франции.

План герцога был простым; к его осуществлению он привлек собственного сына Генриха. Никого на свете герцог не любил так сильно, как своего старшего сына, и юноша отвечал ему взаимностью. Герцог Франциск видел в Генрихе де Гизе, в настоящее время принце Жуанвилле, копию того подростка, которым был когда-то он сам. Их внешнее и внутреннее сходство казалось удивительным даже для отца и сына. Юный Генрих охотно умер бы по приказу отца, и герцог Франциск с такой же готовностью отдал бы свою жизнь за сына. Поэтому герцог знал, что может без риска поделиться с Генрихом своим планом похищения другого Генриха, сына Катрин Медичи.

— Мы не причиним ему вреда. Только проучим его мать.

Но Генрих де Гиз не испугался бы, узнав, что она причинят вред принцу. Он не любил принца, презирал его, считал женственным созданием, полным антиподом его самого и Франциска де Гиза.

— Не говори об этом никому… даже Марго.

Он украдкой улыбнулся отцу, герцогу Франциску, когда тот, согласно их плану, подошел к детям со своим другом и сообщником, герцогом Немурским.

Герцог Немурский заговорил с маленьким принцем, в то время как герцог Франциск отвернулся и стал беседовать с сыном.

— Добрый день, принц, — сказал герцог Немурский.

— Добрый день, — ответил принц; он коснулся ушей, чтобы убедиться в том, что серьги на месте.

— Какую веру ты исповедуешь, мой принц? Ты — папист или гугенот?

Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога. Принц Генрих был умным мальчиком, он знал, что волнения в этой стране возникли из-за религиозных противоречий. Стоило герцогу затронуть эту тему, как Генрих насторожился.

— Я исповедую ту же веру, что и моя мама, — произнес он сухим тоном.

— Это хорошо, — сказал герцог. — Значит, ты — послушный сын.

Теперь пришел черед заговорить юному Генриху де Гизу. Подбежав к принцу, он сказал:

— Мой отец берет меня в замок Лоррен. Я приглашаю тебя поехать с нами.

Принц Генрих перевел свои итальянские глаза с герцога на юношу.

— Мама не захочет, чтобы я покинул моего брата, короля.

— В Лоррене будет весело, — не сдался Генрих де Гиз. — Там ты будешь главным лицом. А здесь ты всего лишь брат короля. У моей мамы великолепные драгоценности. Я уверен, тебе очень понравятся ее сапфиры.

— Какие сапфиры? — с интересом спросил принц Генрих.

— Самые разные. А еще у нее есть красивые итальянские наряды. Мы откроем ее шкафы и облачимся в них. Ты должен поехать с нами.

Глаза принца Генриха засверкали, потому что больше всего на свете он любил переодеваться. Он захотел услышать больше о туалетах и нарядах герцогини де Гиз.

— Поехали с нами, ты все сам увидишь, — лукаво произнес Генрих де Гиз.

— Хорошо, — сказал принц. — Только ненадолго.

Франциск де Гиз ласково, одобрительно сжал плечо сына; мальчики отбежали в сторону.

Когда взрослые уже не могли их услышать, принц недоверчиво спросил Генриха де Гиза:

— Почему мы едем без разрешения моей мамы?

— О… но это короткий визит, он быстро завершится. Нет необходимости беспокоить ее.

— Пожалуй, я не поеду, не получив разрешения у мамы.

Генрих де Гиз забеспокоился; решив сделать приключение более захватывающим, он прошептал:

— Это будет потрясающей забавой. Мы выберемся из дворца через окно; на дворе нас будет ждать карета, которая повезет нас в Лоррен.

Принц задумался; он не любил грубые мальчишеские игры так сильно, как его приятель. Генрих де Гиз был еще мальчиком; ему не пришло в голову, что такой способ бегства испугает принца. Генрих Валуа понюхал свой надушенный платок, изучающе поглядел на кольца, украшавшие его пальцы. На губах мальчика появилась хитрая улыбка, и он, улучив удобный момент, побежал к матери.

Она нежно обняла его; с ним, в отличие от других своих детей, она забывала об этикете.

— Мама, — в его глазах появилось лукавство, — я должен покинуть мои покои через окно, чтобы сесть в карету и поехать в Лоррен; там я смогу посмотреть туалеты, и драгоценности герцогини де Гиз.

— О чем ты говоришь, мой дорогой?

— Такой план они придумали.

— Кто, мой дорогой? О чем идет речь?

— Это сказал мне Генрих. Его отец находился рядом и господин де Немур — тоже. Они спросили меня, папист я или гугенот, и я ответил, что исповедую ту же веру, что и ты. Они пригласили меня к себе в Лоррен; мы должны вылезти через окно и сесть в карету. По-моему, такое поведение является неприличным для принца.

Катрин крепко обняла сына.

— О, мой дорогой. Мой мудрый и умный мальчик. Как правильно ты поступил, сразу же придя к маме!

С этого дня она не выпускала сына из своего поля зрения. Они напугали ее. Они хотели похитить Генриха. Опасные люди! Она сама поставила себя в рискованное положение, открыто заключив союз с Бурбонами.

Когда через несколько дней Катрин столкнулась лицом к лицу с Франциском де Гизом, она вновь осознала силу этого человека. Он сердился на нее, потому что его план похищения принца провалился; он перестал доверять Катрин, увидел в ней другую женщину, непохожую на то кроткое создание, которым он считал ее раньше.

Глаз Франциска над шрамом заметно увлажнился: его безжалостный, решительный рот окаменел.

— Мадам, — резким тоном произнес он, — я и мои друзья позволили вам стать регентом Франции, чтобы вы могли защищать веру. Если ваши намерения изменились, другие люди — принцы королевской крови, мудрые государственные мужи, — готовы взять на себя ответственность, лежащую на вас.

С чуждой ей прямотой Катрин спросила:

— Вы, господин де Гиз останетесь верны мне, если я вместе с моим сыном изменю веру?

— Нет, мадам, — искренне ответил герцог. — Не останусь.

— Тогда вы недостаточно преданы короне.

— Пока вы с королем храните верность религии ваших и моих предков, я готов отдать жизнь за ваше дело.

Она ни на мгновение не усомнилась в правдивости его слов. Она увидела фанатичный блеск в глазах герцога; за последние годы она познакомилась с фанатизмом. Значит, могущественный герцог, поборник строгой дисциплины, великий солдат, был так же фанатично религиозен, как и те люди, которых пытали и сжигали на костре.

Это было поразительное, но приятное открытие. Она размышляла о фанатиках, беззаветно служивших делу. Они были слабее Катрин, руководствовавшейся лишь соображениями практической выгоды, имевшей одну религию — стремление к власти. Она могла с легкостью менять курс, используя ветры судьбы; другие люди должны двигаться вперед независимо от того, какой ветер дует — попутный или встречный.

Она поняла, как ей следует вести себя с этим человеком. Она внушала ему страх. Он был лидером мощной католической партии, имел силу и власть, которых не хватало Бурбонам. Она поступила глупо, продемонстрировав слишком большое расположение к Антуану Наваррскому, Луи Бурбону — принцу Конде, Колиньи и его братьям.

— Господин де Гиз, — тихо сказала Катрин, — будьте спокойны — у меня есть только одна вера — вера моих и ваших предков. Могло ли быть иначе? Почему я должна менять веру вместе с этими… фанатиками?

— Похоже, мадам, именно это вы и сделали, — холодным тоном заявил де Гиз. — Я слышал, что вы даже разрешаете реформистам читать проповеди во дворце. Окружаете себя еретиками. Поэтому целесообразно оградить маленького принца Генриха от этих дурных влияний.

— О, господин герцог, вы поняли меня превратно: Я — ревностная католичка. Мне больно видеть, как страну сотрясают волнения на религиозной почве. Я хотела подать людям пример веротерпимости. Вернуть их к истине с помощью доброты и мягкости.