Ирина Мельникова - Отражение звезды

Джунгары отхлынули от берега и новых действий не предпринимали. Но с вершины Изылтах Мирон видел, как поскакали во все стороны то ли гонцы, то ли разведчики. Уровень воды в реке понизился. И теперь в бродных местах едва достигал лошадиных бабок. Вскоре враг начнет искать безопасное место для переправы. И непременно его найдет…

Мирон и Айдына наблюдали, как ойраты откатывались к сопкам. Вскоре, казалось, по всей степи вспыхнули костры. Враги спешивались, ставили шатры… Они не торопились. И первые потери их явно не обескуражили.

До самых сумерек ойраты ничего не предпринимали. Правда, одиночные всадники, потрясая копьями, подъезжали к берегу, рысили туда-сюда, время от времени останавливались и что-то громко кричали.

Ветер относил в сторону голоса людей и ржание лошадей. Сизый морок затягивал сопки. Над степью повисла зловещая тишина. И только в густой кроне лиственницы жалобно кричал кобчик. Но стоило солнцу нырнуть за пологие вершины, как в ближнем логу завыли волки. Жадные хищники почуяли кровь… Много крови!

Ночь прошла в ожидании. А под утро прискакал дозорный и сообщил, что большой джунгарский отряд переправился через реку и спешит к Изылтах. И снова все пришло в движение в стане Айдыны…

Первыми к каменным заслонам рванулись ойратские лучники. В воздухе завизжали, заныли стрелы. Били сильно – некоторые стрелы долетали до подножия крепостных стен на вершине. Железные наконечники, лязгая, выбивали из камней искры. Но Айдына не ушла в укрытие, осталась в седле наблюдать за наступавшим противником.

За лучниками шли мушкетеры. Теперь в кыргызов полетели пули. Мушкетеры и лучники под прикрытием высоких плетеных щитов бросились вперед, пытаясь взобраться на сопку. Но дошли немногие – ответные стрелы и пули ударили им в лицо. Тех, кто успел добраться до каменных заплотов, взяли в копья. Послышался долгий, отчаянный крик. Оставшиеся в живых побежали к березовой роще, в распадок…

– Выманивают, – негромко бросил Мирон, и Айдына согласно кивнула.

Наверняка в распадке таились всадники. Но пока все шло, как и думалось. Враг бил не кулаком, а одним пальцем.

Мирон оказался прав. На смену лучникам мигом выскочили из рощи конники. Их тоже оказалось немного – около сотни. На этот раз никто не орал, не похвалялся. Не дойдя до заплотов, всадники отвернули в сторону и начали неторопливо подниматься в гору. Похоже, не случайно выбрали тот участок склона, на который из-за крутизны невозможно было уложить бревна. Обзору мешали деревья и каменные останцы, торчавшие, как зубы дракона. Они же не позволяли стрелкам прицелиться, да и далековато был враг, не всякая стрела долетит, не всякая пуля достанет.

Мирон то и дело бросал взгляд на Айдыну. Надо же, удивлялся, выдержка и терпение – как у бывалого полководца! Ни одна жилка не дрогнула на юном лице, ни один мускул. А в глазах – ни капли сомнения, ни искры страха.

Всадники то исчезали за камнями, то появлялись. Порой видны были только головы в круглых верблюжьих шапках и островерхих шлемах. Ойраты неуклонно приближались к каменистому гребню. Подъем был крут, но люди и кони упорно искали дорогу. Лошади оступались, скользили, падали на колени, храпели, но всадники не покидали седел и ударами плеток понужали их карабкаться все выше и выше по склону.

Айдына, закусив губу, напряженно наблюдала, как медленно, но верно ползут к цели ойраты. Мирон ждал, что из ближнего соснового бора встречь врагу ударят стрелы, но спрятанный за деревьями отряд лучников затаился и молчал, позволив врагу благополучно миновать засаду.

Под гребнем подъем оказался особенно крут, и всадники замешкались, тычась, как слепые кутята, в поисках удобного выхода на скалы. Нижние подпирали верхних…

И тут сверху ударили стрелы. Как пчелиный рой, они поднялись в небо и обрушились на врага. Заметались ойраты, заржали их кони. Падали наземь мертвые тела людей и лошадей, кувыркаясь, летели вниз, сбивая живых и увлекая их за собой. Но паника длилась недолго – уцелевшие быстро перестроились и начали заходить справа, пытаясь обойти сопку по заросшей ольхой ложбине. Путь оказался не менее труден – по руслу бежавшего там ручья. Конники уткнулись в каменную стену и повернули обратно. А из бора опять ни звука. И Мирону стало ясно – Айдына не спешит бросать кости на стол.

Прискакал запыхавшийся гонец, сообщил, что выше по течению реки лучники пытались прорваться сквозь рощу. Вскоре такая же весть пришла с правого крыла, где воинам Равдана удалось подняться на одну из сопок. Оба нападения тоже кончились ничем, но противник подступал снова и снова, меняя усталые сотни на свежие. Но это были мелкие укусы, Равдан явно прощупывал, выискивал слабые места обороны. Теперь он знал об укреплениях, и его воины уже не бросались опрометчиво вперед, как в первый день. Терпеливо пытались понять, чем крепок и в чем не силен их противник…

Мирон озабоченно посматривал на Айдыну, но она оставалась спокойной. Лишь время от времени рука сжималась в кулак и еле заметно подергивалось плечо.

– Что-то не так? – осторожно поинтересовался Мирон.

В ответ она покачала головой.

– Все так… Но их слишком много. Понимаешь, они могут нападать день, затем – ночь. А когда мы устанем…

Она была права. Джунгары лезли, как саранча. В одном месте их удалось раздавить, они прорывались в другом. Умело обошли две засеки и напоролись на третью. И здесь пригодился отряд в две сотни дружинников, который таился в засаде. С визгом и гиканьем выскочили из бора кыргызские воины и окружили сбившихся в кучу ойратов.

Всадники, выхватив острые мечи и сабли, ринулись навстречу друг другу. Взрытая сотнями острых лошадиных копыт красноватая степная пыль тяжело поднялась к небу, заволокла солнце…

За мутной завесой не было видно, что творилось на поле боя. Зато слышны были звуки сражения: лязг мечей и сабель, отчаянное ржание, боевые вопли, крики и стоны погибавших. Потерявшие всадников кони с окровавленными гривами и хвостами метались, дико ржали и уносились в степь. Летели прочь без оглядки, не веря тому, что вырвались из кровавого месива, из жути, полной боли и животного страха… Люди, которым они служили верой и правдой, вонзали в их бока железные стремена и шпоры, ломали им хребты, дробили кости. Но и кони скольких людей потоптали, изувечили, искромсали копытами…

Истошный вой стоял над долиной. И, наконец, джунгарские воины дрогнули, побежали, а в спины им неслись стрелы и победные крики воинов Чаадара.

…Время шло к вечеру, и Айдына нетерпеливо поглядывала на солнце. Она понимала – ночь не принесет покоя, но все равно ждала темноты. И вот, наконец, солнце скрылось за сопками. В ранних сумерках удалось отбить еще один приступ. Он оказался последним – войско Равдана не спеша, сотня за сотней, переправилось через реку и ушло к своему табору…

* * *

Нимгир недолго гонялся за скакуном – тот был почти обессилен после битвы. И когда хара ашыт набросил на него аркан, почти не сопротивлялся, лишь испуганно всхрапывал и косил глазом на чужака, насквозь провонявшегося потом и кровью.

Вестовой с восхищением осмотрел неожиданную добычу. Одного из своих лучших коней Нимгир потерял на переправе. А этот всем был хорош – резв и силен, выше степных лошадей и крупнее, только молод еще и, видно, плохо обучен.

Он похлопал скакуна по шее, но тот дернул головой и оскалился, обнажив крупные зубы, – он был обижен на чужака, который не дал ему вволю попастись в степи и до сих пор не подпустил к воде, которая текла совсем близко.

Хара ашыт резко ударил строптивца по носу – и впрямь недавно взят из табуна и потому не понимает, что коню кочевника недозволенно фыркать и скалить зубы на хозяина. Конь всхрапнул и отпрянул, но Нимгир ловко ухватил его под уздцы и повел к воде.

Он сам ухаживал за своими лошадьми, не поручая грязным джалахчи. Конь и кочевник – одно целое. Нельзя доверять рабу часть себя, пусть даже плохо объезженную.

Сразу за густой чащей тальников, затянувших берег, начиналась пологая отмель. Нимгир отпустил повод и уставился на темный поток, который нес куски коры, ветки и мертвые тела. Да, много ойратов полегло в схватках с кыргызами. Никто из воинов контайши не ожидал такого отчаянного сопротивления.

Конь наклонил голову и припал к воде. Ему удалось вырваться из-под стрел врага живым и невредимым. А вот хозяин, которого он знал с тех пор, как был жеребенком, остался лежать в луже крови с пробитым черепом. Впрочем, добравшись до воды, конь уже забыл о нем…

Он пил долго, втягивая прохладную воду мягкими губами. Даже легкий шум слева не отвлек коня от водопоя. Правда, краем глаза он заметил движение. Из-за кустов метнулась тень. Конь знал: это был человек. Крадучись, как рысь, он направился к новому хозяину, который ничего не слышал за шумом воды. Волной накатили запахи ненависти и страха…

Боевой конь умел многое. То, что передалось ему с кровью отца и матери. Десятки поколений его четвероногих предков не только несли своих всадников по полям сражений, но разили врагов острыми копытами, рвали зубами холки и крупы их коней и, разогнавшись, могли на скаку разметать стену вражеских щитов.

И сейчас ему ничего не стоило заржать, лягнуть копытом врага, сбить его с ног, но он не простил сильную боль, что причинил ему Нимгир, и потому лишь снова втянул губами прохладную воду…

Сбоку послышался глухой удар. Новый владелец коня охнул и упал лицом в камни. Пришлый сноровисто подхватил Нимгира под мышки и, поднатужившись, забросил его на спину коня. После чего взлетел в седло и ударил жесткими каблуками по ребрам молодого строптивца…

…Рот Нимгира заткнули его же поясом. На затылке хара ашыта зрела изрядная шишка. Кровь стучала в висках, а лицо немилосердно терлось о грубое сукно и железные заклепки куяка – здоровенный кыргыз нес его на плече, словно мешок, в который рабы собирали лошадиный помет для кизяков, следуя по пятам войска Равдана. Но Нимгир терпел. Видит Великий Тенгри, хара ашыт без стонов и жалоб снесет любое надругательство над собой…

Рядом с Адолом, который легко, словно овцу, нес на плече связанного по рукам и ногам пленного, шагал Киркей. Это он выследил и схватил вестового контайши. За ними бежала ребятня, которой до смерти надоело сидеть весь день за стенами крепости, и, радостно визжа, ликовала:

– Джунгара, джунгара словили!

Возле своей юрты, держа в поводу Элчи, стояла Айдына. Рядом, уже привычно, – два орыса. Киркей покосился на них и сбросил пленного на землю.

– Вот, знатного нукера с Адолом поймали! Развяжи ему язык, Айдына…

– Ты сказал, этот калека назвал себя сыном Сигбея? – переспросила Айдына пленника и с недоумением посмотрела на стоявших рядом Киркея и Адола.

– Да, его имя Алар. Он сын Сигбея, – Нимгир усмехнулся. – Это он убил твоего отца и бега Эпчея …

– Но сын Сигбея давно умер! – Айдына смерила джунгара презрительным взглядом. – Он подавился костью на тое. Алар был большим обжорой! А Эпчей, будь он вечно здоров, не погиб. Его ранили, но он остался жив…

– Так сказал грязный бродяга. Великий Равдан отправил его к кашеварам и велел приглядывать за ним. Контайша не любит предателей…

– Что он говорит? – быстро, сквозь зубы, спросил Никишку Мирон, заметив, как изменилась в лице Айдына.

– Кажется, наш Силкер объявился, – тихо ответил черкас. – В ойратском стане. Аларом назвался. Сыном прежнего бега Чаадара. Хвастал калмакам, что это он зарезал Теркена и стрелял в Эпчея.

– Ну, что я говорил! – Мирон посмотрел на Айдыну. – Узнай, как выглядит этот бродяга?

Айдына что-то спросила по-кыргызски, и пленный калмак быстро заговорил в ответ.

Никишка торопливо переводил:

– Бает, кривой на один глаз. Хромает сильно… Шрамы на лице, на руках… Точно, Силкерка, твою душу мать…

– Айдына, это Силкер! – Мирон выступил вперед. – Нет никакого сомнения…

Но Айдына подняла руку, и князь замолчал.

Еще некоторое время она о чем-то спрашивала пленника, но тот отвечал неохотно, а потом замолчал вовсе. Но в узких, с прищуром глазах копилась злоба. И вдруг она выплеснулась наружу. Калмак по-волчьи оскалил зубы, и не заговорил, а завопил, завизжал истошно, брызгая слюной от бешенства.

Ни одна жилка не дрогнула на лице Айдыны. Она смотрела с превосходством и даже слегка усмехалась, отчего пленник приходил в еще большую ярость. Адол сдерживал Нимгира за шиворот, тот вырывался… Со стороны казалось, что его бьет падучая. И только рука Адола не позволяла гордому хара ашыту свалиться на землю и забиться в корчах…

– Ишь, песья душа, – прошептал Никишка, – орет, что кыргызам не выстоять. Лучше сразу перерезать себе горло. А Айдынку, Равдан, мол, сделает подстилкой для своих сапог…

Мирон видел, как побледнела Айдына. Последние слова калмака, верно, крепко задели ее.

– Зря твой грязный язык сказал эти слова, – она исподлобья посмотрела на Нимгира. – Очень скоро он покинет твой рот. Причем ты будешь еще жив, собака! – И взглянула на Киркея. – Убей его по обычаю предков, без пролития крови. А потом вырви ему язык и залей горло смолой…