— А, привет… — Раечка улыбнулась одними губами. — Ложись спать, я очень устала.

— Глазам своим не верю! Откуда все это? — пыталась выяснить Леночка.

— Завтра, ладно? — Рая повернулась на бок, освобождая место для подруги и показывая тем самым, что нет у нее ни желания, ни сил говорить на эту тему.

— Ты куртки загнала, что ли? А если придут за ними? Нет, ты зря это, понимаешь… Они же могут потребовать вернуть вещи… — бормотала Леночка, скидывая туфли и укладываясь на согретую подругой постель. — Послушай, а зачем ты белье купила? А! — вдруг спохватилась она. — Я сегодня заработала денег! Завтра поеду на «Пушку», возьму журналы и стану продавать их в электричках.

— Угу, — Рая повернулась на спину, — много ты заработаешь… Плюнь на это дело. У меня в кармане джинсов денег на месяц хватит, Фимка приходил… — Она вдруг поднесла ладони к лицу и зарыдала.

— Бил, что ли? Чего ты плачешь? — Леночка вскочила с топчана, склонилась над Раиным лицом и только сейчас заметила, какие у нее красные и вспухшие веки.

— Нет, не бил, — Раечка глубоко вздохнула. — Дал денег… на целый месяц… Сказал купить белье, одежду… сказал на еде не экономить… Сказал, что скоро в квартиру переберемся… — Она снова отвернулась к стене, и плечи ее затряслись в беззвучных рыданиях.

— Объясни, Раечка, пожалуйста… — Лена попробовала обнять подругу за плечи, но та дернулась, скидывая с себя ее руку, и подтянула одеяло до самой макушки.

— Завтра объясню, — раздался приглушенный голос из-под одеяла. — Давай спать.

— Я… любила его… — Они пили чай. Раечка — неугомонная, веселая, бесшабашная… Что-то невероятное должно было случиться с ней, что повергло ее в такое глухое отчаяние. — Он подлец, — говорила она, — но ведь об этом я знала давным-давно, когда еще только познакомились. Он трахал меня так, чтобы… это видели его друзья. Потом… потом я узнала, что они платили ему, а тогда я думала, что… ну понимаешь… что просто… есть же такие отклонения, когда наступает сильное возбуждение от ощущения, что тебя кто-то видит Я думала, что у него такое отклонение. Но, собственно, все это происходило таким образом… в общем… он постепенно приучил меня. Он сказал, что грех скрывать такое тело, как у меня…

— Дура!

— Но я любила его, понимаешь?! А потом… я… даже привыкла. Он платил мне деньги. Но не так, чтобы я понимала, что он платит. Я тешила себя мыслью, что это просто знак благодарности. Мне не на что было жить, и если бы не он…

Леночка смотрела на Раю не то с сожалением, не то с удивлением — лицо ее было усталым и растерянным. История, можно сказать, проста, даже в некотором роде банальна, если это происходит не с тобой или с твоей подругой. Сначала Фима имел Раечку при всех. Потом предложил покурить травки. Они курили, тащились, смеялись. Тогда Раечка не замечала, что Фима не курит, — ее особо и не волновало это, потому что вслед за «косячком» шел потрясающий, сводящий с ума, безудержный акт любви. Раечке и невдомек было распознавать в круглом глазочке под потолком объектив направленной на нее камеры. Глазок иногда светился красной точечкой, иногда зеленой. Если бы ей пришло на ум проанализировать эти свечения, она бы поняла, что в самых пикантных ситуациях, когда она наклонена перед Фимой в минете, когда он имеет ее сзади, когда он одет, а она абсолютно нагая распластана перед ним на диване его дачи, глазок отблескивает зеленым светом — значит, включен. А в то время, где Фима мог бы выглядеть весьма нелицеприятно, камера не работает и, следовательно, горит красный огонечек.

Фима делал порнографические снимки, на которых лица Раечки не было видно. Он их продавал. А те, где Раечка во всем своем обнаженном безобразии, придерживал.

В последний раз, в тот самый день, когда Раечка познакомилась с Леной, у них произошла крупная ссора. Раечка увидела фотографии со своим изображением. Она ушла. Фима вычислил ее, перехватил, успокоил, сказал, что ничего страшного в том нет, снимки он делал исключительно для себя.

— Я идиотка! Я поверила ему! Я же любила его! Потом он вколол мне полкубика кетамина. Понимаешь, на Западе это даже за наркотик не считают. Сначала он вколол себе. Если бы я могла знать, что себе он вкалывает глюкозу! — Раечка торопилась, ей хотелось рассказать как можно больше. Может, для того, чтобы облегчить свою душу, успокоить сердце, может, была и другая причина, но ей было необходимо высказаться. Срочно. Сейчас же. Сию же секунду. И все разом! — Состояние такое дурацкое. Я сначала ничего и не поняла. Все смешное. Стены плывут, стулья… Ну, не такие совсем. Смотришь в окно, а там — во! — голубь, и смех разбирает неимоверный. Все тело куда-то тащит, плющит, из груди дух поднимается, будто ты в пропасть летишь. И кайф такой. А потом… — она понизила голос до невнятною бормотания, как будто бы не хотела, чтобы Лена услышала это, — я почувствовала, что хочу его. А рядом были его друзья. Но мне стало совершенно безразлично, что обо мне подумают. И он раздел меня, возбудил, вколол еще чего-то… Я помню, пошли галюны, стало тускло и… ну… не знаю… Я думала, — Раечка вскинула на Лену глаза. Лена едва не отшатнулась от острого, пронзительно кричащего взгляда, — я думала, что я с ним, понимаешь?! Было так классно! Такой кайф во всем теле. В каждой клеточке — кайф. Ты не представляешь, нормальному человеку это не дано вообразить.

— А дальше? — Леночка подалась вперед. Она смотрела, как то бледнеют, то заливаются краской щеки Раи, как лоб ее покрывает испарина, как меняется мимика, и словно сама переживала вместе с подругой все ее ощущения.

— Вчера он пришел. Показал мне, как это все было. Мерзко!!! Я ненавижу… все это! Он дал мне такую кучу денег…

— За что? — Леночка отхлебнула соку.

— За клиента, — глаза снова были опущены, плечи расслаблены.

— Какого? — Леночка поставила стаканчик, он упал, покатился.

— Да был вчера тут… японец…

— Кто? — Леночка даже потрясла головой. — Это кличка?

— Нет. Натуральный японец. И морда у него желтая. Любитель, понимаешь, экзотики и острых ощущений, — Рая наклонилась к стаканчику, подняла его с пола, отряхнула и пошла к крану. — В общем, Фима, как я поняла, сутенером заделался. — Она ополоснула стакан и вернулась на место. — Ты знаешь, я, собственно, не против. А что я еще умею делать? Ни-че-го! Будет квартира, деньги, клиенты, буду жрать в кабаках, ездить в «Кадиллаках», ходить на шпильках. А там, может, найду кого и… за бугор. Одно обидно — я же любила, понимаешь? В душу наплевал… Подлец.

— А я? — Леночка почувствовала, как у нее все переворачивается внутри. — Не надо, Рай, подумай! — Она вскочила, обошла Раису сзади, обняла за плечи и поцеловала в макушку. Никогда она не проявляла к подруге подобных чувств. Рая еще ниже опустила голову, и Леночке показалось, что та пытается незаметно смахнуть со щеки слезинку.

— И ты тоже… — наконец собралась с духом Рая. — Тебе, он сказал, будет платить больше. Ты, он сказал, дороже стоишь. Не знаю, почему, — без обиды в голосе сообщила она.


Потом было все — и бессонные ночи, и слезы, и бессильная ярость от невозможности что-либо изменить. Рая выбрала свою стезю, которая казалась ей светлой и праздничной дорогой, — она переселилась в квартиру, предоставленную ей фирмой. Квартира оказалась в центре города. Из окна был виден памятник Юрию Долгорукому, указующим перстом тянущемуся к зданию мэрии. Высокие потолки, огромные окна, песочно-желтые обои и мебель из мореного дуба. Где еще могла Раечка так красиво жить и непыльно работать?

Сначала Лена осталась в подвале, наотрез отказавшись от этих сомнительных благ. Ей было проще просить милостыню, чем торговать собственным телом. Но Рая целую неделю ходила к ней каждое утро, пахнущая дорогими парфюмами, одетая в высокие из тонкой и мягкой кожи сапожки и короткое широкополое пальто из светлой замши. Она садилась на топчан и слезно просила подругу перебраться к ней. «Ты не будешь работать, — говорила она, — интердевочкой. Ты будешь просто жить со мной. Там две огромные комнаты. Одну я предоставлю тебе. К тому же, если хочешь, можешь готовить, стирать, убирать, чтобы не чувствовать себя иждивенкой. Но и этого не надо! Просто живи со мной, мне так тебя не хватает».

Лена не представляла себе, как она будет жить в одной комнате и при этом слушать, что происходит в другой. Пусть это работа Раисы, пусть она ничего другого не умеет делать, пусть у нее свои взгляды на профессию путаны, но Леночка не может быть причастной к тому, что она презирает, к тому, что потрошит ее душу, что унижает ее, разоряет и разрушает. Раечка плакала, просила, уговаривала, и Леночка сдалась.

Утром она уходила торговать журналами, вечером приносила выручку, которой ей хватило бы, пожалуй, на нехитрое пропитание, недорогую одежду и некоторые приятные мелочи в виде булавок, помад, пудр… если бы она жила одна. Раечка зарабатывала несравнимо больше. Она уже строила планы, как через год-другой откроет салон-парикмахерскую, как выкупит если не эту, то уж наверняка какую-нибудь однокомнатную квартирку неподалеку, как возьмет к себе Лену, ну, допустим, бухгалтером…

— Пойдешь? — спрашивала она подругу.

— Бухгалтером? Нет, ни за что! — Леночка вспоминала маму и энергично мотала головой из стороны в сторону. Она злилась на Раечку, но, ради Бога, не нужно думать, что она завидовала ей. Конечно, хотелось иметь дорогую косметику, духи, одежду. Хотелось ходить в рестораны, кататься на шикарных машинах, и стоило ей пошевельнуть пальчиком, как Фима тут же устроил бы ей все эти удовольствия за такую пустяковую услугу, как… Леночку передергивало от отвращения. Изредка, когда ей не спалось ночью, она слышала, как стонет, изображая страсть, Рая. Но тут же Леночка закрывала уши, наваливала на голову гору подушек, укутывалась в одеяло и, отгоняя от себя невольно накатывающее возбуждение, снова проваливалась в тяжелый муторный сон.

Она старалась утомить себя за день работой, приходила усталая и с вежливой улыбкой на устах пропускала мимо ушей Раисины откровения.

— Японцы, Леночка, самые щедрые. Японцам нравится сам факт обладания славянской женщиной. А французы — извращенцы. Сегодня был у меня один французик. Три часа из меня узлы вязал, а заплатил… эх… А вот шведы, все как на подбор, — мешки опилок. Ни звука из них не выдавишь. Хоть бы глаза закатывали, что ли, перед тем, как кончить. Лежит себе, в потолок смотрит, и не ясно, чувствует чего или штукатурку рассматривает… Да ты и не слушаешь!

— Отчего же нет? Слушаю, — Леночка размешивала кусочек сахара в чашечке из английского сервиза. По белому фарфору короткими штришками был нанесен тонкий пейзаж зимнего леса. Голубые тона пейзажа приятно радовали глаз. Леночка рассматривала его не в первый раз, но все равно это доставляло ей большее удовольствие, чем повествование подруги. — Тебе хочется выговориться, ведь так? Говори, я слушаю, — замечала она, поднимая глаза на Раю, чтобы та убедилась — слушает, и снова погружалась в созерцание.

— А вчера ночью ты уже спала, наверное, был у меня старикашка. Вот потеха, я его и так и эдак, а он по головке меня гладит и так сочувственно спрашивает: что, мол, никак? Точно я это проделываю с автоматом каким, а он и отношения никакого к манипуляциям не имеет. Зато во, смотри! Пять сотенок за час. Валюта! Это тебе не дерево наше! Им цена всегда будет. Я вот подумываю счет в банке открыть, страшно такую кучу денег дома держать. У меня уж знаешь сколько скопилось? И отчего ты не хочешь купить себе приличный костюмчик, Ленусь, а?

Нет, не завидовала Леночка Рае. Чересчур она легковерна, не видит, что не к лучшим переменам толкает ее Фима. Катится Раечка в черную пропасть. Вот уже и нет прежней озорной улыбки, ее сменила какая-то вымученная, тяжелая. И на деньги она смотрит так, будто ослеплена их сиянием. И планы строит какие-то сумасбродные, думает, что переменится все в ее жизни, она станет наконец-то свободной, независимой, богатой. Да использует ее Фимочка и выбросит, как щенка шелудивою. И деньги ее же из нее высосет раньше, чем она их к делу пристроит.

Все чаще и чаще Леночка обнаруживала в урне под раковиной использованные шприцы, все тяжелее и тяжелее поднималась Рая утром, все бледнее становилось ее лицо, а руки дрожали противным тремором и глаз стал дергаться в тике.

— Рая! У тебя же много денег! Уезжай отсюда! — не выдержала однажды Леночка. — Погибнешь ты. Наркоманкой станешь! Опустишься! Посмотри на себя в зеркало, Раечка.

— Я-то? Глупости! Ну бывают в жизни тяжелые полосы, так что ж из того? Ты просто зави-идуешь, — заключила Рая и неприятно сощурила нездоровые воспаленные глаза. — Я в своем деле — дока. Я, даже если и с Фимой разругаюсь, без дела не останусь. У меня клиент постоянный. Он меня и в Африке отыщет. Ну кто, скажи, ему столько удовольствия доставит? Ты, что ли? Ты? Подсиживаешь?!