— Извините… — Она взяла его за руку, но он отдернул ее и резко поднялся.

— Сегодня, после разговора с Натальей, я заплатил за месяц вперед сиделке. Дочь моего старинного приятеля будет учиться на заочном в пединституте и жить в моем доме, выполняя одновременно обязанности гувернантки. Ее муж присмотрит за домом, — холодный блеск в глазах Андрея отрезвил девушку. Куда делся сентиментальный и растерянный любовник, потерпевший фиаско? Самонадеянный, бессовестный грубиян! Но разве не сама она виновата в том, что вынуждена сейчас слушать его хлесткие слова? — Так что, милая девушка, ничто больше не должно удерживать вас здесь. Сегодня, сейчас же, сию минуту, вы подниметесь к себе в комнату, соберете вещи, а завтра на рассвете я отвезу вас в Москву. Москва город больших возможностей, так что у вас будет множество шансов устроить свою жизнь. Не обессудьте, что вынужден буду поднять вас слишком рано. Надеюсь, до пяти утра вы сумеете выспаться, потому что к семи я должен быть в аэропорту. Мне предстоит еще один трудовой день. Спокойной ночи.

Поправляя на ходу светлые тонкие пряди волос, Зинаида пошла к лестнице. Родинка на ее подбородке задрожала, она смахнула носовым платком нечаянную слезинку и перехватила насмешливый взгляд Андрея, в глубине которого были холод и неприступность.

— Спокойной ночи, — прошептала она.

Через полчаса она была готова к переезду и целую ночь глядела в потолок сухими глазами, прислушиваясь к беспокойным шагам Андрея и тихим стонам его парализованного отца.

* * *

Шины шуршали по влажному утреннему асфальту. Пока еще над городом зависали серые клочья тумана, но, как бы подтверждая прогнозы синоптиков, сквозь туман светлыми бликами проглядывало чистое небо, отмытое от копоти и смога весенними дождями. Последний день мая…

— Да, сударь, — произнес он, сам испугавшись ноток сарказма, изменивших его голос до хрипоты. — Завтра она выходит замуж.

Ветерок, тугой волной ворвавшийся в открытую форточку, поднял надо лбом непослушный вихр. По всему телу пробежала холодная зыбь, и неожиданно он почувствовал, как горько сжалось его сердце.

Андрей свернул с Тверской и, притормозив у перекрестка, замер. По этой улице они когда-то шли. Сидели в этом кафе. Возле бывшего дома графини Разумовской стояли минут двадцать и, дрожа от холода и какого-то необъяснимого внутреннего волнения, ели мороженое. Люди, преодолевающие снежную заметь, кутались в воротники и оглядывались на них, а они только смеялись и теснее прижимались друг к дружке. Запах ее заснеженных волос до сих пор кружил ему голову.

Сейчас сильнее, чем когда-либо, он ощутил, как желанна ему Леночка. Ведь только теряя человека, мы вдруг начинаем понимать, как он нам дорог.

У мусорного контейнера порыв ветра поднял вверх стайку мелко разорванных бумажек. Неожиданно для себя Андрей развернулся, круто подрезав идущую следом за ним машину, пересек двойную полосу разметки и вжал до упора педаль газа.

Леночкино лицо преследовало его — она смотрела прямо ему в глаза своими большими влажными глазами, — и, словно желая избавиться от колдовского наваждения, он рассмеялся. Но до чего же неприятным был этот смех!

Наверное, со стороны он казался сильным и самоуверенным, наверное, улыбка его была мужественной и беззаботной, а смех громким и резким; так и должен смеяться тридцатилетний мужчина, знающий, что ему нужно от жизни. Но все это было ложью! Если б кто-то мог заглянуть в его душу, то почувствовал бы, как щемяще отзывается его сердце на каждое воспоминание о ней.

Она выходит замуж, и нет никого в этом мире, кто мог бы вернуть ему былое счастье, так же внезапно потерянное, как и обретенное.

Оглянувшись вокруг, он лишь смог выдохнуть: «Надо же!» Будто какая-то неведомая сила закружила его по туманным дорожкам и вывела к зданию радиоцентра.

Здесь она работает. Или уже можно сказать — работала? Он слышал, что Леночка собирается провести медовый месяц в Каннах. Недурно. А потом она и вовсе затеряется золотой песчинкой в безбрежных барханах солнечных пляжей. Так что сюда, в это замызганное строение с темно-серыми стенами, мутными окнами и нищенским заработком, ее уже вряд ли заманишь. Разве что приведет своих детей на экскурсию: «Смотрите, цветочки мои оранжерейные, в каких трудных условиях работала ваша мама».

Косая усмешка перекосила его рот, а в голове возникла мысль, что для представителя мужественной профессии он стал уж слишком сентиментальным. Того и гляди разрыдается в голос.

Из подъезда сталинского дома, в квартале от радиоцентра, с пьяными возгласами и громкими сальными шуточками вывалилась группа людей. Андрей попридержал машину — мало ли чего можно ожидать от пьяных.

Прямо над ним повис круг циферблата, и, скользнув взглядом по стрелкам, он всполошился. Господи, до отлета не больше двух часов, и он уже давно должен был переодеться и направляться к АДП за полетной информацией. Еще медконтроль! И нужно проследить за бортинженером. Парень еще совсем неопытный, но ничего, опыт — дело наживное, и сам когда-то был таким же.

Загулявшие граждане удалились, и Андрей резко нажал на газ.

— Черт! — выругался он. — Еще один, надо же…

У обочины, ссутулившись и слегка покачиваясь, — то ли от выпитого лишку, то ли от усталости — стоял немолодой мужчина. В какой-то момент Андрею показалось, что фигура мужчины ему знакома. Он пригляделся. Да нет, вряд ли… Просто голосует человек. Суббота, машин мало, вот и бросается наперерез. Андрей едва не сшиб его, со скрипом замерев колесами прямо у кончиков туфель.

— Ну ты даешь, отец! — Он перегнулся через сиденье и, досадливо сморщась, приоткрыл дверцу. — Так ведь и на тот свет угодить можно…

— Довезите до Внукова, — донесся до него умоляющий голос, и Андрей, удивленно покачав головой: мол, надо же, попутчик, — и пробормотав, что очень торопится, все же согласился.

— Ладно, садитесь. Мне в ту же сторону.

Некоторое время они ехали молча. Андрей все еще думал о Леночке, следил за дорогой и, периодически посматривая на часы, встроенные в панель, просчитывал в уме, как скоро он сумеет добраться до аэропорта.

— Вам во Внуково? В аэропорт? — переспросил Андрей, бросив короткий взгляд на мужчину. Он думал, что попутчик дремлет или бесстрастно следит за мельтешением домов, но наткнулся на странный взгляд, внимательно изучающий его из-под густых седых бровей. Взгляд этот был настолько пронзительным, что Андрею показалось, будто его рассматривают под микроскопом, — у него неприятно засосало под ложечкой.

— Что-то не так?

— Да нет… — Мужчина отвернулся, но через секунду Андрей вновь почувствовал, что он пристально рассматривает его профиль, и внутренне вознегодовал.

— Если не трудно, объясните мне, чем вас так заинтересовала моя внешность? — спросил он не оглядываясь и, стараясь проскочить перекресток раньше, чем зажжется красный свет, прибавил скорость.

Когда Андрей все же повернул лицо к пассажиру, тот, сосредоточенно раздумывая над чем-то, уперся невидящими глазами в поверхность лобового стекла. За очередным поворотом, после того, как они выскочили на Кольцевую и покатили по пустынной в это раннее субботнее утро дороге, перед ними открылась залитая солнцем панорама города. По одну сторону дороги, упираясь в небо и горя окнами новостроек, высились каменные джунгли столицы; по другую, перерезанную магистралью, расстилались зеленеющие, обведенные черной каймой стволов и прошитые вкраплениями галок остроконечно вгрызающиеся в перелески поля…

Теперь по Кольцу. И если смотреть направо, то вскоре можно будет увидеть поворот на поселок Мещерский, а чуть дальше — между Западным и Внуковом — стоит дом Андрея. Часом раньше он ехал по этой же дороге в Москву, отвозя Зинаиду.

— Так вам куда, к самому аэропорту или в поселок? — обратился он к странному старику.

Старик вздрогнул, как будто его вырвали из грез и швырнули в реальность так неожиданно, что он не успел пройти промежуточную стадию.

— Простите, задумался. Что вы сказали?

— Я спросил, куда вам? — терпеливо переспросил Андрей и подумал: нет, они определенно раньше встречались.

Старик глубоко и прерывисто перевел дыхание, затем медленно сквозь прищур воспаленных от бессонницы глаз посмотрел на Андрея.

— Теперь я нахожусь в сомнении — куда. Когда садился в машину знал, но… А вам?

— Что мне?

— Куда вам? — Он выделил «вам», как будто от этого могло зависеть место и его конечного пункта.

— В аэропорт, — Андрей покачал головой, сдержанно усмехнувшись. Сердце бухнуло в груди и упало вниз. Он мгновенно вспомнил, где раньше видел этого человека, и с испугом заглянул в его лицо.

Старик вздохнул с облегчением. Наконец-то они узнали друг друга. Он улыбнулся и дрожащей рукой нашарил в кармане сложенный вчетверо машинописный лист. Хорошая штука — ксерокс.

Андрей заметил знакомый ажурный почерк и, с трудом справляясь с управлением, резко затормозил у обочины.

— Вы торопитесь… Не стоит задерживаться… Мне по пути с вами, и пока у нас еще есть в запасе лишние километры, я прочту вам одно письмо.


— О Господи! Ну почему, почему она сама мне не говорила об этом? — Судорожно сжатое рулевое колесо как будто заклинило. Он вел машину чисто механически и, замирая, поглядывал на Каратаева. Холодный, свежий воздух обдувал его лицо, и поднимающееся солнце золотом подсвечивало пряди волос.

Каратаев поднял брови.

— Это было бы весьма странно… Как вы думаете?

— Наверное. — Он обреченно пожал плечами. — Но все же… Хотя бы раньше. Чуть-чуть раньше… Хотя бы вчера, а сегодня… Неужели уже ничего нельзя изменить? Ее свадьба, мой контракт! — Брови сдвинулись над переносицей. Машина рассекала яркие пятна тонких лужиц, вибрируя от напряжения и так же вибрировало, ныло и дергалось сердце Андрея. — Нет, нет! Уже поздно. Слишком поздно. Хотя бы потому, что весь сегодняшний день у меня расписан по минутам… Я просто обязан сделать рейс. Прежде чем мне не найдут замену, я не смогу уйти. А на это нет времени. Нет времени на поиск замены… — Он попробовал взять себя в руки. Из каждой ситуации есть как минимум два выхода. Нужно наши хоть один из них. Хоть один! Но в голове страшный сумбур и ни одной умной мысли. — Но почему вы не нашли меня раньше?

— Раньше? — Каратаев выдавил из себя улыбку. — Все, что произошло, произошло отчасти и по моей вине. Я не предполагал, что вы… что она любит вас, — Каратаев прикрыл на мгновение глаза — больно кольнуло в груди и тяжело заныло между лопаток. — И все же… Вы были ей очень близки. Но вы либо слепец, либо наглец… До недавнего времени я думал, что вы и то и другое. Простите… — Он перевел дыхание.

— И что же теперь? — Андрей взглянул на Каратаева перед тем, как затормозить на повороте Каратаев сокрушенно покачивал головой.

Машина снова набирала скорость на последнем отрезке дороги перед аэропортом. Андрей смотрел, как взлетают огромные стальные сверкающие птицы, и, провожая их взглядом, привычно отмечал про себя ровный гул моторов. А Каратаев при этом всякий раз пожимал плечами, как будто видел, как Андрей улетает, так и не найдя нужного решения. На все про все оставалось не больше десяти минут. Все, — задавать себе вопросы на тему, как могло случиться то, что не должно было случиться, что не могло случиться, потому что нет таких законов, чтобы два любящих сердца сжимало и раздавливало, как раздавливает слепой пресс консервные банки, — некогда. Теперь надо доводить до логического конца в их жизни то, что он не смог сделать в своей.

Но все же Андрей должен сам найти ответ на вопрос: «И что же теперь?» Он откинулся на спинку сиденья. Дышать вдруг стало тяжело. Расстегнув верхнюю пуговицу, он осипшим голосом произнес:

— Не знаю. А даже если и знаю, я не могу давать в этом деле никаких советов. Самый лучший советчик — сердце… Если у вас оно, конечно, есть… — К своему сердцу он поднес руку и стал интенсивно массировать тяжело вздымающуюся грудь. — И еще, — он повернул побледневшее лицо к Выголеву. — Как бы там ни сложилось, если вдруг я не смогу…

— Перестаньте! — Андрей насторожился. Не нравились ему этот бледный оскал губ, с сероватым налетом оттенок щек и тяжелое, прерывистое дыхание старика. — Возьмите себя в руки. До аэропорта рукой подать. Я отведу вас в медпункт…

— А… — мягко перебил его Каратаев и улыбнулся. — Это не страшно. Все равно мое уже отзвенело. Так вот, дослушайте до конца. Если что, передайте ей адрес. Запомните? Или найдете карандаш?

— Запомню, — кивнул Андрей. На память жаловаться ему было грех.

— Петербург, улица Асафьева, дом двенадцать, корпус один, квартира сто сорок. Запомнили? Никитин Сергей Николаевич…

— Никитин? — Андрей вскинул брови, и на его лице отчетливо проступили красные пятна. — Никитин? Так это же… это отец Ефима? Зачем ей этот адрес?