Голос дрогнул, аккуратно сложил желтый тетрадный листок, убористо заполненный строчками, потер глаза. Наташа поспешила заговорить, чтобы не дать Саше заплакать:

– От какого числа письмо?

– Восьмого января семьдесят пятого. Интересно, год только начался, а она про работу пишет. Люди раньше трудились, а не отдыхали по десять дней.

–Ну да. Ты заметил, почему-то нет писем отца раньше октября этого же года. Неужели не отвечал? Странно. Давай разложим по датам.

Наташа старательно просмотрела еще раз письма. Как бусинки собирались на ниточку: хрупкие листочки, пожелтевшие от времени, исписанные простыми словами, дышали жизнью, любовью, тоской. Среди писем Сашиного отца неожиданно заметила, несколько тетрадных листов, исписанных другим почерком, более нервным, не таким ровным и убористым. Лихо взмывал вверх хвостик у буквы «б», как задранный нос.

– Смотри, а здесь есть письма от другого парня. Немного, правда, но тоже в семьдесят пятом написаны. Ты знаешь, кто такой Валька? Полное имя Валентин, как я предполагаю.

Саша вздрогнул, как будто испугался Наташиного голоса.

– Кто? Не слышал ни разу от мамы про этого мужика. Дай посмотреть.

Торопливо развернул и начал читать:

«Хотел я тебя удивить, но опередила ты. К тебе я приеду в отпуск, но это будет в августе. Раньше не смогу. Вот только может быть отпуска мало? Надо подумать и тебе и мне, если это не поздно».

– Я не понял, у мамы кто-то еще был параллельно с отцом? – Саша широко открытыми глазами начал просматривать письма. – Ну да, вот, смотри, что пишет:

«Жди меня, если это не поздно, ответ я опять долго задержал. А кто знает, что может скрываться под словами «не знаю, чем все это кончится. Кажется, все скоро решится». Жди меня в гости, пиши о своих соображениях. Не грусти и не скучай»

– Наташ, письмо от седьмого мая, а мама вышла замуж за отца первого июня. То есть, параллельно еще этот Валька?

Они начали сопоставлять даты в письмах, выстраивая хронологию событий, о которых можно только догадываться. От тринадцатого октября ее письмо Сашиному отцу просто кричало криком:

«… Самое страшное, я даже не люблю тебя, и никогда не буду любить. Со мной ты будешь несчастным, да и я тоже… Костя, я не хочу быть твоей женой, я лучше умру. Я уже заранее ненавижу твоих детей, тебя. А ты этого не заслуживаешь. Будь человеком, согласись со мной. Разведемся».

– Теперь я понимаю, почему нет от него писем до октября, они порваны и выброшены. Вот, она даже об этом пишет. Но что произошло? Я же только что читал до этого письма: люблю-скучаю-приезжай, поженились. Прошло всего четыре месяца. – Растерянно перебирая письма, Саша пожимал плечами. – Как же так? Я всегда думал, что он нам жизнь испортил, а выходит…

Наташа зачитала из ответного письма отца:

«Я тебя не убеждаю, а просто понял, что глупо сделал и расписался с тобой, ты достойна большего, пока я не могу тебе всего дать. Коль все это так, будь счастлива с другим, по-моему, он не будет в обиде на меня, я не сделал ничего, что может опозорить тебя перед людьми, да он и сам в этом убедится… Говорю тебе прощай. Ты этого хочешь, как ни трудно произносить это слово в самом начале, когда все только начинается, но пусть будет так».

Саша подскочил с дивана, схватился с дивана и заметался по комнате.

– Убери! Еще дочитаемся до того, что я не его сын! Бред какой-то!

Выскочил на балкон, вскоре потянуло сигаретным дымом. Наташа продолжала, как ищейка, рыскать в стопке писем, написанных правильным женским почерком, сама не понимая, что ищет. Уже нельзя отрицать того, что вытащить прошлое на свет оказалось весьма плохой идеей. Женская интуиция подсказывала, что надо найти хоть какую-нибудь точку, по смыслу завершающую своеобразный «роман в письмах». Когда начинается хождение по поворотам жизни ушедшего от нас близкого человека, то начинают меняться воспоминания о нем. Может быть, ради этого храним тайны, умалчиваем о некоторых фактах биографии, уклоняемся от вопросов? Мы самостоятельно создаем воспоминания о себе.

Наконец попался листочек из тетрадки в косую линеечку, разорванный на три части. Крупные размашисто написанные слова, намного больше тех, чем в письме с просьбой о разводе, показывали решимость хрупкой женщины. Наташа торопливо выскочила к Саше на балкон. Сидел на табуретке, сгорбившись и засунув ладони в подмышки.

– Заходи в комнату, хватит переживать, это не твое прошлое.

– Как не мое, если в результате этих движух я родился? – Саша искренне возмутился, Наташа не могла не согласиться с правотой.

– Ну ладно, твое тоже, но прошлое, понимаешь? Твое, не твое, разницы уже нет. Ты ничего не можешь изменить, просто разреши ему быть.

Саша зашел в комнату, со вздохом, тяжело опустился на диван, потянул из стопки белья, приготовленного для Наташиной ночевки, пододеяльник и завернулся, поджав ноги.

– Я замерз. И психую.

Из импровизированной плащ-палатки торчала одна голова, лохматая, набитая мыслями до краешка, которую и греть не надо, перегрета до максимума. Наташа села рядом:

– Угомонись, вот еще записка короткая от мамы, уже февраль семьдесят шестого: «Жди меня в марте, максимум в апреле. Найди комнату, где мы будем жить, только не с родителями. Ни с твоими, ни с моими я не смогу жить, я буду другая. Я люблю тебя. Я верю тебе. Я очень буду скучать». Угадай, кому она пишет? Правильно, твоему отцу. Кстати, после Нового года писем от Валентина нет. Жаль, что конвертов к его письмам нет, непонятно, откуда писал.

Наташа оборвала рассуждения, потому что Саша не слушал. Беззвучно шевелил губами и загибал пальцы под пододеяльником:

– Все правильно. Она приехала в апреле из этой проклятущей Вологды, где проходила практику, а в декабре я родился. Как раз прошло девять месяцев. Помирились, значит. А потом он все равно ушел от нас. – Резко повернулся к Наташе. – Не смог жить с женщиной, которая не любит? Наташ, растолкуй по-женски, боюсь понимать, что произошло.

Что ж тут объяснишь, если сама ничего не понимаешь. Сашино лицо, как у любого растерянного человека стало глупым, глазами вновь потерявшегося ребенка выпытывал хоть что-нибудь, что могло помочь найти смысл в происходящем.

– Мне сложно, не знаю, как все на самом деле… – Сама себя остановила, заставив захлопнуть рот: опять выбралась наружу Наташа-дипломат с обтекаемыми ничего не значащими фразами. Прежде чем сказать – думай, не будь скользкой и бездушной, как рыба, уже по-другому надо: собрать всю волю в кулак и быть искренней.

– Думаю, что твой папа любил, а мама – нет. В силу каких-то обстоятельств, она стала с ним жить. Верной женой. Вот здесь, смотри, – Наташа торопливо перебрала письма и вытащила спасительный листик: – Валентин пишет: «Не понимаю, почему ты пишешь «прощай»? Может, лучше «до свидания?» Это последнее от него, по крайней мере из сохраненных.

– Значит, не просто так отец в Сургут умотал? – Пододеяльник взлетел почти под потолок, Саша вновь заметался по комнате. – Подальше от нас! А я его ненавидел всю жизнь, получается, зря?

– От нее.

Не услышал, а впрочем, какая разница, Ребенок – часть женщины. Пока не подрастет так, чтобы в глаза смотреть на равных, не воспринимаешь как самостоятельную единицу.

– Не смог. И не давал много лет развод из-за того, что любил? Но зачем тогда избил ее, когда приезжал? Я же свою дуру, когда требовала развестись, не бил, только орал матом.

– От воспитания зависит. Ну и вообще, представь себя на его месте…

Саша резко сел рядом на диван. Так шлепнулся, что Наташа подпрыгнула, испугал совершенно диким взглядом:

– Представляю, причем очень хорошо! Я, оказывается, очень на него похож, тоже не смог жить с той, которая не любит, а терпит. Свалил на все четыре стороны. Почти без штанов! Все оставил стерве, лишь бы исчезла с глаз долой! Но ты, как представитель бабского племени скажи, почему вы так делаете?! Зачем живете рядом и ненавидите? Не любите, а в кровать идете? Может, правда, бить надо и посильнее?

– А потому что жалко вас, мужиков. – Наташа отвела глаза, никогда не сможет научиться выдерживать его взгляд, – Трогательнее детей иногда бываете.

– Вот только попробуй сказать, что про меня так же думаешь. – Саша решительно показал кулак. В тренировочных штанах, всклокоченный, футболка с растянутым воротом – полная противоположность Александра в баре «The Hat».

Наташа улыбнулась:

– А если и я также думаю? И что? – Обхватила кулак двумя руками и направила себе в челюсть. – Давай, долбани, почувствуй силу.

Саша совершенно неожиданно обнял и уткнулся в макушку:

– Не смогу. Мне тоже вас, женщин, жалко. Хорохоритесь, типа, я сильная, вся такая независимая, а сами даже от взгляда обмираете со страха.

Вот неожиданность! Читал, как раскрытую книгу. Хотела возмутиться, но его сердце сильно билось рядом с губами. Где уж тут заговорить, даже думать трудно. Сквозь футболку, через тонкую ткань, совершенно другая жизнь, неведомая и недосягаемая, согревала волнами тепла и путала мысли. Неожиданно легонько оттолкнул Наташу, встал и взял в руки телефон:

– Давай я такси тебе вызову.

Кажется, договаривались, что останется. Зачем так резко менять планы? Наташа, после крепких Сашиных объятий не могла понять, что происходит. Ранним утром с ней такое любили проделывать родители: со спящей сдергивали одеяло, окуная в холод комнаты. Пока подбирала слова, Саша уже дозвонился до такси и заказал машину. Прошелся по комнате, заложив руки в оттопыривающиеся карманы тренировочных штанов:

– Пойми правильно, я сейчас все равно спать не смогу лечь. Не хочется, сама понимаешь. Буду сидеть и читать письма. Это единственное меня интересует. Тебе завтра на работу, так что езжай и отдыхай. Все будет нормально. Позвоню, скажу, когда хоронить будем, захочешь – приедешь.

Медленно встав с дивана, Наташа поинтересовалась:

– То есть, моя помощь не нужна больше?

– Только не драматизируй как обычно. С Денисом будет привычнее делами заниматься и по городу колесить. – Замялся, но, как всегда прямолинейно сказал. – Я помню, как тебе в больнице стало плохо. Незачем еще раз проходить то же самое. Моя мама умерла, мне и горевать.

Наташа вышла в коридор, запах покойника в квартире стал сильнее, но они, увлеченные письмами, перестали чувствовать. На какой-то момент вообще забыли о том, что в соседней комнате все еще присутствовала Сашина мама. Выйти и остановить чтение писем она не могла, но Наташе показалось, неодобрение так и витает в воздухе. Медленно натягивая плащ, все-таки сказала:

– Саш, маме бы не понравилось, как мы перелопатили прошлое. Может, ты не будешь продолжать? Ну, по крайней мере, в ближайшее время.

Подал сумку и отвел взгляд, закусив нижнюю губу. Что ж, теперь понятно, как выглядит в его исполнении нежелание соглашаться с очевидным.

– Саш, ты понял, о чем я тебя прошу?

– Выспись за меня.

– 12 –

Похороны прошли тихо. Наташа приехала сразу на кладбище, наврав на работе, будто надо к врачу. Не рассказывать же, что принимает участие в судьбе человека, к которому не имеет ни малейшего отношения. Перед воротами кладбища остановилась и закурила. Немного решимости и собранности не помешает. Не смогла заставить себя приехать в квартиру на проводы. На свежем воздухе, без запаха смерти и тяжелого аромата церковных свечек, легче сохранять спокойствие.

Если в городе листья уже потеряли привлекательность и превратились в бурый мусор, безжалостно сметаемый дворниками с тротуаров, то на кладбище переливы желтого, оранжевого и красного с редкими пучками еще зеленой травы поражали оптимизмом в таком далеком от радости месте. Наташа не торопясь шла по центральной аллее, греясь на легком осеннем солнышке, когда ее нагнал похоронный кортеж. Дэн заметил Наташу. Где-то метров через сто выехал из похоронной процессии и остановился у обочины. Поравнявшись с автомобилем, заглянула в окно. Дэн даже не удосужился открыть дверцу и поздороваться – сто килограмм презрения. «Ну и пусть! Только его проблемы. Здесь я ради Саши, а не ради Дэна, и даже не ради себя». – Наташа решительно села в машину, нарочито надменно кивнув и резко хлопнув дверью.

Тех, кто пришли проводить в последний путь, оказалось немного. В основном коллеги Сашиной мамы – милые интеллигентные тетечки около шестидесяти с разноцветными букетами хризантем в руках. Вытирая платочками слезы, сбегающие по сеточкам морщин, перешептывались и трогательно качали головами «какая неожиданная смерть». Для них, отсчитывающих последние десяток-полтора лет жизни, каждая смерть знакомого человека как напоминание о том, что их время тоже уже не за горами. Наташа не стала пробираться в первые ряды около могилы; тихие всхлипывания, запах свежевскопанной земли и пота могильщиков, суетившихся вокруг гроба – помнила, так начинается пустота, которую ничем не заполнить. Пока Наташина мама находилась дома, пусть и уже неживая, но она была. Была. А как установили памятник на могилу – ее не стало. Не стало. Странно, вот здесь она лежит, но ее уже нет. Каждый раз, приезжая на кладбище, Наташа не могла уместить в голове: вот здесь маму положили, здесь она есть, но ее – нет.