Ульяна Соболева - Отшельник

С тех пор я стал распущенным, избалованным сукиным сыном, который больше всего на свете обожал игру. Азартную игру. Высокие ставки. Интерес, предвкушение и адреналин. Когда у вас есть огромные деньги, вам становится невероятно скучно, а люди предсказуемы до оскомины на зубах. Вы знаете наперед, что они думают, что скажут, чего от вас хотят.

И вдруг мне впервые стало интересно. За долгие годы нескончаемой вереницы шлюх на одно лицо. Нет. Они были разными. Я никогда не выбирал один и тот же типаж. Я же не маньяк. Да, псих. Да, извращенец. Но не маньяк. Я почему-то никогда не мог вспомнить, как они выглядят и как их звали. Едва очередная игрушка переступала порог моего дома и уходила, я забывал даже — какого цвета были ее волосы, и не важно, что каких-то полчаса назад она стояла на коленях и исступленно брала у меня в рот, а я впивался в женские волосы пальцами и насаживал ее на свой вздыбленный член… Хотя нет. Было у них нечто общее — я любил, когда у них длинные, шелковистые, натуральные локоны. Вот что было моим фетишем. Редким. Потому что сейчас невозможно найти натуральную. Все поддельное. Иногда становилось не по себе от мысли, что мне могут подсунуть и не женщину вовсе, а гениальную работу хирурга по смене пола. Я требовал натуральности. Это был единственный важный критерий при отборе новой игрушки. Я хотел эстетически наслаждаться, а не угадывать — что и где она подкачала силиконом и не лопнут ли ее импланты, если я сильно сдавлю ее грудь.

Мне одинаково нравились все и не нравился никто. Бывало, я не нуждался в игрушке годами. У меня были обычные любовницы, с которыми я появлялся перед папарацци. А потом накрывало, и я звонил Гоше. Так называли этого элитного сутенера, который находил девочек из любого уголка мира и на любой вкус.

Один взгляд на эти длинные светло-русые волосы и на тонкий овал лица с невинными огромными голубыми глазами, у меня тут же встал. Я ждал ее приезда. С предвкушением и болезненным стояком. Меня возбудило даже цоканье ее каблуков по коридору. Я представил, как она голая будет так же цокать ими по этой зале, отражаясь в мраморе пола.

Но эта сучка начала играть в какую-то странную непонятную мне игру. Словно не видела, как меня повело от нее и как я хочу ее трахнуть. Игру в оскорбленную невинность. Первой реакцией было взять за затылок, опустить на колени и заткнуть ей рот самым естественным способом. Но меня что-то остановило. Наверное, вот это смятение в ее глазах. У меня от него быстрее забилось сердце и налился кровью член. Я смотрел, как она сопротивляется, а сам жадно жрал взглядом ее кукольное лицо, розовые губы и длиннющие ресницы. Красивая игрушка. Безумно красивая. Хрупкая. Белоснежная. Ее кожа молочного цвета с просвечивающей сеточкой вен и эта грудь в обрамлении черных кружев, и торчащие маленькие соски. Я видел их очертание под ажурными узорами, и у меня покалывало кончики пальцев от желания сдавить их и посмотреть, как распахнутся глаза этой юной грязной куколки, которая так хочет казаться чистенькой.

Трогая кончиками пальцев раны на щеке, оставленные ее ногтями, я скалился, представляя, как она ими расцарапает мне спину, когда я буду долбиться в ее сочное тело.

Я смотрел, как открываются вольеры и выбегают наружу ротвейлеры. Строптивая шлюха оскорбила и разозлила меня. И мы с ней поиграем в мою самую любимую игру — догонялки. Она бежит, а я догоняю, чтобы схватить зубами и трепать насмерть перепуганную добычу. Мне нравилось видеть в их глазах страх. Когда они понимали, что перед ними не стандартный клиент, а я, ублюдок с огромными тараканами в голове, и со мной придется работать всеми частями тела, а не подсовывать мне свои дырочки и ждать, когда я их просто отымею. Это скучно. Иногда я мог их не трахать вообще. Мне хватало только игры. Я любил продумывать каждый пункт и отыгрывать с особой тщательностью.

За собаками я шел сам с фонариком и удавкой, чтобы оттянуть, если что, особо усердных. Но они были научены не трогать еду, пока я не разрешу. Игрушка была для них всего лишь едой, и, если бы я сказал «можно», они бы порвали ее на части и сожрали. Но, к счастью, я не поклонник хоррора и оторванных частей тела.

Холодный воздух приятно обдувал мое разгорячённое тело. Пока смотрел на камерах ночного видения, как она бежит от псов, спотыкаясь, натыкаясь на деревья, размахивая руками, мое дыхание и пульс учащались. Похоже, эта игра станет самой интересной за всю мою жизнь. Я шел по тропинке, не торопясь, докуривая очередную сигару и насвистывая… они загнали ее в маленький домик в самой глубине заповедника.

Тёмный, мрачный коридор,

Я на цыпочках, как вор,

Пробираюсь, чуть дыша,

Чтобы не спугнуть

Тех, кто спит уже давно,

Тех, кому не всё равно,

В чью я комнату тайком

Желаю заглянуть,

Чтобы увидеть…

(с) Король и Шут «Кукла колдуна»

Тихое рычание псов и всхлипывания Надежды… Хм. А я запомнил ее имя. Дал команду псам отступить. Нашел выключатель на стене, и помещение залил мягкий свет. Она зажмурилась и выставила израненные ветками руки перед собой.

А я смотрел на ее волосы солнечного цвета, и меня опять накрывало, как и на весь этот хрупкий облик, на лицо, залитое слезами. Вот и поиграли, маленькая.

— Вставай.

Смотрит на меня огромными глазами и не шевелится.

— Мне кажется, урок с непослушанием должен был быть усвоен. Или я ошибся? Мы можем повторить или изучить новый.

Отрицательно покачала головой и тут же встала. Платье превратилось в лохмотья, разорвалось сбоку по шву, и от вида стройной длинной ножки в порванном чулке я судорожно выдохнул и почувствовал, как дернулся напряженный до предела член. Содрал с нее остатки одежды. Когда щелкнул лезвием раскладного охотничьего ножа, она закричала, а я просто поддел лямки ее лифчика и отшвырнул его в сторону.

— Опусти руки.

Стоит, прикрывшись тонкими исцарапанными руками, скрестив их на груди и обхватив плечи дрожащими пальцами. И меня трясет от этого зрелища и от ее красоты. Эти волосы светлые и такие мягкие, тонкие, как облако.

— Опусти, я сказал.

Медленно опускает.

— Больной ублюдок.

Тихо, но я слышу… и мне плевать, потому что от вида ее голой груди у меня пересыхает в горле. От холода маленькие соски сжались и вытянулись. Мягкие очертание полушарий над ребрами и плоский нежный живот с аккуратным пупком завораживали. Потрогал кончиком пальца самую вершинку, обвел несколько раз розовые окружности и сдавил сосок. Девчонка всхлипнула, а я взял ее за подбородок и повернул заплаканное лицо к себе, продолжая натирать сосок большим пальцем. Вцепился взглядом в ее взгляд, удерживая и охреневая от того, какие у нее глубокие и отчаянно голубые глаза. Бездна неба и космос расширенных зрачков, а на пушистых ресницах дрожат слезы. Такая беззащитная, нежная, мягкая. Хочется одновременно и испачкать, и не трогать. До боли запульсировало в паху, и от напряжения начала подёргиваться вена на лбу. Мне надо было кончить. Немедленно. Сейчас. Вот так, глядя на нее вот такую трогательно чистую.

А потом взяла злость. Эта нежная, хрупкая и чистая взяла мои деньги и подписала контракт, в котором я по пунктам расписал ее добровольное оказание мне услуг интимного характера на протяжении всего времени, что она будет находиться в моем доме, в любое время суток и любыми способами, какими я пожелаю. И теперь ломает из себя загнанную овечку. Может, ее цена не устроила, или я не понравился. Потому что еще никто из игрушек не вел себя, как она. Никто не смотрел на меня с таким ужасом и презрением.

Взял ее за руку и потянул к своей оттопыренной ширинке.

— Расстегни. Я хочу кончить.

— Да пошел ты! — сквозь зубы, потому что лихорадит от холода и от пережитого ужаса. Когда эти псы склонили ко мне исходящие слюной морды, я зашлась в немом крике, но не издала ни звука и не дернулась. Так и сидела, не двигаясь и глядя куда угодно, но только не им в глаза, и мысленно прощалась с мамой и Митей. Так жутко мне не было никогда в жизни. Мне вообще начало казаться, что я сплю и все это кошмар. Он скоро закончится. Я проснусь, и всего этого не станет.

Едва хозяин Багрового заката (господи, какое зловещее название у этого логова) толкнул дверь деревянного домика, в который меня загнали его псы-убийцы, я обрадовалась. Мгновенное ликование идиотки, которая сама пошла на закланье, а затем и новый виток страха. Он утончённее и выше на тональность. Как нарастающее крещендо в моем любимом реквиеме Моцарта. Потому что собаки попятились назад еще до того, как этот псих переступил порог домика. Даже в их глазах я увидела страх и уважение на грани с фанатизмом. Так более слабые хищники уступают добычу более сильному, расступаясь в стороны.

Он насвистывал знакомую мне песню… Я слышала эту группу. Но еще никогда слова, которые зазвучали в голове, не казались мне настолько зловещими.

Ты осталась с ним вдвоём,

Не зная ничего о нём.

Что для всех опасен он,

Наплевать тебе!

И ты попала!

К настоящему колдуну,

Он загубил таких, как ты, не одну!

Словно куклой и в час ночной

Теперь он может управлять тобой!

Он не кричал, не повысил голос ни разу. Его тон оставался ровным и спокойным, а я тихонько вздрагивала от каждого слова, как от удара или как от самого оглушительного крика. Потому что вопреки внешнему спокойствию его звериные глаза полыхали дикой похотью. Я ее чувствовала каждой порой и еще никогда в своей жизни не испытывала настолько давящее чувство, как от приближения полной необратимости. Он уже меня пожирал, но изнутри… и возникло жуткое ощущение того, что будет обгладывать, пока ничего не останется. Я успокаивала себя тем, что, если бы хотел убить, уже сделал бы это, но потом приходили на ум книги и фильмы про маньяков, и я понимала, что нет… это будет слишком просто для такого, как он. Сначала замучает. Но самым ужасным во всем было другое — от прикосновений его горячих пальцев по моей холодной коже пробежала зыбь мелких мурашек. Очень аккуратная ласка… осторожная, вкрадчивая и властная. Трогает инструмент, перед тем как дернуть струну за струной вместе с мясом. Проверяя и втягивая дьявольскими глазами каждую мою эмоцию, смакуя ее с триумфом.

И соски реагируют на ласку напряжением такой силы, что у меня потягивает внизу живота. Я списываю это на страх… да, ведь от страха возникает то же самое. Я читала об этом не раз. Притом он ни на секунду не дает забыть, что всего минуту назад у него в руках был нож. Может, Огинский (у меня ни разу не возникло желания назвать его по имени даже мысленно) и сейчас держит его внизу. Напряглась, кусая губы, чувствуя еще одну волну мурашек, когда повел ладонью вдоль ключицы, обрисовал всю грудь и сильно сжал сосок, зажал между костяшками, а потом потянул вперед и покрутил подушками пальцев, странно кольнуло между ног и дернулось, как удар пульса. Раз и еще раз. Прямо там. Под кружевными черными трусиками. Кроме них на мне ничего больше не осталось. Если не считать рваные чулки.

Больной на всю голову ублюдок схватил меня за руку и с ухмылкой похотливого подонка приказал расстегнуть ему ширинку. И меня снова захлестывает волной глухой ярости… но, скорее, из-за того, что заставлял чувствовать что-то странное. Окунаться изо льда ужаса в пламя неведомых ощущений. Они пугали меня похлеще всей этой дикой ситуации.

— Неправильный ответ, — наклонился ко мне и прошептал на ухо, колебания горячего дыхания опять вызвали волну мурашек и покалывание в напряженных сосках, один из которых все еще сладко ныл после сжатия, — если ты будешь послушной девочкой, я не стану тебя связывать, и еще много чего не стану делать из того, что тебе может не понравиться. А теперь расстегни мне штаны и возьми его в руку. Давай. Я жду. У тебя еще есть шанс доказать, что я не зря тебя выбрал.

Выбрал? Никто меня не выбирал! Конченый ты отморозок! Но крикнуть это вслух было страшно.

— Пошел к черту! — прямо ему в лицо.

— Я он и есть, малышка… разве ты еще не поняла?

И лезвие самым кончиком уперлось мне в живот. Холодное и острое.

— Расстегивай. Дааааа. Вот так.

А сам смотрит мне в глаза. И я вижу в их пламени свое отражение.

Тяну змейку вниз дрожащими руками. Я еще никогда не трогала мужской орган. Да я и видела его в Интернете, и то не рассматривая. Не важно почему… меня это смущало. Я стеснялась смотреть и говорить об этом. Ладонь легла на низ плоского рельефного живота и прошлась по поросли волос. Прикасаться к нему было не противно.